Пока я давился обедом, стражники вышли, но тюремщик остался стоять, в одной руке сжимая связку ключей, а в другой — здоровенный тесак, которому позавидовал бы и мясник на бойне. Дождавшись, пока я поем, он шагнул вперед, убирая посуду:

— Еще чего-нибудь надо?

— А? — От неожиданности я закашлялся. Вот так обслуживание в этой тюрьме! — В каком смысле?

— Меня предупредили, что вы можете попросить перо и бумагу, — сказал он. — Это вам должно быть предоставлено по первому требованию.

— А если я попрошу что-нибудь еще?

— Сначала перо и бумагу. Все остальное — только после этого…

Занятно. Это шантаж или инквизиция настолько уверена в моем согласии?

Пока я думал, тюремщик ушел, не забыв запереть дверь и оставив меня в одиночестве. Свеча вот только продолжала гореть, разгоняя мрак. А я все сидел у стола, глядя на огонек и напряженно размышляя. Просидеть тут всю жизнь, не видя белого света, не общаясь с людьми, или принять предложение инквизиторов? На этот вопрос у меня не было однозначного ответа. Конечно, никому не охота заживо гнить в подземелье, только и пополнять собой ряды этого воинствующего ордена борцов за «чистоту магических рядов» что-то пока не хотелось.

Внезапно в камере стало как будто темнее. Порывистый ветер едва не задул свечу — я еле успел прикрыть огонек ладонями, с удивлением вдыхая запах цветущего вереска. Не может быть! Она-то здесь с какой стати?

В противоположном углу сгустилась темнота, такая плотная, что ее, наверное, можно было рубить топором. За плотной завесой мрака кто-то стоял… Хотя почему «кто-то»? Там была она. Смерть. Моя бывшая жена. Стояла и смотрела, не шевелясь, не пытаясь сказать хоть слово или подать какой-то знак. Молчал и я, уставившись на нее.

Зачем она приходила? Прощалась или пыталась убедиться, что со мной все в порядке? Или собиралась помириться, но в самый последний момент не нашла слов и просто ждала, что я, как мужчина, сделаю первый шаг? Не знаю. Постояв несколько минут, Смерть ушла так же неожиданно, как и появилась.

Дни заключения потянулись долгие, нудные и настолько похожие один на другой, что не хотелось даже отмечать время, царапая на стене черенком ложки черточки. Я где-то слышал, что это как-то скрашивает время. Но зачем считать дни, если заключение предполагается пожизненное? Только чтобы мучиться от бессилия, отмечая, как давно не видел солнца?

Нет, выход был. Обвинявший меня инквизитор пока не уехал: если я не сбился в расчетах, он пробудет в Добрине еще около трех седмиц, — и что мне стоило в один прекрасный момент попросить у тюремщика перо и бумагу и написать это треклятое прошение? «Прошу принять меня в ряды инквизиторов…» Глупо как-то звучит! Да еще и испытание это… Неужели они не понимают, что я сделаю этот шаг не из большой любви к выбранной профессии, не потому, что горю желанием «искупить вину», а просто от безысходности, от того, что снаружи все-таки жизнь и какая-никакая, а все-таки свобода. Колледж Некромагии я выбирал по воле души, а в орден инквизиторов меня загоняют обстоятельства. Или главное — все-таки выйти отсюда, а потом удрать? Выучиться на инквизитора, получить относительную свободу и сбежать, вернувшись к привычному и любимому занятию? Но у меня отобрали гильдейский знак. Значит, я формально вычеркнут из рядов некромантов. И та же инквизиция будет просто обязана объявить охоту на «самозванца»!

Вот бес! Куда ни ткнись — тупик! Ну не хочу я быть инквизитором! Не уверен, что смогу вот так запросто полностью изменить свое отношение к магам и чародеям! Конечно, жить захочешь — и не так раскорячишься, но…

