— Почтенный Кобякич, это не твоя вещь, это Козла вещь. Он выиграл мальчишку, что захочет, вправе с ним сделать.

Козл хохочет, играет с Ярмошкой, будто кот с мышонком…

На второй день к вечеру половцы со своими повстречались. У них тут было обширное кочевье. Народищу — ужас! Кибитки распряжены, кони отдельно пасутся. Всюду костры горят, в медных котлах кипит похлёбка из конины.

Сотан своих знакомых нашёл, ушёл с ними. У Козла тут приятелей не сочтёшь. А Кобякич с сыном и с Ивашкой в стороне от шума, от толчеи устроились, развернули войлоки, готовятся к ночи.

Вдруг подбегает к ним Козл, весь растрёпанный, и кафтана на нём нет, до пояса голый, кричит:

— Спаси меня, Кобякич! Я всё с себя в кости проиграл, копя проиграл. Ещё мальчишку Ярмошку не успел проиграть, а как его спущу, вовсе ни с чем останусь. Пропаду я без коня, надо мне отыграться.

Кобякич нахмурился. Он эти кости не очень любил, своему сыну не разрешал играть. Он говорит:

— Как же я тебя спасу, беспутный ты и легкомысленный? Кабы ты мне родня был, я бы избил тебя до полусмерти. А теперь что я могу? Ставь мальчишку и отыгрывайся, раз уж ты стремишься к своей погибели.

— Они не берут. Говорят, хилый и заморённый. Купи его, Кобякич, будь добрый. А не возьмёшь, только мне и осталось, самого себя на кон поставить.

Как услышал Ивашка, что его дружка в кости проигрывают, а выиграть никто не хочет, никому он не нужен, не ценят Ярмошеньку, залился он слезами, стал умолять Кобякича:

— Купи его, хозяин, он хороший! И Козл просит:

— Купи его! Он смешной, смешить тебя будет. Кобякич говорит:

— Мне смеяться ни к чему. Не щенок я — бессмысленно резвиться. Веди, так и быть, своего мальчишку, только дорого я за него не дам. И то беру, тебя жалеючи.

Ой, Ярмошка, до чего же тебя твой хозяин, молодой Козл, в краткий срок довёл. Рубаха в лохмотьях, плечи в струпьях, всегда был тощий, а тут один нос торчит и глаза сверкают.

Посмотрел на него Кобякич, руки-ноги ему пощупал, по груди пальцем постучал, усмехнулся, стал торговаться, поменьше бы дать. А Козл торопится играть. Ему некогда. Уступил Ярмошку.

На другое утро разъехались все в разные стороны.

Важный Сотан со своими знакомыми отбыл и господина Гензериха взял с собой. Козл сам себя проиграл — его приятели увели. А Ярмошку Кобякич сытно накормил, велел своему сыну впереди себя посадить его в седло, и поехали они дальше вчетвером — Кобякич с сыно м, Ивашка и Ярмошка.

Недолго ехали. За полдня пути достигли пастбища, где у Кобякича был табунок коней, а при них пастухом его дальний родич. Тут они и остановились до конца лета. А когда настала осень, журавли потянулись на юг, по выжженным травам заскакали круглые кустики перекати-поля, Кобякич как-то проснулся поутру, глубоко вздохнул и промолвил:

— Захотелось мне пирогов с горохом.

Они ехали-ехали по широкой степи, они ехали на двух конях вчетвером — у Кобякича за спиной Ивашка, у его сына Ярмошка. Они ехали день, другой, третий и много дней и добрались до того места, где два моря встречаются, а слиться не могут. По левую-то руку С урожское море мелкими водами чуть шевелится, тусклым оловом отливает, а по правую — Русское море светлой рябью чешуится, блещет на солнышке. Они меж двух морей проехали посуху, узкой полосой земли, а за ней опять степь.

Они едут-едут степью день и другой, а на третий увидели вдали тёмное облако. И чем ближе подъезжают, тем облака плотнее и выше, а как совсем близко подъехали, увидели, что это горы.

За реками, за Касплей, за Днепром, за морями Сурожским и Русским, за высокими горами — Царь-град. Золотые купола, серебряные вышки, улицы камнями-самоцветами мощённые, ходят по ним люди в шелках и в бархате. А впереди-то Аннушка — на ней платье парчовое, семицветное на ней. На шее бусы-яхонты, длинные косы перевиты жемчугом. Идёт Аннушка им навстречу — здравствуй, Ивашенька, встретиться привелось!

