Тут же я поправился: «Но я тоже пишу стихи и сейчас прочту вам их».

Но зал уже не реагировал на мое предложение. Он продолжал неодобрительно шуметь, гудеть, а некоторые сорванцы даже пробовали освистать «лже-Маршака».

И как я ни пытался увлечь ребят своими смешными, как мне казалось, историями, этого сделать не удалось…

Вечером того же дня я позвонил секретарше Самуила Яковлевича, справился о его здоровье. Узнав, что ему лучше, я попросил передать Самуилу Яковлевичу, что в следующий раз охотно выполню любую его просьбу кроме одной, никогда не буду замещать Маршака.

Поэт Владимир Павлович Туркин рассказывал, как однажды в Доме литераторов, где он сидел за ресторанным столиком и вкушал закуску с небольшим графинчиком «Столичной», подошел к нему Павел Николаевич Шубин и попросил налить рюмочку. За это обещал поведать одну из самых интересных историй, случившихся с ним в жизни.

Но прежде, чем он расскажет эту историю, хочу в свою очередь сказать, что о самом Павле Николаевиче Шубине я услышал из уст Александра Александровича Коваленкова, который вел в Литературном институте семинар поэзии, а я работал доцентом кафедры советской литературы.

Так вот Александр Александрович вспомнил, как однажды лунной ночью, на прогулке Шубин читал:

— Прочитав эти строки, — говорил Коваленков, — Шубин пошутил: «Смотри, в лесу ни одна елка не шелохнется. Заинтересовались елки».

— Они глядят на тебя и удивляются: откуда что берется? — подхватил шутку Коваленков.

На это Шубин серьезно сказал:

— Берется от них, от земли, по которой мы с тобой топаем…

Но вернемся в ресторан Дома литераторов.

Туркин исполнил его просьбу и услышал из уст Шубина следующее. — Ты же знаешь, Володя, какое впечатление на слушателей изводят мои стихи?! Люди буквально обалдевают и потому почти не контролируют свои поступки. Точно так повела себя кают-компания на академическом судне, куда пригласили меня на встречу. Я был в ударе. Люди провозглашала тосты в мою честь. Вино, как сказано, лилось рекой, сосед наливал соседу, не забывали и меня грешного. И не помню, как все завершилось и чем все закончилось в кают-компании.

Только чувствую, что-то ласковое гладит мне щеку. Открыл глаза. Это луч солнца, проникнув через штору, оказался на моем лице. Приподнялся. И мне стало не по себе: мои слушатели спали, да так, словно были без чувств.

Я поднялся. Потихоньку выбрался на свежий воздух. Такого ясного неба не видел никогда. Солнце было горячим. Я глянул вперед по курсу и… О, ужас! Мы мчались прямо на какой-то песчаный остров, окаймленный темным лесом из пальм и кокосов. Поднимать команду нет смысла. Да и вряд ли это можно было сделать.

До слуха неожиданно долетели звуки тамтама. Я вгляделся и увидел танцующих в диких плясках туземцев с копьями и щитами.

В это время судно наше на полном ходу вонзилось, как нож в масло, в песчаный берег. Я спрыгнул на песок и пошел навстречу туземцам, которых до сих пор в ряде произведений о кругосветно-путешествующих зовут не иначе, как дикарями.

Ответственный за случившееся с командой, я решил всю меру ответственности взять на себя и испить до конца все, что выпадет на мою долю. Тем более популярность не подводила меня никогда в самых отдаленных уголках, где меня либо узнавали, либо просто знали по стихам. Но тут был остров, туземцы. Как-то все произойдет?!

Вижу: один из них, весь в перьях, с копьем и мечом двинулся мне навстречу. Не доходя по шагу каждый, мы остановились, внимательно вглядываясь друг в друга. В глазах туземца мне показалось какое-то удивление. Он, переложив копье в левую руку, протянул мне правую и, видимо, представился:

— Тамбу Ламбу.

В ответ я тоже протянул руку:

— Шубин.

Он как-то странно вздрогнул и удивленно спросил:

— Павел?!

— Ваще сказать, я раньше один за весь Союз писателей России работал, — откровенничал Павел Филиппович Нилин, автор известных повестей «Жестокость», «Испытательный срок», сценария к фильму «Большая жизнь». — Правда, — уточнял он, — руководил я строго. По телефону.

Приходил к себе в кабинет, вешал пиджак на стул и сразу же набирал телефон какой-нибудь периферийной организации. Представлялся: «С вами, ваще, говорит заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, члена Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР, лауреата Сталинской премии Фадеева Александра Александровича Павло Нилин…» Но, как вы понимаете, до Павла дело не доходило. Чувствовал, что на том конце провода уже стояли и требовали необходимых указаний и приказаний.

Однажды так руковожу, а дверь в кабинете была приоткрытой. Смотрю — в дверях Фадеев. Я тут же в трубку:

— Ваще, я вам потом перезвоню.

Обращаюсь к Фадееву:

— Александр Александрович, проходите.

— Позвольте? — спросил он, входя и застегивая пиджак.

— Конечно, конечно… А в чем дело, что вы, Александр Александрович?!

— Да понимаете, Павел Филиппович, как услышал вашу должность, сразу оробел…

Не то в 1969, не то в 1970 году в канун Нового года позвонили мне из Бюро пропаганды художественной литературы и попросили принять участие в творческом вечере писателя Михаила Семеновича Бубеннова. Мне предлагалось вести этот вечер и сказать вступительное слово о самом писателе и его романах «Белая береза», «Орлиная степь» и «Стремнина». Вечер должен был состояться в клубе табачной фабрики «Ява».

Там-то и познакомился с писателем, роман которого «Белая береза» вошел в 1940-х годах в число моих любимых книг, среди которых были «Два капитана» В.Каверина, «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого, «Порт-Артур» Н.Степанова, «Строговы» Г.Маркова, «В окопах Сталинграда» В.Некрасова, «Честь смолоду» А. Первенцева.

После удачно прошедшего вечера вместе пошли к метро. По пути разговорились. И я, пользуясь доверительной атмосферой общения, спросил у Бубеннова про Тихона Захаровича Семушкина, главной книгой которого явился роман «Алитет уходит в горы», в котором он поведал о жизни чукчей, зная ее не понаслышке, а проведя в этом краю многие годы жизни учителем. Там, на Чукотке, он занимался собиранием фольклора, обрядовых форм, характерных особенностей древней этнической культуры. И там же он наблюдал, как в жизнь этого народа входила социальная новизна, которая пришла на эту землю вместе с октябрьской революцией.

Михаил Семенович подтвердил, что он хорошо знал Тихона Захаровича. И тогда я решился спросить: а правда ли то, что рассказывают о них в писательских кругах.

— И что же рассказывают? — поинтересовался Бубеннов.

Я поведал ему услышанное.

Когда оба получили Сталинские премии — Семушкин за «Алитета», а Бубеннов за первую книгу романа «Белая береза», решили как следует отметить это событие. Зафрахтовали пароход и отправились с цыганами, оркестром и фейерверком вниз по Волге.

Днем, когда корабль шел, отдыхали. А вечером приставали к какой-нибудь пристани и начиналось пиршество, на которое сбегались жители прибрежных деревень. На дворе был август, шла уборочная страда. А люди бросали трактора, комбайны, жатки и мчались к писательскому пароходу, проводили тут всю ночь и на следующий день у них не было сил выйти в поле. До работы ли тут после фейерверка, плясок и песен?!