– Вот такие дела, Наката-сан. Уезжаю, – начал парень. – Ничего не поделаешь. Не могу же я тут навеки поселиться. С вокзала в полицию позвоню. Пусть приедут за тобой. Теперь это уже их дело. Больше мы с тобой не увидимся, но я тебя никогда не забуду. Да если бы даже и захотел… Разве забудешь такое…

Кондиционер громко щелкнул и отключился.

– Я вот что думаю, отец, – продолжал парень. – Теперь, что бы я ни делал, всегда буду иметь в виду: а что об этом сказал бы Наката-сан, как бы он поступил? Мне так почему-то кажется. Это очень важная вещь. Значит, в каком-то смысле частичка тебя будет и дальше жить, уже во мне. Конечно, для этого можно было, наверное, и кого-нибудь получше найти, но все ж лучше, чем ничего.

Парень хорошо понимал, что обращается не к Накате, а всего лишь к пустой оболочке. Самое главное, что в ней было, уже давно перекочевало куда-то в другое место.

– Эй, камушек! – переключился Хосино. Погладил камень: тот опять стал самым заурядным – холодным и шершавым. – Видишь, уезжаю. Возвращаюсь в Нагою. А тобой, как и дедулей, полиция займется. По-другому не получается. Вообще-то, надо было тебя обратно в храм отнести, но у меня с памятью что-то – совершенно не помню, откуда мы тебя притащили. Ты уж меня извини. Не проклинай. Я все сделан, как Полковник Сандерс велел. Так что если проклинать – так уж его. И все-таки я рад, что нас судьба свела. Тебя я тоже не забуду.

Парень надел «Найки» на толстой подошве и вышел из дома. Дверь на ключ закрывать не стал. В правой руке он нес сумку, в левой – мешок с останками белого слизняка.

– А теперь, господа, займемся костром, – объявил Хосино, глядя на восток, где вставало солнце.

На следующее утро, в начале десятого, я услышал шум мотора и вышел на крыльцо. К хижине подъезжал грузовичок на высоких массивных шинах – полноприводный «дацун». Похоже, в последний раз его мыли полгода назад, если не раньше. В кузове лежали две большие доски для виндсерфинга, изрядно послужившие на своем веку. Грузовичок остановился у крыльца. Мотор смолк, вокруг снова стало тихо. Из машины вылез высокий парень в свободной белой майке, шортах цвета хаки и кроссовках со смятыми задниками. Вся майка была в масляных пятнах, на груди надпись – NO FEAR *. На вид ему было около тридцати; широкоплечий, с ровным загаром и трехдневной щетиной на лице. Длинные волосы закрывали уши. «Так это же, наверно, брат Осимы. У которого в Коти магазин для серфингистов», – предположил я.

– Здорово! – сказал парень.

– Здравствуйте! – ответил я.

Я пожал протянутую сильную руку. Передо мной действительно был старший брат Осимы.

– Сада. Меня все так зовут, – представился он. Говорил не торопясь, взвешивая каждое слово. Как будто у него времени сколько хочешь. – Мне из Такамацу позвонили, попросили за тобой заехать и обратно отвезти, – сообщил он. – Там вроде какое-то дело срочное.

– Дело срочное?

– Да. Хотя я точно не знаю.

– Вам специально ехать пришлось. Извините, – сказал я.

– Ничего. Тебе на сборы сколько надо?

– Через пять минут буду готов.

Пока я собирался, складывая пожитки в рюкзак, брат Осимы, насвистывая, помогал навести в доме порядок. Закрыл окно, задернул занавески, проверил газовый кран, собрал оставшиеся продукты, ополоснул раковину. По его движениям было видно: он здесь дома.

– Кажется, ты моему брату понравился, – сказал Сада. – А с ним это нечасто бывает. Характер у него такой. Непростой.

– Он ко мне очень хорошо относится.

Сада кивнул:

– Уж если решит, что человек ему симпатичен, – ради него в лепешку расшибется, – проговорил он.

Я сел рядом с ним в кабину, рюкзак положил под ноги. Сада завел мотор, включил передачу, высунув голову из окна, еще раз внимательно оглядел хижину и нажал на газ.

– Вообще-то у нас с братом не много общего. Вот, например, этот домик, – уверенно направляя машину под уклон по горной дороге, проговорил Сада. – Иногда под настроение или он, или я приезжаем сюда на несколько дней.

