Весь этот день ладья простояла в тихой заводи, и кормчий всю её осмотрел, нет ли где слабого места, всё ли надёжно. Гребцы лежали на бережку, грелись на солнышке, отдыхали, набирались сил к завтрашнему, к страшному. А господин Гензерих, бранясь и хлопая руками, бегал вокруг них, как встревоженная наседка вокруг разбежавшихся цыплят.

Весь день кормчий и господин Гензерих кричали друг другу на ухо, пытаясь покрыть голосом грохот воды, — никак не могли договориться. Кормчий всё повторял: это издавна так повелось — рабов связанных гонят берегом, товар переносят на плечах. Хорошо бы и ла дью перетащить волоком, да тяжела, людей мало, придётся ладье водой плыть.

Но господин Гензерих не соглашался. Он кричал:

— Ты хитрый старый человек! Ты хочешь меня обмануть. Нельзя товар выносить. Все люди — воры, я знаю. Всё украдут.

Кормчий кричал:

— Волны-то высокие, в недобрый час захлестнёт. Товар подмочит, рабы захлебнутся.

— Э! Э! Старый человек, всё врёшь, обмануть хочешь! Это глупая девица положит все яйца в одну корзину, хлоп, споткнулась, яйца разбила. Нельзя так делать. Рабы идут по берегу, а товар будет в ладье. Товар подмочит — рабы целы. Рабы убегут — товар остался.

Кормчий рассердился, закричал:

— Глупому дитяти ученье не впрок! С тобой спорить — глотку надорвёшь, а толку чуть. Пусть будет по-твоему.

На другое утро, чуть заря занялась, вывели мужиков-ладейников из-под палубы. У них от солнечного света глаза щурятся, от свежего воздуха кружится голова. Ноги хоть развязаны, а нетвёрдо ступают, будто конопляные, гнутся.

Как увидели они гребцов, Ярмошкин дядька завопил:

— Братцы, помогите! Не холопы мы, не рабы! Мы свободные люди, смоленские мы, из Лодейниц из села. Нас проклятый немец обманом заманил, продавать хочет. Спасите!

Из гребцов один отвечает:

— Мы того не ведаем, своими глазами не видели.

А другие отвернулись в сторону, головы опустили, молчат.

Господин Гензерих Ярмошкиного дядьку хлясь по губам, всех ладейников одной бечевой накрепко связал, погнал берегом. А гребцы на ладью взошли, от берега оттолкнулись, рекой поплыли.

Обогнули выступ, увидели порог.

Бешеная вода бушует, во все стороны мечется, к небу взносится, водоворотом кружится, бездной разверзается, хочет ладью потопить. Кормчий правит широким кормовым веслом, гребцы шестами отталкиваются.

Господин Гензерих, мужики-ладейники стоят, смотрят, ужасаются. Волны вздымаются ввысь и вкруг ладьи рушатся, да покамест ещё не могут захлестнуть — у ладьи борта высоко нашиты. А кормчий, ума он, что ли, лишился, в самый кипяток правит. Сейчас погибель.

Господин Гензерих от волнения на одном месте прыгает, кричит:

— Куда? Куда?

Он кричит, рот открыт, губы дёргаются, а голоса не слыхать.

Ой, время-то тянется, будто вовсе остановилось и ладья будто навек на месте застыла — таково медленно продвигается.

А этот кормчий, он опытный был, он своё дело знал, ему не впервой было. Где глубже-то, с виду страшней, а вода сама ладью вынесет. На мелком месте опасней — на камни напорешься.

Миновала ладья этот порог, впереди ещё шесть порогов проходить.

Господин Гензерих гонит мужиков-ладейников берегом, а берег там нехорош — обломки скал навалены грудой и меж них узкие щели. У мужиков руки за спиной связаны, ухватиться, удержаться нечем, ступают осторожно, лодыжка бы не подвернулась, ногу бы не сломать. А господин Гензерих их торопит, пинками и колотушками подгоняет.

Ладья миновала второй и третий пороги.

Впереди Неясыть, страшный, ненасытный, погубительный. Длиной-то он без малого верста. С каменной гряды, в два человеческих роста вышиной, вода отвесно вниз падает.

Как лютый зверь, накинулся Неясыть на ладью, скалами-клыками ощерился, из тысячи пастей пена бежит. То поймает ладью, то отпустит, играет с ней, подкидывает и ловит, из стороны в сторону мотает, готовится пожрать.