Кони взбираются по узкой горной тропке. По одну сторону обрыв, там деревья растут, сверху смотреть — будто кустарнички. По другую сторону вздымается гора крутой, отвесной стеной. Голову назад откинешь, чуть шею не свернёшь, увидишь вершину горы. Сверху к амень скатился, разбился у их ног, во все стороны осколки разбрызгал. Кони ступают тонкими ногами, осторожно копытца ставят.

Вот они поднялись на перевал, оттуда в обе стороны видать. Позади степь и дальше горы серыми, жёлтыми, синими тенями на краю неба. А впереди долина, и вдали морской берег искрится и море.

Где же Царьград? Только и видать в начале долины на склоне горы маленький домик, каменный водоём, рощицу и виноградник.

Они с горы спускаются, мелкие камушки из-под конских копыт впереди их катятся, а из дверей домика выбегает женщина, собой толстенькая, ножки короткие. Будто молоденькая, им навстречу птичкой порхнула, одной ногой в стремя вскочила, двумя руками Кобякича обхватила, плачет и смеётся и приговаривает:

— Ах ты, мой голубок, сердечко моё, лазоревый цветочек! Приехал наконец!

— Приехал, Параска, приехал! А ты и не ждала?

— Ждала, ждала, все глазыньки высмотрела! Каждый вечер ставила тесто для пирогов — как приедешь, вмиг испеку.

— Ас чем пироги?

Тут из домика выбегают ещё пять женщин. Впереди две Кобякичевы дочки, а за ними сноха, на бегу ворот застёгивает, а за ней служанка, а за ней рабыня.

— А с горохом пироги, пироги с горохом. Кобякичева сноха свёкру поклонилась, к мужу кинулась, дочки отцу и брату стремя держат. Ведут в дом, разули их, тазы тащат, горячую воду в кувшинах — дорожную пыль смыть.

А уж пахнет горячим печёным тестом и жареным мясом. Уж несут на блюде гору пирогов. На другом блюде — румяные яблочки, на другом блюде — разные зелёные травки. В мисочке — жирные чёрные плоды. Похоже на сливу, да Ивашка с Ярмошкой такой не видывали. Они отведали — а она горькая и солёная. Ивашка свою выплюнул, а Ярмошка съел и косточку обсосал.

Все разом говорят, расспрашивают, что за парнишки и откуда взялись.

Параска обрадовалась, что русские они:

— Я сама с Руси, с Переяславля-города… Дочки кричат:

— А нам что привёз? Сноха кричит:

— Надолго ли пожаловали? Извелась я без тебя! Кобякич кричит:

— Хороши пироги!

— С Переяславля я. Увели меня половцы в плен, думала — погибель, ан Кобякича встретила, поженились мы. Он, Кобякич, молодой — красивый был.

— На Руси зеркала круглые медные. Не привёз? В них лучше смотреться, чем в бочку с водой. "Кудах-тах-тах! Куд-кудах!"

— Шш, убирайся! Куда залетела!..

Вот стали они жить-поживать. При домике сад, рядом — виноградник, на солнечном пригорке — масличные деревья. Во дворе — коза, у козы козлята. Всего вдоволь, а соседей не видать.

Соседи за горой — они ближе к городу селятся. В четырёх часах ходьбы большой город Сугдея, а по-русскому Сурож.

Да где же Царьград? А Царьград за морем. Русское море поперёк переплыть, там и Царьград будет. Кобякич говорит:

— Я и на зиму здесь останусь. Старые кости к непогоде ноют, уже трудно мне зимой по степи кочевать.

А сына обратно отправил — побыл три дня, и будет. Сноха проводила мужа до вершины горы, там повыла, поплакала. Обратно шла, лицо в родничке умыла, ничего и не видать. Вернулась, села за ткацкий станок, весь день промолчала, только с золовкой два раза пор угалась.

Параска над Ярмошкой причитает:

— Ой, да худой, ой, да заморённый!

Она ему лучшие куски суёт, так жалеет. Она ему три войлока и ещё овечью шкуру постелила подле очага. По утрам не будит, тяжело работать не велит. Каждый день ему руки щупает, нарастил ли мясо на костях, жирку не прибавил ли.

А Ивашка толстый, ничто ему. Пока зима не настала, снег не выпал, пусть он козу с козлятами пасёт на горе. Да, ничто! Это им так кажется, а ему-то каково! Коза скачет, козлята прыгают, бодаются. Только Ивашка на камушек присядет, замечтается, как он чере з море будет плыть, а на том берегу встанут перед ним из тумана златые царьградские вышки теремов, только замечтается, а козлята уж все разбежались. У Ивашки-то небось не копытца, не четыре ноги, ему по камням карабкаться! Пока к вечеру всё стадо соберёт, весь запыхается, обдерётся, потом изойдёт. Уж скорей бы зима!