— Мне не больно.

Пока он одевался и выжимал трусики, Катя, присев на траву, собирала брошенные лилии.

— Дай мне одну.

— Возьми все. Это тебе.

— Спасибо, — Катя прижалась щекой к нежным, прохладным цветам.

— Ты будешь купаться? — спросил мальчик.

— Нет. Бабушка сказала: посмотреть реку и сейчас же домой. Ведь я только сегодня приехала.

Они пошли оврагом вдоль ручья.

— Меня сегодня папа привез к бабушке и уехал, — говорила Катя, — будет приезжать по воскресеньям. Далеко от Москвы до вас все-таки… Ты, наверное, знаешь мою бабушку. Ее зовут Елена Александровна. У нее такая острая крыша и вьюнки на террасе.

— Знаю, — сказал мальчик. — Я живу в соседнем доме.

— Это у вас белая коза, мохнатая?

Сережа вдруг нахмурился.

— У нас.

— Красивая. Как ее зовут?

— Альба.

— Почему Альба?

— Альба — это значит белая.

— Ну вот и хорошо, я буду пить ваше молоко. Бабушка говорила, что, если понравится, можно брать парное козье молоко у соседей. Оно очень полезное. А оно вкусное, козье молоко?

Сережа ответил совсем печально:

— Вкусное.

Высоко над ними, по краю оврага, бежали ребята к реке. Они увидели Сережу и Катю и громко закричали. Сережа поджал губы и пошел быстрее. Кате показалось, что ребята кричат одно какое-то слово, она только не могла разобрать какое.

— Что они кричат? — спросила она удивленно.

— Меня дразнят.

— Почему дразнят?

Сережа ничего не ответил и побежал к дому.

Катя вошла на крыльцо и протянула бабушке букет.

— Смотри, бабушка, мне Сережа нарвал.

Она налила воды в глубокую тарелку, поставила на окно и пустила плавать лилии. Они были такие светлые и яркие на солнце. Казалось, что они освещают всю комнату.

Долговязая, лохматая Нюрка сидела на загородке, рядом с Катей.

Она срывала босой ногой головки ромашек, ловко перехватывала руками и гадала, общипывая лепестки:

— Любит… не любит… плюнет… поцелует…

Катя тоже попробовала сорвать ромашку ногой, но у нее ничего не вышло: ноги были коротки.

Ей пришлось спуститься на землю и сделать запас.

— Ты на кого гадаешь? — спросила Нюрка.

— Не знаю.

— Гадай на нашего Федьку.

Катя помолчала, обдумывая.

Федька, Нюркин брат, был такой же лохматый и долговязый, как сестра.

— Нет, — сказала Катя, — я лучше на этого Сережку.

Она мотнула головой на соседний дом.

Нюрка захохотала.

Легкие лепестки разлетались по ветру. Ромашка попалась неудачная. Еще не оборвав до конца, Катя уже видела совершенно ясно, что получится «плюнет». Она с досадой потянула последние три лепестка, бросила желтую серединку и спрыгнула вниз.

От калитки к дому шел Сережа с глиняной крынкой в руках.

— Катюша! — позвала Елена Александровна. — Иди молоко пить.

Козье молоко оказалось очень вкусным. Сережа стоял на ступеньках террасы и приколачивал камнем гвоздь, торчавший на перилах.

— Ты знаешь земляничные места? — спросила Катя.

— Знаю.

— Пойдем завтра в лес. Хорошо?

— Пойдем. Я тебе покажу. Она уже почти совсем спелая.

Сережа ушел.

Нюрка вошла на террасу и подсела к Кате.

— Ты с этим Сережкой не водись, — сказала она.

— Почему?

— С ним на нашем конце никто не водится, и все его дразнят.

— Как дразнят?

Нюра ухмыльнулась.

— «Дояркой» дразнят. Он козу доит. Его мать уезжает на службу в город. Они прежде в городе жили. Так он козу… Смешно! Фартуком подвяжется, как баба, и идет… Его все мальчишки презирают за это… и девчонки тоже. Даже наша Маруська, как увидит его, кричит: «Доярка!»

Бабушка выглянула из окна:

— Катюша, спать пора.

Катя вошла в комнату.

А где же белые лилии?

Они закрылись и плавали в тарелке, зеленые, толстенькие, некрасивые.

«Как огурцы!» — с досадой подумала Катя.

