Старообрядческая же часть храма с непривычки кажется очень необычной. И, прежде всего, именно тем, как ни странно, что там есть алтарь. Конечно, темные лики древнего письма, которыми завешаны в храме все стены с пола до потолка, впечатляют своей торжественной суровостью. Но недоумение и даже какой-то мистический трепет вызывает иконостас с царскими вратами, которые никогда не открываются и за ненадобностью заделаны во всю ширину неким подобием аналоя. В представлении православного человека царские врата — это дверь, через которую он сообщается с Богом, и понятно, какое ощущение может испытывать православный верующий, когда видит эту дверь, замурованной наглухо. Но это уже, как говорится, чужой устав.

Так и живут два прихода разных верований в одном храме. Любопытно видеть, как в праздники к храму идут очень непохожие друг на друга богомольцы — староверы и православные. Одни — это обычные люди, каких видишь повсюду. Другие же будто явились из глубокой старины: мужчины все с длинными бородами, иногда в косоворотках, а женщины в юбках до земли, с головой, покрытой платом однообразного строгого фасона. И те, и другие подходят к общему их храму и расходятся по своим дверям.

На рубеже XIX–XX веков в Москве появилось сразу несколько новых кладбищ: они были устроены с внешней стороны стены некоторых московских монастырей, в которых к тому времени хоронить умерших уже было практически негде. Тогда на южной окраине Москвы, у стены обширного Донского монастыря была огорожена территория, равная приблизительно монастырской. На ней архитектор З. И. Иванов построил в 1904–1914 годах церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской. Причем под церковью архитектор предусмотрел обширные пространства — сорок склепов для особо почетных и состоятельных покойных. И вот благодаря этой-то архитектурной особенности Серафимовского храма судьба и самого храма, и всего нового Донского кладбища оказалась самой необычной среди всех московских храмов и кладбищ. Но об этом в свое время.

К концу XIX века кладбище Донского монастыря сделалось одним из самым престижных в Москве. Естественно, и новая его территория, особенно на первых порах, считалась местом погребения для избранных. Это впоследствии некоторых великих отсюда даже стали переносить на Новодевичье, будто им не по чину было лежать в замоскворецкой глуши. А когда-то Донское — и монастырское, и новое — по своему значению ничем не уступало кладбищу в Хамовниках.

В 1910 году на новом Донском был похоронен председатель первой Государственной Думы Сергей Андреевич Муромцев, профессор гражданского права Московского университета, один из основателей главной партии российских либералов — конституционно-демократической. На выборах в первую Думу кадеты получили большинство мест, поэтому и председателем был избран кадет. Но любопытно, что за Муромцева Дума проголосовала единогласно. А ведь в ее составе были депутаты — категорические противники программы кадетов. Но, видимо, авторитет Муромцева был настолько высок, что его избрали, невзирая на партийную принадлежность. Впрочем, впоследствии, когда Дума начала свои занятия, умеренный центрист Муромцев уже сделался неудобным председателем для радикалов и подвергался критике и «справа» и «слева». Первая Дума провела всего 40 заседаний, с 27 апреля по 8 июля 1906 года, — и была досрочно распущена манифестом государя, в котором, между прочим, говорилось, что «выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область». Царь имел в виду думский аграрный проект, согласно которому значительная часть земель должна быть отчуждена у помещиков в пользу крестьян за выкуп «по справедливой оценке». Конечно, этот проект не мог не вызвать резонанса в обществе. И на Думу была также возложена ответственность за прошедшие крестьянские выступления. Тогда депутаты, во главе с Муромцевым, выпустили воззвание, призывающее граждан к саботированию любых государственных программ — службы в солдатах, уплаты податей, покупке ценных бумаг и т. д. Подписавшие это воззвание получили в результате по три месяца тюрьмы. Правительству такая мера была необходима для того, чтобы эти депутаты не смогли принять участия в выборах в следующую Думу. Но вторая Дума и без них оказалась еще радикальнее первой. А профессор Муромцев, «первый гражданин России», как его тогда называли, так и отсидел весь свой срок в Московской губернской тюрьме — в знаменитых «Каменщиках». К политической деятельности он больше не возвращался. Следуя вернувшейся в Россию в начале ХХ века моде на масонство, С. А. Муромцев тоже подался в вольные каменщики. Но за год до смерти он вышел из ложи, что бывает у масонов вообще-то чрезвычайно редко.

