— Вы что, со мной заигрываете? По-моему, я для вас несколько старовата, — скокетничала я. Такой довольной я не чувствовала себя с тех пор, как дошла до размера 34В, когда кормила грудью.

— Мне нравится ощущать время, истекшее в кожу. Не меньше, чем видеть его в лице. Если время не оставило след, у меня нет любопытства. А когда нет любопытства, не может быть и желания.

И пусть это была поэзия с табличкой «Ученик», но мне она, как ни странно, показалась прелестной. Я была обезоружена и очарована. Язык у парня подвешен что надо… и наверняка не только язык.

— Так вы поэт?

Он пожал плечами и широко улыбнулся:

— Выиграл премию. Пока сидел в Пентонвилле. Но, в лучших традициях всех великих «оскароносцев», не смог присутствовать на церемонии вручения.

Я рассмеялась. Я давно отвыкла, чтобы симпатичные молодые мужчины разговаривали со мной таким образом.

— Поэзия — это редкий литературный дар. Главным образом потому, что его невозможно продать. Я права?

Он хохотнул, а я вдруг испытала неожиданный прилив удовольствия, сообразив, что уже тысячу лет не чувствовала себя интересной.

И тут он обнял меня за плечи. Кожа моментально покрылась мурашками размером с прыщ. Меня вдруг обдало таким жаром, что я даже заволновалась, как бы не завопила пожарная сигнализация. Он был из тех парней, кто знает, как пробудить улыбку в девушке. И убалтывал он не кого-нибудь, а меня. Теперь весь вечер придется сидеть, сжав ноги. Хотя они и без того сжались так, что я сомневалась, вернутся ли они в чувство… скажем, в ближайшие пару лет.

Но о чем я вообще думала? В моем-то возрасте, когда, предложи мне мужчина «накинуть что-нибудь поудобнее», и я с готовностью напялю тапки с трениками?

— Знаете, мне пора. У меня семья, дети, гора непроверенных тетрадей… — От волнения я вдруг принялась оправдываться. — Я просто пришла сюда в момент иррационального безумства. Я…

Однако поэт видел меня насквозь.

— Скажи-ка, малыш. Эти твои чувства иррационального безумства — они вызваны чем-то необычным? Или они развились естественным образом в ходе нормальной семейной жизни?

Я — читатель женской страницы в «Гардиан», ярая поклонница Симоны де Бовуар, и все же мне стало так приятно, когда он назвал меня «малыш».

Я спешила в Килбурн, в увязший в безысходности дом. Чувствуя, что между родителями что-то происходит, дети в последнее время стали ужасно прилипчивыми и совершенно неуправляемыми, когда меня не было рядом. Они подложили «Муравьиную ферму» с открытой дверцей под стул няне, и та пригрозила, что больше никогда не придет. Я чувствовала себя страшно виноватой, что бросила их ради «Бум-Бума». Рорины псы, также обделенные вниманием, скулили, просясь на прогулку. Повсюду были горы неоплаченных счетов, нераспечатанной почты и настоятельных требований от взбешенных владельцев домашних животных. Я решила дождаться Рори — ревность мигренью долбилась в моей голове, — но в итоге сдалась, провалившись в глубокий сон. Когда на рассвете я проснулась и увидела его помятую шевелюру на соседней подушке, меня захлестнула волна облегчения.

Я осторожно протянула руку под одеяло. Мужчины страдают не от синдрома дефицита внимания, а синдрома дефицита эрекции. Рори может забыть про день рождения или у кого какое любимое блюдо, но когда речь идет о сексе, мой муж всегда начеку. Однако сейчас он лишь молча отодвинулся от моего прикосновения.

Ощущение было такое, точно меня швырнули головой в холодные объятия моря. Вода заполнила уши. Тишина казалась неестественной.

— Рори, — прошептала я. — Пожалуйста, прости, что я заставила тебя ходить на эту терапию. Всех этих психотерапевтов надо затолкать в звездолет и отправить в черную дыру без права возврата на Землю. Давай забудем ее. — Я коснулась руки мужа, жаждя малейшего ответного жеста, едва различимой мягкости в голосе. — Давай просто вернемся к тому, что было. Ты будешь играть на своей «воздушной» гитаре, я — гоняться за хомяком, и мы снова будем счастливы.

