Однако Наката не слышал. Закрыв глаза, он ровно посапывал во сне.

Хосино на руках занес Накату в квартиру и положил на кровать. Раздевать не стал, снял только обувь. Накрыл легким одеялом. Наката повозился немного, пока не устроился в своей любимой позе – лицом в потолок – и не затих.

«Ну вот! Теперь дня на два-три отрубится», – подумал Хосино.

Однако вышло совсем не так, как он предполагал. На следующий день, в среду, незадолго до полудня, Наката взял и умер. Тихо отошел во сне. Лицо совершенно спокойное, как обычно. На первый взгляд казалось – спит человек. Только не дышит. Хосино тряс Накату за плечо, звал – все напрасно. Можно не сомневаться: мертв. Пульс не прощупывался. Дня верности парень поднес ко рту зеркальце; оно не запотело. Дыхания не было совсем. Стало ясно, что в этом мире Наката больше не проснется.

Оказавшись наедине с мертвецом, Хосино заметил, что в комнате начали постепенно умирать звуки. Они теряли реальное наполнение, растворялись в тишине, лишаясь заключенного в них смысла. Тишина становилась все глубже, напоминая ил, поднимающийся с морского дна. Он сначала покрывает ноги, потом тело – по пояс, затем по грудь. Но Хосино не покидал Накату: он сидел в комнате, прикидывая на глаз толщину слоя тишины, которая ее заполняла. Всматривался в профиль старика и думал: вот она, смерть. Осознание случившегося пришло не сразу. Воздух как-то по-особенному потяжелел, и Хосино уже не мог сказать с уверенностью, реальны его ощущения или все ему только кажется. Зато взамен многое вдруг, как бы само собой, стало понятно.

Парню казалось, что, умерев, Наката вернулся наконец в свое обычное состояние. Иного способа для этого не существовало – только смерть.

– Да, отец, – произнес вслух Хосино, обращаясь к покойнику. – Нехорошо так говорить, конечно, но ты неплохую смерть себе придумал.

Действительно, старик умер во сне, тихо. Наверное, и подумать ни о чем не успел. Судя по выражению, застывшему у него на лице – спокойному, безмятежному, – в последние минуты он не испытывал ни страданий, ни сожаления, ни колебаний. «Уж если помирать, то вот так», – мелькнуло в голове Хосино. Он не знал, что за жизнь была у Накаты, какой она имела смысл. Но если на то пошло, у кого в жизни все четко и ясно? «А вот что для человека важно, что в самом деле значение имеет, – это как он умирать будет», – рассуждал про себя парень. Может, это даже поважнее, чем то, как человек жизнь прожил. Хотя все-таки смерть должна зависеть от того, как живешь. Парень смотрел на мертвого Накату, и мысли сами собой теснились у него в голове.

Так-то оно так, но оставалась одна важная проблема: кто теперь будет вход закрывать? Наката почти все дела успел сделать. Все, кроме одного. Вот он, камень. У дивана, в ногах лежит. «Подойдет время, – думал Хосино, – и придется его ворочать, вход заваливать». Правда, Наката говорил, что с камнем надо быть поосторожнее. Очень опасная штука. Нужно знать, как правильно его переворачивать. А то таких дров можно наломать… Тут одной силы мало.

– Ну что, отец? Обратно тебя, конечно, не вернешь, но с этим делом ты меня подставил, – сказал Хосино, глядя на мертвеца. Но ответа, разумеется, не получил.

И еще проблема: что делать с телом? Можно, конечно, как обычно в таких случаях поступают, позвонить в полицию или в больницу. Приедут и заберут. Так делают девяносто девять процентов людей. И Хосино бы так поступил, если бы мог. Только Наката замешан в убийстве, его разыскивает полиция. Узнай они, что Хосино десять дней чем-то занимался вместе с таким человеком – каково ему будет? Могут забрать, станут допрашивать часами. Не приведи господи. Ну как все объяснишь? Тем более полицейским. Еще тот народ… Нет, в это дело лучше не влезать.

«Да еще эта квартира, – подумал Хосино. – Про нее что сказать?»

Мол, один старичок разрешил попользоваться. На Полковника Сандерса похож. Он ее специально для нас приготовил, и мы можем делать здесь что хотим и сколько нам угодно. Так и сказал… Разве полиция в такое поверит? Сомнительно. «А кто такой полковник Сандерс? Он американский военнослужащий?» – «Нет, что вы! Это старичок с вывески „Кентуккских жареных кур“. Вы, должно быть, знаете, господин следователь?» – «Да-да. Это который в очках, с белой бородкой». – «Он здесь у вас, в Такамацу, зазывала. По переулкам шляется. Так мы с ним и познакомились. Он мне девочку подыскал». Попробуй, скажи им такое. Сразу: «Идиот! Ты что мне плетешь?» – да еще и врежут как следует. Это же настоящие якудза на государственном содержании.