Он задумался, взвешивая сказанное, и продолжил:

– Это место всегда много для нас значило – и так до сих пор. Там как бы энергией заряжаешься. Такой мирной, спокойной силой. Ты меня понимаешь?

– Думаю, что да, – ответил я.

– Брат тоже говорил, что поймешь. А кто не понимает, тот не поймет никогда.

Обтянутое выцветшей тканью сиденье было все в белой собачьей шерсти. В кабине пахло псиной, морем, а еще воском, которым покрывают доски для серфинга, и табаком. Ручка кондиционера отломана. Пепельница забита окурками. В карман на двери как попало напиханы магнитофонные кассеты, давно лишившиеся футляров.

– А я в лес несколько раз ходил, – сказал я.

– Далеко?

– Ага. Хотя Осима-сан предупреждал, чтобы я далеко не забредал.

– И ты его не послушал?

– Нет.

– Я тоже один раз набрался смелости и зашел довольно далеко. Когда же это было? Да уж больше десяти лет прошло.

Он замолчал, сосредоточившись на своих руках, которые лежали на руле. Дорога плавно изгибалась. Мелкие камушки выскакивали из-под широких шин и летели вниз с откоса. По пути нам несколько раз попались вороны. Они сидели на обочине и, завидев машину, не улетали, а провожали ее долгим взглядом, будто какую-то диковину.

– Солдат видел? – как бы между прочим поинтересовался Сада. Словно спросил, который час.

– Двух часовых? Вы их имеете в виду?

– Да. – Он покосился на меня. – Значит, ты до них дошел?

– Дошел, – ответил я.

Подруливая правой рукой, Сада надолго замолчал. Ни слова, что он обо всем этом думает. Выражение его лица не менялось.

– Сада-сан…

– Что?

– А что вы сделали, когда встретились с теми солдатами десять лет назад? – спросил я.

– Что я сделал, когда встретился с теми солдатами десять лет назад? – Он слово в слово повторил мой вопрос.

Я кивнул, ожидая, что скажет Сада. Он глянул в зеркало заднего вида и снова перевел взгляд на дорогу.

– Я об этом до сегодняшнего дня никому не рассказывал. И брату в том числе. Брат, сестра… В принципе, какая разница? Но у меня брат. Так он о солдатах ничего не знает. Совсем ничего.

Я кивнул и ничего не сказал.

– Пожалуй, и дальше никому рассказывать не буду. Даже тебе. Да и ты, наверное, о своем никому не скажешь. Даже мне, правда? Ты понимаешь, о чем я?

– Кажется, понимаю.

– Ну и что ты думаешь?

– Я думаю, дело в том, что сколько ни говори об этом, сколько ни объясняй, все равно точно не передашь. Слов не хватит.

– Вот-вот, – подхватил Сада. – В самую точку попал. А если словами передать не можешь, лучше вообще ничего не объяснять.

– Даже самому себе?

– Да. Даже самому себе лучше ничего не объяснять.

Сада протянул мне пачку резинки «Кулминт». Я взял одну пластинку, сунул в рот.

– Ты на доске когда-нибудь катался? – спросил он.

– Не приходилось.

– Будет случай – могу научить. Если, конечно, захочешь. В Коти на побережье классные волны. И народу не так много. Серфинг – такой спорт… глубокий. Хотя по виду не скажешь. Он научил меня не спорить с природой, что бы та ни творила. – Он достал из кармашка на груди сигарету и закурил от прикуривателя. – Это тоже словами не объяснишь. Такой ответ – ни да, ни нет. – Сада прищурился и медленно выдохнул дым в окно. – На Гавайях есть такое местечко – Toilet Bowl * называется. Там сталкиваются приливные и отливные волны, и получаются большие водовороты. Вода закручивается, как в унитазе. Попадешь в воронку – так и тянет на дно, выбраться очень трудно. А можешь и не выбраться – зависит от того, какие волны. И все-таки надо сохранять спокойствие, даже если ты уже почти на дне, даже если тебя несет по волнам. Дергаться бесполезно. Только силы потеряешь. Страшное дело, если посмотреть. Страшнее некуда. Но если ты этот страх в себе не преодолеешь, настоящим серфингистом тебе не стать. Побыть наедине со смертью, понять, что это такое, – и перебороть. Какие только мысли в голову не лезут, когда тебя на самое дно воронки засасывает. В каком-то смысле вы со смертью уже друзья – только дай поговорить.