— Да, — согласился Коэн, — но мы не знаем деталей. Пресли уже подтвердил с твоей помощью несколько наших предположений, но этого мало.

— А крови взял столько, что хватило бы еще на одного человека, — проворчал Гай.

— Ты не человек, — взревел Коэн, возвышаясь над столом.

— Я — нечто большее, чем человек, — отозвался изоморф.

— Ты — мерзкая тварь, — прошипел Коэн, а Гай лишь с насмешкой посмотрел на него в ответ. Как бы запел их глава, будь Гай в форме. Как бы они все здесь запрыгали, и тогда бы посмотрели, кто из них мерзкая тварь. Они, черви со своими смертными дряблыми телами, или он, хозяин, вольный выбирать любую из человеческих оболочек.

— Чем ты болен? — Коэн сумел взять себя в руки. Теперь он вновь опустился на стул напротив Гая и лишь чопорно одернул рукава своего пиджака. — Что это за болезнь, которая не позволяет тебе перемещаться? Она заразна для других?

— Нет, это истощение энергии, — чуть приврал Гай, тем не менее, придерживаясь правды.

— Отчего такое происходит? — подался к нему заинтригованный Коэн.

— От старости, — выдержав паузу, вздохнул изоморф, правдоподобно разыгрывая картину вековой усталости.

— Вы не бессмертны? — Коэн глянул куда-то в угол комнаты, очевидно, на камеру, чтобы убедиться, что их беседу записывают.

— Пишите-пишите, — мысленно забавлялся Гай, — я столько видел и столько придумал, что сам уже иногда не знаю, где правда, а где ложь.

— Никто не бессмертен, — философски изрек Гай, — все имеет свое начало и свой конец.

— Сколько же Вам лет? — от уважения к возрасту изоморфа глава незаметно для самого себя перешел на «Вы».

— Где-то после пары столетий начинаешь сбиваться со счета.

— Но это немыслимо, — Коэн с ужасом смотрел на сидящего перед ним голландца. — Скольких же людей Вы убили… сменили за это время?

— Многих, — Гай намеренно не смотрел в глаза Коэну, чтобы вновь не вызвать в нем вспышку злости. Куда лучше травить байки главе организации, чем снова служить подопытным кроликом для Пресли.

— Вы не помните, — констатировал все еще шокированный Коэн.

— Нет, это попросту невозможно.

— Вы вообще хоть что-то помните о тех людях, которых использовали? — Гаю снова не нравилось настроение Коэна.

— Мы живем и помним то, что прожили.

— Нет, не вы прожили, — покачал головой Коэн, — а украли у других.

Гай отодвинулся от стола и закатил глаза: их дальнейший разговор уже не имел никакого смыла. Столько же раз, сколько Коэн задавал свой вечный вопрос, ровно столько же раз британец приходил в бешенство и вынужден был прерывать их беседу. Из чего Гай сделал вывод, что он — единственный, кто у них есть, а значит, может морочить им голову, как захочет.

— Как продвигаются дела с остальными? — не удержался Гай.

— Если ты пытаешься выяснить, что с твоей девушкой, можешь спросить прямо, — с чувством превосходства отозвался глава. — Она пока не у нас, но это лишь вопрос времени. В прошлый раз мафия смешала нам все карты, но теперь это не повторится. Группа отбудет на днях, девчонку разыщут и тихо увезут из страны. Никто и знать не будет.

— А пропажа такого внушительного количества российских бизнесменов разве не вызвала паники? — едва ли не с издевкой поинтересовался Гай.

— Мы сами разберемся, кто из них бизнесмен, а кто… — он злобно сверкнул на изоморфа глазами.

— Вы полагаете, они бы еще сидели здесь в таком случае?

— Вы хотите сказать, что все они люди? — вопросом на вопрос ответил Коэн. — Я не поверю, что Вы не общались со своими.

— Почему же, общался, — ответил Гай, и Коэн снова потянулся к нему, как послушная марионетка. — С Одри, пока ее не убил Ваш идиот.

Коэн отпрянул, гневно глядя на голландца. Тут ему и крыть было нечем. Да, Дюпре совершил непоправимую ошибку, приведшую ко всему этому переполоху и вынужденному захвату Гая с окружением. Не будь Дюпре, возможно, они все также следили бы за Гаем, к их списку добавилась бы еще одна изоморф, а там, со временем, быть может, еще несколько и еще, и в конце концов, они могли бы вычислить их всех, вести записи, целые семьи и поколения, древа этих тварей.