Парень глубоко вздохнул.

«Надо отсюда ноги делать. Поскорее и подальше. С вокзала позвонить в полицию и, не называясь, сказать, что по такому-то адресу человек умер. Потом сразу в поезд и в Нагою. Может, и удастся вывернуться. Наката все-таки своей смертью умер, так что полиция особенно копать не должна. Приедут родственники, заберут тело, похоронят по-тихому. А я двину к шефу, бухнусь в ножки: „Извините, виноват. Теперь так буду работать – плохого слова никогда обо мне не скажете“. Глядишь и возьмет обратно».

Хосино собрал вещи, положил в сумку смену белья. Надвинул кепку «Тюнити Дрэгонз», выпустил сзади собранные в хвост волосы, нацепил зеленые солнечные очки. В горле пересохло, он достал из холодильника банку диетической пепси и, прислонившись к дверце, стал пить. В этот момент его взгляд скользнул по дивану и наткнулся на круглый камень. «Камень от входа» так и лежал, как он его перевернул. Хосино зашел в спальню и еще раз посмотрел на прикорнувшего старика. Мертвые разве такие? Казалось, он тихо дышит. Того и гляди встанет и скажет: «Хосино-сан, у Накаты со смертью ошибка вышла». Но нет. Наката умер. Чудес не бывает. Водораздел между жизнью и смертью он уже преодолел.

Не выпуская из рук банку с пепси, Хосино покачал головой. «Нет, так не пойдет, – думал он. – Нельзя здесь камень оставлять. Не будет Накате покоя на том свете, если все так бросить. Он из тех, кто не успокаивается, пока дело до конца не доведет. Не успел – батарейка кончилась. Важную работу не доделал, но не по своей же вине».

Смяв алюминиевую банку, Хосино бросил ее в мусорное ведро. Но жажда не оставляла. Вернувшись на кухню, парень взял из холодильника еще одну банку пепси, потянул за кольцо.

Как-то раз Наката сказал ему, что хотел бы хоть на время стать грамотным, чтобы что-нибудь прочесть. Тогда бы он пошел в библиотеку, выбрал какую-нибудь книжку. Его желание не исполнилось – умер. Может быть, в другом мире, где Наката стал нормальным человеком, он грамоте научится, но в этом у него так и не получилось. А напоследок вообще наоборот вышло: то, что можно читать, он сжег. Превратил в ничто все, до последнего словечка. Ирония судьбы… А раз так, значит, надо исполнить еще одно его последнее движение. Закрыть вход. Это очень важно. «Ведь ни в кинотеатр, ни в океанариум я его так и не сводил», – подумал Хосино.

Покончив со второй банкой пепси, парень подошел к дивану, наклонился и попробовал приподнять камень. Не тяжелый. Легким, конечно, не назовешь, но, слегка напрягшись, Хосино без труда оторвал его от пола. Когда они с Полковником Сандерсом несли камень из храма, он был по весу примерно такой же. Как гнет, которым придавливают овощи, когда готовят соленья. «Сейчас это обыкновенный камень, – размышлял парень. – Зато когда лежит у входа, его черта с два поднимешь. А когда легкий – самый обычный камень, каких много. Но если происходит что-то особенное, он наливается небывалой тяжестью, становится „камнем от входа“. Ну, если, к примеру, на город гроза налетит…»

Хосино подошел к окну, отодвинул занавеску и, выйдя на лоджию, посмотрел на небо. Как и накануне, его затягивала пепельная облачная пелена, но дождя или грозы пока не намечалось. Напрягая слух, Хосино, принюхиваясь, втягивал воздух, однако ничего необычного не уловил. Статус-кво сохранялось. Похоже, это была главная тема дня.

– Вот такие дела, отец! – обернулся он к мертвому Накате. – Выходит, нам с тобой придется сидеть в этой комнате и покорно ждать, когда это особенное случится. Но что это может быть? Понятия не имею. Когда это произойдет, тоже не известно. Если дело будет плохо – сейчас все-таки июнь, – твое тело начнет постепенно разлагаться. Запашок пойдет. Может, тебе это слышать неприятно, но ничего не поделаешь. Против природы не попрешь. Так что чем дальше в лес – то есть, чем дольше я буду молчать и не говорить ничего полиции, – тем хреновей мои дела. Ну, ничего. Постараюсь сделать все, что смогу, а уж ты пойми мое положение.