Медицинское образование Рори нашло применение в семинарах по мастурбации для сексуально озабоченных котов. Все остальное время он посвящал консультациям по поводу «утраты домашних любимцев». «Потеря питомца может оказаться такой же опустошающей, как и потеря супруга», — вещала аннотация в брошюре Бьянки.

Нет, не может, язвительно думала я.

В начале сентября мы с детьми вернулись в наш лондонский дом, который встретил нас покорно-пришибленной атмосферой. Точь-в-точь моя копия, отметила я. Я пыталась почувствовать себя как дома — пока не вспомнила, что именно там, черт возьми, я и нахожусь.

Порой у моего мужа (я все еще считала Рори своим мужем) случались приступы собственничества, и он заявлялся к нам, чтобы сводить детей в кино или местную китайскую забегаловку. Но его посещения больше напоминали визит к больному — сплошь натянутость и официоз. Так продолжалось весь сентябрь. Он брал и возвращал детей, точно библиотечные книги.

Однако по-настоящему осьминожьи щупальца страданий сомкнулись на моем горле, когда я, предположительно отдохнувшая и готовая к новому учебному году, вернулась в школу. Еще полгода назад мне казалось, что я утратила вкус к семейной жизни, но теперь меня одолевал животный страх от мысли, что я навсегда потеряла Рори. Без Рори я стала неполноценной. Я пыталась уговорить себя, что его увлечение Бьянкой вот-вот пройдет, но наступил октябрь, и мне окончательно стало ясно: впереди лишь черная бездна одиночества. Хуже всего было вечерами, когда тишина моего нового мира ревела в ушах монотонным, неумолкающим ревом. Я забиралась в любимое кресло Рори, продавленное его телом, вжималась в него и горевала. Мне не хватало раскатистого смеха мужа, его грубоватого обожания. Я спала в его рубашке и ревела всю ночь напролет. Я скучала даже по его бесчисленному зверью: по домашней пиранье в ванне, по змеиному инкубатору в бельевой сушке, по саблезубому тигру в гостиной.

Глупые мелочи набрасывались на меня из засады, оставляя цунами слез: защитный наколенник, в котором он играл в сквош, или обрывок мятной зубной нити на полу. Хуже всего пришлось однажды вечером: я зашла в его рабочую квартиру за какими-то книгами и увидела на полу его джинсы; брючины, точно стрелки часов, показывали половину седьмого — словно он только что из них вылез. Обтрепанные края штанин хлестнули прямо по сердцу. Время дало трещину, и прошло не меньше двух часов, прежде чем я нашла в себе силы вернуться домой, — обхватив тело руками, стараясь не выпустить наружу дикую боль.

Стоило мне на секунду заснуть, как тут же одолевали кошмары. А если я не спала, то сжималась в клубок от одних и тех же мыслей. Неужели я сама во всем виновата? Я еще и еще раз прокручивала все в мозгу: перебирала четки вины, истертые бусины чувств. Горькое раскаяние призраком прокрадывалось из темных уголков подсознания, требуя возмездия.

Я начала слушать «кантри» и «вестерн» — песенки с веселыми, жизнеутверждающими названиями вроде «А чего еще ждать от дня, который начинается с пробуждения?». Надрывно выла «Вичиту Лайнсмен» и «Цепи» Тины Арены, перемежая свои моноконцерты спринтерскими забегами в магазин — в домашних тапках и спортивной куртке, наброшенной поверх пижамы, — за очередной порцией выпивки.

Я пристрастилась к ужинам с вином — забывая поставить на стол еду. Только тепло алкоголя, разливающееся внутри, могло погасить бушующий в сердце хаос. Бывало, по утрам я вставала еще не протрезвевшей от предыдущего вечера. И приходилось обшаривать мозг в поисках извилин, связывать их кофеином, чтобы вовремя добраться до школы. Просто чудесное начало дня — оседлать кофемолку и скакать на ней по всей кухне.

Срок утверждения кандидата на должность завуча истекал в ноябре, и Пердита превратилась в законченную лизоблюдку. Я и так уже стояла на одну ступеньку ниже. Не заставила себя ждать и вторая. Вечно на взводе от недосыпа и переизбытка эмоций, я не лучшим образом вышла из конфронтации, спровоцированной очередным бесцеремонным папашей.

— Моя дочь занимается в хоре. Скажите, когда я приду на их выступление, я смогу услышать ее индивидуально?