Белая коза Альба, подгоняемая хворостиной, неторопливо и с достоинством вошла в открытую дверь сарая.

— Сейчас пойдет… — прошептала Нюрка. — Он прежде здесь на лужайке доил, мы над ним издевались, так он теперь в сарай загоняет.

Сережа вышел на крыльцо с ведром в одной руке и с полотенцем в другой.

Катя спряталась за деревом и едва удержалась, чтобы не фыркнуть громко.

Да, это было смешно.

На Сереже был надет большой женский фартук и завязан тесемками сзади. Фартук был длинен и заворачивался складкой у пояса. Голова была повязана белой косынкой. Сережа прикрыл за собой дверь сарая.

Через минуту послышались звонкие, ровные металлические звуки, как будто пилили большой пилой.

Взинь!.. Взинь!.. Взинь!..

Это продолжалось довольно долго. Кате надоело сидеть в засаде, она выпрямилась и подбежала к забору.

Сережа пронес ведро с молоком.

— Доярка! Доярка! — с хохотом закричала Нюра. — Завяжи тесемку потуже! Фартук потеряешь!

Сережа встретился глазами с Катей.

Она смеялась.

Катя не пошла с Сережей за ягодами. Она пошла с Нюрой и Федей.

Взяли стаканы и кружки, решили не возвращаться, пока не наберут доверху.

Всю дорогу брат и сестра спорили, куда лучше идти — за линию или на Ивановскую порубку.

Не пошли ни туда, ни сюда, а в какое-то третье место. Было жарко, земляники попадалось мало, она была совсем бледно-розовая.

Когда они выходили из лесу, их обогнал Сережа с полной корзиной красных ягод.

Нюрка и Федя прикрыли ладонями свои кружки. Катя не успела, к тому же у нее был стакан: как ни закрывай, видно, что ягод на донышке.

Сережа улыбнулся торжествующе:

— Варенье будешь варить?

Катя посмотрела ему вслед, изобретая, как бы ответить поядовитее.

Наконец придумала и крикнула:

— Козодой!

— Козодой! Козодой! — подхватили Федя и Нюрка. — Вот так придумала! Молодец, Катя!

С этого дня отношения Сережи и Кати стали сухо-деловыми.

Сережа подходил с крынкой. Если Елены Александровны не было видно, он останавливался около террасы и громко говорил:

— Молоко.

— Сейчас, — отвечала Катя.

Она подавала кувшин, он молча переливал молоко и поворачивался спиной, не взглянув на Катю.

Иногда молоко приносила Сережина сестренка Любочка, тоненькая, синеглазая, остриженная под машинку, как мальчик.

Любочке не было еще шести лет. Она не умела определять время по часам.

Но когда обе стрелки ходиков соединялись и стояли прямо и кверху, Любочка знала: двенадцать часов.

Она выбегала на крыльцо и звала брата голосом, пронзительным, как свисток:

— Се-ре-жка!.. Две-над-цать ча-сов! Аль-бу доить! — брала хворостину и загоняла козу в сарай.

Любочка дружила с Марусей, Нюриной сестрой, — они жили напротив.

Когда старших не было дома, Федя переводил стрелку ходиков, подзывал Любочку и показывал на часы:

— Смотри, Любочка, уже двенадцать часов. Зови Сергея. А то у вашей Альбы молоко перегорит. Маруська, кричи громче!

Девочки, взявшись за руки, останавливались у калитки.

— Сер-гей! Ко-зо-дой! — гудела широкая лохматая Маруся.

— Две-над-цать ча-сов!.. Аль-бу до-ить! — тоненько выводила Любочка, закидывая стриженую головенку.

Сережа прибегал из оврага или с реки, не закончив купанья, и заглядывал в окно на свои ходики.

— Что же ты кричишь? Еще одиннадцати нет!

— Наши отстали, — возражала Любочка. — На Фединых уже двенадцать. У Альбы молоко перегорит.

Сережа перепрыгивал через загородку и, сжав кулаки, бросался в погоню за Федей.

В тех редких случаях, когда Федя не успевал спрятаться, ему приходилось плохо.

Маленькие девчонки стояли около калитки, не прятались никуда и посмеивались, чувствуя свою полную безнаказанность. Любочка была вдвое моложе Сергея, а Маруся почти втрое, и бить их было, разумеется, невозможно.

Нюра и Катя выглядывали из окна Катиной комнаты, и Нюра говорила: