Подходя к той эпохе, когда основные течения византинизма начинают себя проявлять в практической жизни, и когда Константинополь как столица империи выступает с притязаниями преобладания и с стремлением к мировой политике, историк Византии должен остановиться на выяснении подразумеваемых здесь течений и дать им надлежащую оценку. Это тем более представляется уместным, что здесь в течение веков накопилось немало предвзятых теорий и односторонних, на веру принятых положений, с которыми следует бороться. И прежде всего пора отрешиться от глубоко укоренившейся в сознании большинства мысли, что христианская культура, имевшая в Византийской империи для себя защиту и благоприятные условия для своего развития, столько обязана эллинизму, что одним понятием чуть ли не покрывается другое. Нам всегда казалось, что эллинофильские тенденции в истории христианства и в изложении истории Византии принесли немало вреда, наложив густое покрывало на разнообразные факторы, постепенно создававшие византинизм. Чтобы ввести читателя в существо предмета, остановимся на некоторых взглядах, высказываемых наиболее крупным выразителем этого одностороннего направления, греческим историком Папарригопуло{1}. Так, между прочим, он утверждает, что димократическое устройство Греции создало рамки для подобной же организации в Церкви. Нечего и говорить, что эта мысль неправильная, ибо христианская Церковь строится на основах римского права: известно, что формы римского административного устройства дали основания для административного церковного устройства. Без римского права было бы трудно объяснить как соборное начало, так и епископскую и митрополичью власть. Точно так же на ложных основах построено утверждение, будто бы эллинский элемент составлял главенствующее этнографическое начало в империи, и будто бы все императоры, предпринимавшие какое-либо преобразование или желавшие дать своей воле наибольшее распространение, употребляли для этого греческий язык, считая его более важным и распространенным, чем римский{2}. Опровержением этого наивного мнения может служить хотя бы и то, что все законодательные памятники раннего периода византийской истории написаны на латинском языке, а самый смелый между императорами-реформаторами Юлиан потому, может быть, и достиг весьма незначительного успеха, что думал опереться исключительно на эллинизм и не пользовался латинским языком для популяризации своих идей и для законов против христианской Церкви. С точки зрения Папарригопуло, новые этнографические элементы, постепенно входившие в империю для заполнения образовавшейся в ней убыли населения и для несения военной службы, приносили лишь вред эллинизму, «извращая основные элементы эллинской культуры»{3}. «Хуже всего, – продолжает он, – было то, что вмешательство иноплеменников во все политические и социальные отношения Востока было одной из главнейших причин, которые способствовали постепенному изменению христианского эллинизма. Подразумеваемые изменения хотя и не воспрепятствовали ему совершить многое и великое, но и привнесли в него некоторые несимпатичные качества…» Неправильность высказанной здесь мысли видна из того, что иммиграция в империю новых народов (разумеются германцы и славяне) началась тогда, когда империя оказалась не в состоянии защищать своих пределов, и когда наиболее умные императоры сочли нужным колонизовать новыми народами лишенные населения провинции. И, несмотря на роковой для Папарригопуло вопрос о чуждых эллинизму этнографических элементах, наводнивших империю и проникших всюду: в столицу и в провинции, в сенат и в войско, в среду земледельцев и в аристократию, эллинствующий историк все же претендует отбросить в истории Византии термин «ромэи» и держаться «эллинизма»{4}. По его мнению, Ромэйская империя оканчивается со смертью Льва I в 474 г.; с конца же V в. начинается борьба эллинизма с чуждыми элементами, причем полная эллинизация империи совершается лишь в IX в. Ошибка здесь заключается в том, что с конца V в. следует изучать не эллинизацию империи, а выработку начал византинизма и образование Византийской империи.