Могила С. А. Муромцева — это, может быть, самое величественное, после мавзолея, надгробие в Москве. Выполненное по проекту Ф. Шехтеля, оно представляет собою довольно большую площадку, замощенную гранитными плитами серого цвета со строгой гранитной же стеной на заднем плане. У самой стены, на высоком постаменте, стоит бронзовый бюст С. А. Муромцева работы Паоло Трубецкого, автора известного «конного» монумента Александру III в Петербурге.

В дни работы Думы, когда С. А. Муромцев входил утром в Таврический дворец, рослый швейцар принимал у него пальто, котелок и трость. Мог ли председатель предполагать, что автор его будущего надгробного изваяния — Паоло Трубецкой — будет делать скульптуру и с этого человека? По иронии судьбы именно этот могучий отставной гренадер послужил Трубецкому натурщиком, по которому он позже лепил государя Александра Александровича.

В советские времена могила С. А. Муромцева не могла быть почитаемой: как ни велика была его роль в истории России, но, прежде всего, он воспринимался новой властью, как высокопоставленный сановник царского режима, основатель партии «либерально-монархической буржуазии», а, следовательно, контрреволюционер. Отношение к нему изменилось лишь недавно, когда общественная мысль стала вольна обращаться к ценностям прошлого. Особенно Муромцев почитается нынешними сторонниками «либерально-буржуазной» модели. Хотя, нужно заметить, эти люди отнюдь не являются наследниками того, прежнего, российского парламентаризма, потому что все они, почти без исключения, большую часть жизни провели в партии, которая этот самый парламентаризм и уничтожила. Но вот в 2000 году, на 150-ю годовщину со дня рождения С. А. Муромцева, к его памятнику была возложена большая корзина цветов с надписью на ленте: Первому председателю Государственной Думы от первого председателя Государственной Думы. Иван Рыбкин.

Памятник на могиле С. А. Муромцева. Новое Донское кладбище

В последние предреволюционные годы вблизи своего председателя были похоронены некоторые его коллеги-депутаты. Но сохранилась могила лишь одного из них — Вячеслава Евгеньевича Якушкина (1856–1912), тоже кадета и тоже осужденного на три месяца за антиправительственное воззвание.

У С. А. Муромцева была племянница Вера. И в 1906 году она вышла замуж за не особенно известного в то время, но подающего кое-какие надежды «беллетриста» Ивана Бунина. В Москве они жили мало: Бунин любил путешествовать. Но чаще всего на лето Иван Алексеевич и Вера Николаевна возвращались в Россию и жили под Москвой — в Царицыне, где у С. А. Муромцева была огромная дача. Об этом нет никаких свидетельств, но вполне вероятно, что за восемь лет, с момента смерти С. А. Муромцева и до окончательного отъезда из Москвы, Бунин и Вера Николаевна бывали на Донском кладбище на могиле своего знаменитого родственника.

Но вот на могилу другого своего родственника на этом же кладбище Иван Алексеевич так никогда и не сходил. В 1918-м Бунин с супругой убежал от революции на юг, а затем и в Париж. А в 1921 году здесь же — у самого мемориала председателя Государственной Думы был похоронен старший брат Бунина — Юлий Алексеевич Бунин, литератор и журналист. В том, что Иван Алексеевич сделался литературной величиной мирового значения, важнейшая заслуга принадлежит его старшему брату. Именно под его влиянием вырос и окреп тот бунинский строгий талант, за который он удостоился наивысшего признания — премии Нобеля. Юлий Бунин не уехал вовремя из голодной Москвы и умер, в сущности, от истощения. Присутствующий на этих похоронах Борис Зайцев, сделал такой посмертный слепок со своего старого товарища: «Он лежал в гробу маленький, бритый, такой худенький, так непохожий на того Юлия, который когда-то скрипучим баском говорил на банкетах речи, представлял собой „русскую прогрессивную общественность“». Могила Ю. А. Бунина, и та сохранилась случайно. Многие годы она была в полнейшем запустении. К 1980-м годам надпись на табличке едва можно было прочитать. И могила лишь случайно не исчезла. К счастью, успели тогда установить на ней новую мраморную плиту. Впрочем, с тех пор она уже стала старой. В 2009 году мы нашли это скромнейшее надгробие Ю. А. Бунина с практически неразличимой, нечитаемой надписью.