Странное, казалось бы, дело: большинство русских дореволюционных предпринимателей были старообрядцами. Конечно, и среди православных можно назвать известные имена — Третьяковы, Алексеевы, Голофтеевы, Смирновы, но все-таки их наберется меньше и, главное, их капиталы были не столь велики, как у купцов-старообрядцев. Кстати, о численности тех и других можно судить хотя бы по такой примете: на Рогожском и Преображенском кладбищах купеческих захоронений приблизительно столько же, сколько на всех прочих московских православных вместе взятых.

Скорее всего, преобладание купцов-старообрядцев в российской промышленности и торговле можно объяснить их редкостной корпоративной солидарностью. Будучи в обществе маргинальной группой, они старались не пускать в занятую ими нишу людей не своей веры. И в то же время очень «по-свойски» обходились с единоверцами. Помогали при необходимости, выручали. А уж дать единоверцу деньги в рост, поставить его на счетчик, как теперь делается новыми нашими предпринимателями, для старообрядцев было совершенно немыслимо. Вообще к такому способу наживы в старину было отношение весьма презрительное. Вот как писал об этом один из Рябушинских — Владимир Павлович — в своих воспоминаниях: «На вершине уважения стоял промышленник, фабрикант, потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который отдавал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. Процентщик!» Вот такой в старину был русский бизнес. Теперь у нас все прямо наоборот. Теперь у нас процентщики (их называют по-новому красиво и непонятно — олигархи), теперь они на вершине уважения. За ними идут «челноки». А промышленников, фабрикантов у нас нет вовсе. В России ничего больше производить не надо. А раз теперь все прямо наоборот, значит это не русский бизнес. Это модель какого-то другого, совершенно чуждого нам по укладу народа.

Интересно также заметить, что религиозная обособленность промышленников-старообрядцев нисколько не отрывала их от общероссийских интересов. То есть они жили не интересами только своей корпорации, хотя и этим тоже, но прежде всего они чувствовали себя коренным народом, ответственным за отечество и любящим отечество. Когда К. Т. Солдатенков завещал построить огромную больницу на Ходынке, он же не полагал, что лечиться там будут одни старообрядцы. Он делал это для всех москвичей без различия их верований. Когда С. Т. Морозов передал «никонианину» и к тому же родственнику своих конкурентов К. С. Алексееву для его Художественного театра весьма приличные средства, конечно, он не изменял при этом своей конфессии, своему кругу. Кому бы пришло в голову именно так оценивать его меценатство?! Он вложил состояние в культуру России. Савва Тимофеевич четко понимал: вера вторична, нация — первична! Все, что хорошо для России, одинаково хорошо и для старообрядцев, и для «никониан».

Может быть, дилетантская эпитафия на одном из саркофагов Рогожского кладбища, сочиненная женой умершему мужу, в какой-то степени откроет натуру типичного купца-старообрядца, покажет его человеческую сущность. Меценатство и благотворительность это все, конечно, прекрасно. Но ведь это могут быть и показные, небескорыстные жесты. А что же он за человек этот купец? Каков в душе, в тех обстоятельствах, где нет ему корысти казаться лучше, чем он есть на самом деле? На камне написано: Иларион Григорьевич Яковлев. Ск. 27 сентября 1901 г. в 5 часов утра. Жития его было 44 года. День Ангела 28 марта. Имя никому не известное. И, скорее всего, купец был среднего достатка. Но вот, что написала о нем жена. Написано это в горе, а значит откровенно и без прикрас:

Есть в надписях на купеческих могилах Рогожского кладбища одна замечательная особенность: там повсюду отсутствует дата рождения покойного. Лишь время смерти — иногда с точностью до часа! — и число прожитых лет. Но на каждом камне, без исключения, указан день его ангела. И вот почему. До революции в России не только не было принято праздновать день рождения, но многие люди его даже не знали. Считалось, что человек рождается в день крещения. А до этого он как бы и не живет. И только сделавшись христианином и получив небесного покровителя, человек начинает жить. Понятное дело, в годы революции, в богоборческую эпоху, такой порядок не мог существовать. Вот тогда и пришла традиция отмечать день рождения. А день ангела вообще был забыт. И лишь в самое последнее время традиция именин возрождается. Что не исключает, впрочем, и празднование дня рождения. Многие теперь отмечают и то, и другое.

На центральной дорожке находится и самый поразительный участок Рогожского кладбища — место захоронения старообрядческого духовенства. Это старинная крепкая ограда на высоком гранитном цоколе площадью двадцать на пятнадцать шагов. Сам участок несколько приподнят над уровнем земли кладбища. Белые кресты там стоят стеной, и их видно издалека. Перед крестами два ряда черных блестящих саркофагов, на которых золотым полууставом что-то написано о погребенных под ними. Разобрать, что именно почти невозможно: вязь — это вообще больше украшение, чем надпись, к тому же все цифры на камнях кириллические. Ясно только, что там покоятся архиереи.

И. А. Бунин в рассказе «Чистый понедельник», между прочим, описывает похороны иерарха на Рогожском кладбище. Его героиня рассказывает: «Допетровская Русь! Хоронили архиепископа. И вот представьте себе: гроб — дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым „воздухом“, шитым крупной черной вязью — красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами и трикириями… да какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие, могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, — то один хор, то другой, — и все в унисон и не по нотам, а по „крюкам“. А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег…»

Работники кладбища рассказывают, что теперь старообрядческие похороны ничем не отличаются от обычных. Но, во всяком случае, здесь, в ограде, где захоронено рогожское духовенство, все осталось, как во времена Бунина, — та же красота и ужас.

Сейчас чуть ли не на каждом кладбище в Москве есть могила, которая имеет для верующих сакральное значение. Есть такая могила и на Рогожском кладбище. Неподалеку от ворот похоронена монахиня Севостьяна, в миру — Ольга Иосифовна Лещева. О ней рассказывают такую историю. Она когда-то была регентом, здесь же в Рогожской слободе, в Никольском храме — единственном православном рогожском храме. Однажды — это было еще в революцию, — во время молебна в храм явились комиссары и арестовали батюшку. Вероятно, оставшимся можно было после этого и разойтись, но матушка Севостьяна продолжила молебен, а те места, которые должен был озвучивать иерей, она вдруг стала петь густым мужским голосом. И таким образом молебен продолжился без священника. Сейчас на ее могилу приходят многие паломники. И говорят, было уже столько случаев, когда матушка по молитвам верующих помогала им, что всех свидетельств хватило бы на добрую книгу. Нищие, что сидят у ворот, всегда проводят к ее могилке.

В советское время никаких особенно выдающихся людей здесь не хоронили. Есть на кладбище несколько героев Советского Союза, несколько профессоров, генералов, но их имена известны, судя по всему, немногим. Вся слава Рогожского кладбища осталась в далеком прошлом.