Коэн тряхнул головой, вырываясь из своих заманчивых фантазий, а Гай смотрел на него в это время с такой иронией во взгляде, словно читал его мысли и забавлялся.

— Вы хотите сказать, что это и все? Вы настолько необщительны?

— Я — необщителен, — подтвердил Гай, — общительность, как бы Вам сказать, вырождается с возрастом.

— Есть еще такие же старые, как Вы? Сколько?

— Вы полагаете, что я Вам сейчас выдам остальных? — усмехнулся Гай, и Коэн с пониманием слабо улыбнулся в ответ. Улыбка на его тонких суровых губах смотрелась странно, если не сказать дико. — Разве что если бы у меня были враги, которым я хотел насолить. Но со временем вся эта вражда также отходит на второй план.

— Вот Вы меня здесь сейчас пытаетесь убедить, что у Вас все уже отошло, — прямо заявил Коэн, внимательно глядя на Гая, — что же тогда вы делали с девчонкой? Или любви все возрасты покорны, а, Гай?

— Ну, да, поймали Вы меня, поймали, — улыбнулся Гай в ответ, только его улыбка, как всегда, получилась наглой и капельку высокомерной: его мимика годами отрабатывалась самим человеком, а затем ее дополнил виртуозный хозяин. — Грешу я некоторыми человеческими страстями. Тело ведь у меня еще вполне работоспособное, — голландец развел руками, будто демонстрируя себя Коэну.

— И что вы готовы будете сделать, если она будет у нас в руках?

Гай задумался, пытаясь сдержаться и не выдать довольной улыбки кота, добравшегося до сметаны. Было недопустимо, чтобы Коэн догадался о чем-нибудь насчет Саши.

— Она просто человек, — подчеркнул Гай, и Коэн удовлетворенно усмехнулся.

— И этим уязвима.

— Вы думаете, что она мне настолько не безразлична? — Гай с искренним недоумением посмотрел на главу, но тот счел его искренность на сей раз за попытку сыграть.

— Вот и проверим, — кивнул он и поднялся из-за стола. А Гай теперь не сомневался, что даже провались Саша под землю, организация достанет ее и оттуда.

Моя беременная подруга отдыхала, лежа на боку на кровати в большой комнате в доме моих родителей. Ее живот был огромным, подходил срок родов. Мы рассеянно смотрели в окно и говорили о чем-то своем, когда морская вода снаружи неожиданно поднялась, заполнив всю улицу между двумя пятиэтажками, и хлестнула волной в стену, почти достав до нашего раскрытого окна на третьем этаже.

— Там мальчик! — вскрикнула подруга, бросившись к окну. И действительно, когда мы перегнулись через подоконник, увидели, что вода схлынула, а за раму вцепился мальчуган лет пяти или шести. Выглядел он напуганным и избитым. Схватив его за обе руки, мы втащили ребенка внутрь. Он был ошарашен, но держался довольно смело. Не плакал и храбро смотрел нам в глаза.

— Боже, да у него голова разбита! — воскликнула Нина, указывая на сбегающую на его лоб струйку крови.

Мальчик неловко коснулся рукой головы и раздвинул вьющиеся, слегка слипшиеся волосы, и тогда я увидела, как кровь бьет небольшой струйкой в такт пульсу.

— Черт, у него серьезная рана, — произнесла я.

— Да, придется зашивать, — и подруга бросила на меня взгляд, исполненный надежды.

— Черт, — огорчилась я, отчетливо понимая, что делать это придется мне. Ведь больше некому: только меня все считали внештатным врачом, готовым не глядя прооперировать пациента кухонным ножом и швейными ножницами. Так уж повелось в нашей семье, среди моих друзей, да среди всех, кто меня знал. Увы, ни одного настоящего врача среди этих людей не было. Я представила, как штопаю мальчика обыкновенными нитками обычной швейной иголкой, без всякой там стерилизации, в домашних условиях с кучей микробов и без анестезии, и неприятная горечь разлилась по моему языку.

— Надо его хоть коньяком напоить, — предложила я, глядя на Нину, и мысленно прося прощения за такое кощунство. Но ведь под рукой все равно не было ничего более подходящего.