Я мягко коснулась щекой губ мужа, но те остались неподвижными. И холодными.

— Ты права, Кэсси. В нашем браке действительно что-то не так. Думаю, я все-таки перееду пока в рабочую квартиру.

Каждое его слово жгло каленым железом.

— Переедешь? — тупо переспросила я. — Но почему?

— Потому…

Я решительно сжала губы, чтобы не разреветься. Ничем хорошим это не кончится, я знала наверняка.

— Потому что мне нужно пространство.

— Пространство? — Кем он себя возомнил? Американским астронавтом? — Что значит «пространство»? Ты… от меня уходишь?

— Нет.

— Тебя к этому подтолкнули? — Я внутренне собралась, готовясь принять удар. — Что-то произошло вчера вечером? У тебя был секс с другой? С Бья… с… — Я не смогла выдавить из себя ее имя. — С той женщиной?

— А ты что — прокурор? Это была просто «языкопия» — и ничего больше.

На мгновение я зарылась лицом в подушку: не хотела, чтобы он видел, что я к нему чувствую.

— Похоже, ты только что лишился последнего шанса завоевать титул «Муж года», — сказала я, мечтая о волшебном утешении его улыбки.

Но лицо Рори осталось непроницаемым.

— Я вернусь за своими вещами.

Его прохладная монотонность означала, что разговор окончен. И затем он ушел.

Вот так вот просто. Вот так вот легко. Уничтожить женщину.

— Ыэвыэвата, — промычала Джаз, наливая мне бокал виски и с хрустом разламывая припасенную на черный день шоколадку.

— Что?

Чуть раньше, в состоянии оцепенелого отчаяния, я сгрузила детей вместе с их приятелями у воскресного киноклуба. Это давало мне ровно девяносто минут, чтобы определиться с собственной жизнью. Подобно зверю из фильмов о дикой природе, инстинктивно возвращающемуся в родную нору, я на автопилоте помчалась к дому Джаз.

Подруга вынула изо рта каппу для отбеливания зубов и попыталась еще раз:

— Ты не виновата.

— Думаешь, он бросил меня? Боже! Что я скажу детям? То есть как можно не заметить, что их отец ночует в рабочей квартире? Может, сказать, что папа должен давать кошкам таблетки после операции по ночам или что-нибудь вроде того? Мне так страшно, Джаз.

Хотя было воскресенье, Джаз сидела дома: ждала очередного эксперта для повторной оценки имущества. Когда я поинтересовалась, почему Стадз сам этим не занимается, она ответила:

— Что ты, мы сейчас на Даунинг-стрит. Получаем награду за свою гуманитарную деятельность. Наверняка очередной стетоскоп, еще больше прежнего.

Но за шутливым добродушием тона подруги можно было различить горькие нотки.

— Билли пригласили на писательский фестиваль в Австралию, и он предложил мне поехать с ним.

— Если ты действительно так влюблена в этого парня, почему просто не убежишь с ним?

Как раз в эту секунду через кухню прошествовал Джош. В его телосложении уже чувствовался мужчина, но улыбка, когда он протягивал матери одежду в стирку, так и сияла детским озорством. Как и в любом юноше, в Джоше присутствовала эта своеобразная неопределенность: ребячество — и в то же время ранняя зрелость.

— Я все еще нужна сыну, — пожала плечами Джаз, когда тот неспешно вышел из кухни.

— А Стадз? Он все так же изменяет тебе налево-направо?

Она вздохнула:

— Ему стали часто звонить. И звонки все какие-то странные. Помнишь ту экспертшу по Сильвии Плат? Баба наглеет с каждым днем. Просто диву даешься. Постоянно шлет ему СМСки. Текстовое домогательство какое-то, ей-богу. Пишет всякую чушь типа: «Твой отец случайно не инопланетянин? Потому что второго такого, как ты, на Земле не сыскать». Посылает ему открытки. Я уже узнаю ее почерк. «Какая твоя любимая позиция в вопросе внебрачного секса?»

Джаз влила в себя очередную дозу «Чивас Ригал».

— Вот почему я занимаюсь сексом в отместку. И тебе советую. Этот поэт, приятель Билли, Трухарт Джонс, — ну разве он не красавчик? И ты ему очень-очень нравишься. Если кто и способен исцелить твои «скуко-оргазмы», то только поэт с Тринидада.