— Хм-м… это же хор. Они все поют вместе.

— Черт знает что. Это никуда не годится.

— Хотите, я скажу вам, что действительно никуда не годится? То, как вы постоянно давите на дочь. Лилли и так лучшая ученица в классе, но нет, вы все время настаиваете, чтобы ей побольше задавали на каникулы, больше занятий с репетиторами, что она отстающая. Это вы отстающий, мистер Фарбер. Знаете, кто такой вундеркинд? Самый обыкновенный ребенок с непомерно честолюбивым родителем.

«Если меня не выпрут из школы после такого, то не выпрут уже никогда», — подумала я, подавляя предчувствие, что очень скоро мне придется сводить концы с концами.

И разумеется, уже на следующий день я получила второе письменное предупреждение. Когда Скрип вызывал меня в кабинет, он использовал свой знаменитый обманчивый голосок — мягкий, как у детсадовской воспитательницы. Но стоило двери закрыться, как он язвительно расхохотался:

— Может, вы и лучший кандидат для Совета управляющих и любимица инспекторов, но у меня появилась очередная причина не давать вам повышения. Благодарю вас, миссис О'Кэрролл.

Я пыталась уговорить себя, что все могло обернуться гораздо хуже. Меня могли сослать учителем в Школу очарования имени Роберта Мугабе. Или в Академию соблазнителей имени Гэри Глиттера[47]. Но от таких мыслей я лишь глубже впала в отчаяние.

И вообще, если бы не Джаз с Ханной, я могла уйти в серьезный запой. Подруги для того и нужны, чтобы разобраться в твоей жизни, если ты сама ни черта в ней уже не понимаешь. Когда я перестала отвечать на звонки, Джаз заявилась сама и барабанила в дверь, пока я не открыла. Узрев пред собою двух одинаковых Джасмин, я как следует проморгалась, чтобы свести их воедино.

— Тебе следует хоть иногда поднимать трубку, солнышко. Поможет отвлечься от телевизора, — отчитала она меня. И добавила с присущим ей тактом: — Кстати, кошмарно выглядишь. Где, черт возьми, ты пропадала?

— О, разумеется, на своем семинаре. «Восторг и эйфория», — кисло ответила я.

— Все мы оттуда. — Джаз уныло вздохнула. — Эта квартира… брр. Слава богу, Стадз там почти не бывает. Я слышу все, что творится за стенками у соседей во всем квартале. Кто-то спустил в унитазе воду за пару домов от меня, и я тянусь за рулоном туалетной бумаги. Я заканчиваю за соседей фразы, вопросы из кроссвордов, семейные ссоры. Буквально вчера я ответила «да» на чье-то предложение руки и сердца.

— Повезло девчонке, — уныло всхлипнула я.

— Шутишь?

Я с грустью пожала плечами:

— Я родилась замужней, Джаз. Я не представляю, как можно жить по-другому. Я зациклена на двуспальных кроватях, честное слово. Ты даже вообразить не можешь, как я кляну себя, дуру, за то, что вынудила Рори уйти из семьи. Я не должна была силком тащить его на эту терапию.

— Да уж, что верно, то верно. Чертова Ханна! Ведь это она подорвала твой брак. Ты действовала исключительно из любви.

А затем Джаз утешила меня так, как она умеет лучше всего. Встала к плите. Лазанья, карри, говядина по-бургундски — все заморожено в индивидуальных контейнерах. Меня же она кормила с ложечки куриным супом до тех пор, пока я не испугалась, что обрасту перьями.

Если Джаз не готовила, то Ханна занималась уборкой.

Обычно такая ухоженная, теперь она ходила вечно растрепанной, а ее элегантный «от-кутюр» был весь в пятнах.

— Паскаль говорит, что жизнь с женщиной, которая гораздо успешнее мужчины, высасывает из него все соки, — докладывала она, орудуя утюгом по Эверестам постиранного белья. — Мол, из-за этого у него развилась хроническая депрессия. А с рождением ребенка депрессия моментально исчезла. Что, по его словам, неопровержимо доказывает, что причиной депрессии была я. — Утюг злобно зашипел. — Вот.

Она всучила мне кипу белья для сортировки на кучки: белое и цветное. Честно сказать, я намеревалась оставаться приваренной к дивану до конца моей естественной жизни, но Ханна пригрозила воспользоваться ацетиленовой горелкой и вырезать мое тело из диванного прибежища.