1958

синицы

     В снегу, под небом синим,
     а меж ветвей — зеленым,
     Стояли мы и ждали
     подарка на дорожке.
     Синицы полетели
     с неизъяснимым звоном,
     Как в греческой кофейне
     серебряные ложки.
     Могло бы показаться,
     что там невесть откуда
     Идет морская синька
     на белый камень мола,
     И вдруг из рук служанки
     под стол летит посуда,
     И ложки подбирает,
     бранясь, хозяин с пола.

1958

ТЕЛЕЦ, ОРИОН, БОЛЬШОЙ ПЕС

     Могучая архитектура ночи!
     Рабочий ангел купол повернул,
     Вращающийся на древесных кронах,
     И обозначились между стволами
     Проемы черные, как в старой церкви,
     Забытой Богом и людьми.
     Но там
     Взошли мои алмазные Плеяды.
     Семь струн привязывает к ним Сапфо
     И говорит:
     'Взошли мои Плеяды,
     А я одна в постели, я одна.
     Одна в постели!'
     Ниже и левей
     В горячем персиковом блеске встали,
     Как жертва у престола, золотые
     Рога Тельца
     и глаз его, горящий
     Среди Гиад,
     как Ветхого завета
     Еще одна скрижаль.
     Проходит время,
     Но — что мне время?
     Я терпелив,
     я подождать могу,
     Пока взойдет за жертвенным Тельцом
     Немыслимое чудо Ориона,
     Как бабочка безумная, с купелью
     В своих скрипучих проволочных лапках,
     Где были крещены Земля и Солнце.
     Я подожду,
     пока в лучах стеклянных
     Сам Сириус —
     с египетской, загробной,
     собачьей головой —
     Взойдет.
     Мне раз еще увидеть суждено
     Сверкающее это полотенце,
     Божественную перемычку счастья,
     И что бы люди там ни говорили —
     Я доживу, переберу позвездно,
     Пересчитаю их по каталогу,
     Перечитаю их по книге ночи.

1958

ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА. 1914

     В то лето народное горе
     Надело железную цепь,
     И тлела по самое море
     Сухая и пыльная степь,
     И под вечер горькие дали,
     Как душная бабья душа,
     Багровой тревогой дышали
     И Бога хулили, греша.
     А утром в село на задворки
     Пришел дезертир босиком,
     В белесой своей гимнастерке,
     С голодным и темным лицом.
     И, словно из церкви икона,
     Смотрел он, как шел на ущерб
     По ржавому дну небосклона
     Алмазный сверкающий серп.
     Запомнил я взгляд без движенья,
     Совсем из державы иной,
     И понял печать отчужденья
     В глазах, обожженных войной.
     И стало темно. И в молчанье,
     Зеленом, глубоком как сон,
     Ушел он и мне на прощанье
     Оставил ружейный патрон.
     Но сразу, по первой примете,
     Узнать ослепительный свет…
     Как много я прожил на свете!
     Столетие! Тысячу лет!

1958

ГРЕЧЕСКАЯ КОФЕЙНЯ

     Где белый камень в диком блеске
     Глотает синьку вод морских,
     Грек Ламбринуди в красной феске
     Ждал посетителей своих.
     Они развешивали сети,
     Распутывали поплавки
     И, улыбаясь точно дети,
     Натягивали пиджаки.
     — Входите, дорогие гости,
     Сегодня кофе, как вино! —
     И долго в греческой кофейне
     Гремели кости
     Домино.
     А чашки разносила Зоя,
     И что-то нежное и злое
     Скрывала медленная речь,
     Как будто море кружевное
     Спадало с этих узких плеч.

1958

x x x

     Я долго добивался,
     Чтоб из стихов своих
     Я сам не порывался
     Уйти, как лишний стих.
     Где свистуны свистели
     И щелкал щелкопер,
     Я сам свое веселье
     Отправил под топор.
     Быть может, идиотство
     Сполна платить судьбой
     За паспортное сходство
     Строки с самим собой.
     А все-таки уставлю
     Свои глаза на вас,
     Себя в живых оставлю
     Навек или на час,
     Оставлю в каждом звуке
     И в каждой запятой
     Натруженные руки
     И трезвый опыт свой.
     Вот почему без страха
     Смотрю себя вперед,
     Хоть рифма, точно плаха,
     Меня сама берет.