В особенности необходимо бороться с теми идеями, которые выражены у Папарригопуло в предисловии к III тому его истории и которые составляют существо господствующих между эллинофильствующими направлениями воззрений на христианство. В этом предисловии автор говорит о классическом эллинизме и Константиновой монархии на Босфоре. Чтобы дать идею того, какие притязания заявляет нынешний эллинизм, приведем несколько строк из этого предисловия. «Христианская Церковь, основанная в Азии восточным эллинизмом, нуждалась в защите от многих опасностей, внутренних и внешних; с этой целью великий Константин и окружил ее своей императорской порфирой, и в этом заключалась первая и величайшая историческая задача, исполненная средневековым эллинизмом. Если бы ереси не были низвер-жены, христианская вера разложилась бы на свои составные элементы, и неизвестно, что бы произошло. Верно, однако, то, что лучшие страницы истории человечества средних и новых веков сосредоточиваются на религиозном и нравственном догмате, которого глашатаем, законодателем и служителем был средневековый эллинизм. Догмат же этот не восторжествовал бы, если бы он не имел защиты против разрушительного влияния философского духа, а эта защита могла быть осуществлена лишь вселенскими соборами; последние же могли состояться и получить обязательную силу лишь под защитой константинопольской монархии»{5}. Вся эта страница представляет большую ересь и крупное заблуждение, близкое к кощунству. Как будто не Христос и апостолы основали Церковь на Востоке, а земляки и сородичи афинского профессора! Как будто эллинизм был облечен специальной миссией и имел привилегию бороться с еретическими воззрениями, и как будто самые опасные для христианства ереси зарождались не в среде того же столь восхваляемого эллинизма! Словом, в оценку христианского элемента в империи и в выяснение роли эллинизма привнесено много пристрастного и фальшивого со стороны того направления, которое идет от эллинов или пропитано эллинофильской тенденцией.

Нуждалась ли христианская Церковь в той опеке, которая сделала ее такой неразрывной и часто невольной союзницей империи, принужденной покрывать своим авторитетом притязания и ошибки светского правительства, об этом можно думать совершенно иначе, и многие вредные для Церкви явления, появившиеся вследствие этого союза, обнаружились в первые же века Византийской империи. Что касается появления ересей и влияния светского авторитета на образование церковного единства, в этом отношении едва ли, напротив, не следует пожалеть о тех жертвах, которые были принесены для достижения этого мнимого единства, которым в сущности куплено весьма мало и ради которого отторгнуты от империи, а частью и совершенно уничтожены целые народности и многие вероучения, несогласные с господствующим.

На почве национального увлечения создались в греческой литературе ложные представления о роли греческого элемента в средневековой истории, получившие отражение и в практике Константинопольского патриархата, который в пренебрежение к высокой роли усвоенного им себе звания «Вселенский» обратился в орудие жалких счетов и политической борьбы. Когда вследствие постановлений Халкидонского собора константинопольский епископ возвысился над всеми епископами империи и Восточной Церкви, этим создавалось для него совершенно определенное положение принять на себя осуществление политических задач Римской империи, содействовать образованию политического единства и выступить под эгидой империи на пути широких мирских притязаний.

Нам предстоит в настоящее время оценить те средства, которые даны были Церкви светской властью, и выяснить, какими обладала она органами для воздействия на религиозные убеждения общества. Халкидонские постановления, несмотря на доставленную ими громадную победу константинопольскому епископу, с общеисторической точки зрения должны быть признаны большим бедствием. Видимые и непосредственные результаты деяний этого собора, направленные к ослаблению александрийского епископа, куплены были слишком дорогой ценой, подготовив нравственный и церковный разрыв в недрах империи. Здесь с особенной силой сказалась опасность эллинистического направления в церковной политике, ибо против халкидонских постановлений выступили народные элементы – сирийский и египетский, – причем светское правительство, чтобы поддержать притязания константинопольского епископа, должно было пожертвовать своим политическим положением на Востоке{6}. Со второй половины V в. в империи наблюдается продолжительный период внутренних смут, вызванных применением в действительной жизни постановлений Халкидонского собора. Образовались две политические и религиозные партии, которые произвели раскол в государстве и Церкви, сопровождавшийся неисчислимыми пагубными последствиями. Прежде чем вводить читателя в историю религиозной смуты, мы находим уместным обрисовать здесь, хотя в кратких чертах, общественную среду, из которой набирались деятельные элементы борьбы.