Впрочем, имелась кое-какая замена, так сказать, запасной выход. Главный палач. В один прекрасный момент он заявился ко мне в камеру вместе с помощником и бутылочкой дешевого вина и, не чинясь, вывалил на мою бедную голову «стоящее дельце». А именно — все-таки под шумок организовать для богатеев развлечение, время от времени устраивать «показательные выступления» с демонстрацией пыточных агрегатов. Желающие смогут посидеть в колодках, повисеть на дыбе, полежать на решетке, под которой должны разжигать уголья. А мне отводилась либо роль «подсадной утки», либо статиста: «Вот так же вы приляжете, руки и ноги сунете в эти отверстия… Вот как это демонстрирует мой помощник! Потом мы немного покрутим ворот… Смотрите сами…» — и так далее. Предполагалось, что от желающих пощекотать себе нервишки не будет отбоя, деньги потекут рекой, и на вырученный «гонорар» я смогу реально покупать себе и приличную еду, и обновки, и книги, и вообще обустроить камеру с удобствами. Тем более что палачам по закону и так на рынке можно затариваться продуктами бесплатно — горожане были обязаны снабжать представителей этой профессии всем необходимым.

— Ты это… пойми, — дыша винными парами, вещал палач, — жить, как у богов за пазухой, будешь! Даже это… ну… того… клиентов поставлять тебе обещаю!

— Тех, кто случайно под пытками раньше срока помер? — Вино было дешевым, невкусным, но все это компенсировалось его отменной крепостью, так что мы оба были слегка навеселе.

— Ну… типа того. — Палач еще плеснул в кружку, протягивая ее мне, а сам по-простому приложился к горлышку. — И ты это… ну… пр-ральна все сделал, когда энтих… привиденьёв разогнал! А то житья не было. Воют, стена-а-ают, житья не дают, — пригорюнился он. — В кошмарах являлись, веришь, нет? А теперь тишь да гладь! Вот, глядишь, еще кто-нить помрет в застенках, а ты бы — р-раз! — и упокоил его к ядреной матери, а?

— Это запрещено законом! — рыгнул я. — В городе должен быть свой некромант, который…

— Так то в городе. — Палач махнул рукой, неловко сбил со стола бутылку, матюгнулся, полез ее доставать, а вернулся уже с полной. Когда успел? — А то здесь! Тюрьма, она большаа-а-ая… А работать некому! Ты да я, да мы с тобой! — В круг «избранных» оказался включен его помощник, который все это время стоял у двери, тихо нам завидовал, глотая слюнки, но с поста сойти не решался, чутко прислушиваясь к звукам снаружи. — Не идет никто в палачи! Работа не пер… пестр… перс-ти… пр… тьфу ты… слово мудреное, забыл!

— Престижная, — подсказал я.

— О! — Меня с чувством хлопнули по плечу, впечатав в стену. — Наш человек! Ну как? Пойдешь на меня работать?

— Так я же того, — я внимательно следил, как в кружку, булькая, течет очередная порция темной жидкости, — официально заключенный! Этой же самой тюрьмы!

— И что? Ты, можно сказать, жить будешь на рабочем месте…

— Без отрыва от производства…

— Ага!

— Я подумаю…

— Ага, — повторил палач, рывком выпрямился, сцапав попутно со стола бутылку, и удалился вместе с помощником и вожделенным сосудом. Дверь захлопнулась. Я заглянул в кружку, поболтал остатки вина на дне. М-да, напиться бы не помешало. Хотя бы потому, что на трезвую голову принимать такие решения всегда трудно.

Вот ведь пошла жизнь! А я-то по наивности думал, что в одиночном заключении смертная скука! Не дают бедному некроманту потосковать о свободе! Ну скажите на милость, на кой ляд я им всем сдался? Мало того что начальник тюрьмы чуть ли не ежедневно осведомлялся, не созрел ли я для подачи прошения о зачислении меня в ряды доблестной инквизиции. Еще и палач стал на горизонте вертеться!

Примерно седмицу спустя он нежданно-негаданно заявился в мою камеру как раз в тот момент, когда стражник принес ужин. Выставил обслугу за порог и замялся, тиская в руках колпак. Чего он ждал? Что я горю желанием принести себя в жертву его планам и сейчас кинусь вперед с распростертыми объятиями и счастливым воплем: «Да-а-а! Я весь твой, о мастер дыбы и колодок! Пытай меня, пытай меня полностью!» Мне, конечно, скучно, но не до такой же степени!

Время шло. Я ждал, отложив ложку. Палач молчал и мялся. Я, отъевшийся и немного обнаглевший, тоже. Стражник, которому полагалось давным-давно запереть камеру и отправиться кормить остальных узников, нервничал.