А не достанется тебе эта добыча, Неясыть-порог! Ладья крепкая, гребцы сильные, кормчий верный. По каменным губам тебя помажет, а поглотить не даст. Выплывет, выплывет, цела будет!

Внезапно высокий вал накатился с одной стороны, всей тяжестью обрушился, а ладья накренилась, зачерпнула воду и легла на бок. Гребцы покидали шесты, бросились к другому борту, высоко поднявшемуся над водой.

Медленно-медленно ладью несёт вниз по течению. То её поперёк реки завернёт, то она ударится о торчащий камень, то заденет камень подводный. С треском обламываются насаженные бока, разбило и смыло палубу. Всё более погружаясь, ладья повернулась кверху дно м, а гребцы вскарабкались на широкое днище, плывут, как зайцы на коряге в половодье.

Вниз, вниз, с двухсаженной высоты. За сверкающей радугой падающей воды ничего не видать.

Вынырнула ладья, несёт её к берегу. Людей не смыло ли? Чудом удержались, лежат, висят, цепляются за выбоинки, за трещинки, за неведомые занозинки.

Наконец ладью поднесло к берегу, она уткнулась носом меж двух валунов. Гребцы, ошарашенные, избитые, мокрые, ступая по колено в воде, выбрались на берег и упали изнеможённые. Все ли тут? Троих не досчитались.

Всё это время мужики-ладейники стояли оцепенев, не могли глаз отвести от страшного зрелища. Вдруг господин Гензерих очнулся, диким голосом взвыл:

— Аллес ист хин! — упал ничком, кулаками колотит по камням.

Аллес ист хин — всё пропало.

Гребцы до самых до костей промокли, ни одной ниточки на них не осталось сухой, они хотят костёр развести, обсушиться. А один из них, бывалый человек, не позволяет, говорит:

— Нельзя костёр жечь. Дерево-то, плавун, рекой выкинутое, сырое, дыму будет много. А здесь во всех местах половцы бродят, таких, как мы, потерпевших крушение, поджидают. Увидят они дым, придут, всех нас пленят.

Сидят мужики мокрые, злые, на господина Гензериха косятся. А он бегает по бережку, смотрит, нельзя ли чего спасти.

Видит, ныряет в волнах всё его достояние, ящик с лоскутом.

Господин Гензерих приказывает:

— А прыгайте, люди, в реку, вытащите ящик! Тут они вовсе обозлились, в ответ кричат:

— А сам прыгай, коли тебе жизнь не дорога. У нас дома жёны и детушки. Мы им кормильцы, нам помирать неохота. Не послушал ты доброго совета, товар на берег не вынес. Сам виноват, так тебе и надо!

Господин Гензерих к ладейникам подбегает, поспешно им руки развязывает, кричит:

— Прыгайте в реку, вытащите ящик! А они молчат, с места не двигаются. Господин Гензерих кричит:

— Все вы глупые люди! Товар потонет, нечем мне будет с вами рассчитываться.

Как гребцы это услыхали, вовсе обезумели, вопят:

— Мы сколько труда положили, сколько мук приняли, а ему, вишь, рассчитываться нечем! Возьмём тебя, убьём и в реку кинем, тогда будешь знать, как людей обманывать!

Они на него наступают, кулаками машут, а он на коленки стал, кланяется, просит его пощадить. Он прощенья просит, если кого невольно обидел, а злого умысла у него не было. Он кланяется, кается, если что не так сделал, так теперь видит, что нехорошо вышло. Как вернутся в Киев, он им втрое, вдесятеро за всё заплатит.

Они кричат:

— Ты нас сладкими словами не улещивай, выкладывай денежки!

А у него нет.

Тут они накинулись на него, стали колотить. Уж он вопил-вопил, хрипеть начал. Мудрила их разнимает, уговаривает:

— Да бросьте его, братцы. До смерти его убьём, на нашей совести будет.

Они отпустили немца, он в сторонку отполз.

Тут стали они обсуждать, как им дальше быть. Не век здесь торчать, надо домой ворочаться. Мимо порогов ладью на плечах обратно перенесут — она стала много легче, а народу-то теперь много прибавилось. Дальше потащат ладью на бечеве, которой ладейники были перевязаны. В Киеве ладью починят, продадут, поделятся. Сколько ни выручат, всё не даром трудились.