— Итак, что тут у нас? Панадол, аспирин… — Читая вслух названия таблеток, Джаз одну за другой передавала упаковки Ханне. — Нурофен, ибупрофен, виагра…

Слово сорвалось с ее губ раньше, чем она успела его перехватить.

— Виагра? — удивленно переспросила Ханна. Мы дружно склонились над оскорбительной пачкой. — С каких это пор Стадз принимает виагру?

Лицо Джаз стало мрачнее тучи:

— Я не знала, что он ее принимает.

— Ой вех! — воскликнула Ханна с притворной наивностью, но тут же взяла себя в руки. — На самом деле ты и не должна знать. Наоборот, это даже хорошо. Значит, он просто не хотел, чтобы ты знала. Мы тоже будем держать рот на замке. Правда, Кэсси? Конус молчания?

— Само собой. Конус молчания. Уверена, Паскаль тоже принимает виагру и Ханна ничего об этом не знает. Хотя ему-то с лихвой хватит и четверти таблетки, — съехидничала я. — Ведь он такой дрочило!

Обычно любая ремарка, умаляющая достоинства псевдопейзажиста, приводила Джаз в дикий восторг, но на сей раз лицо ее осталось непроницаемым.

— Ну а уж твой-то Рори, — парировала Ханна, — тот просто сидит на виагре. Хотя бы потому, что он такой дылда.

Но Джаз будто навечно вжилась в образ идола с острова Пасхи.

— Да ладно тебе, Джаз, — не выдержала Ханна. — Подумаешь, виагра! Все мужики в этом возрасте время от времени закидывают в себя голубую пилюльку, чтобы у них там вставало.

— А мне-то откуда знать? Мы ведь сексом не занимаемся. У меня не было секса вот уже один год, один месяц, две недели, пять дней и мм… — Джаз сверилась с часами, — семь часов.

Воздух вокруг нас сгустился.

— Ох, — только и смогли выдавить мы с Ханной.

— Мой муж, — продолжала Джаз с каменным лицом, — очень хорошо умеет изображать головную боль. Сначала я думала, что это связано с определенным периодом в нашей жизни. Вернее, его жизни. Я-то до секса сама не своя. К примеру, на прошлой неделе я была у врача, он брал у меня мазок на предмет эрозии шейки матки, так вот, я испытала удовольствие даже от этого.

Если Джаз хотела нас развеселить — что ж, у нее не получилось. Мы с Ханной промямлили что-то примирительное, но Джаз замахала руками так, словно отгоняла невидимую осу.

Мы молча наблюдали, как она мечется по кухне, организуя десерт.

— Даже мои сексуальные фантазии и те сплошная скучища. Когда я заказываю пиццу, мальчишка-разносчик обязательно урод. Прыщавый, жирный, и вообще, стоит мне расплатиться, как он тут же смывается.

Ее героические попытки не принимать ситуацию всерьез шли прахом. Джаз расставила двадцать тарелок и теперь метала на каждую ломтики манго.

— Но я и понятия не имела, что Дэвид ищет удовлетворения где-то на стороне. Очевидно, я слишком тупая, чтобы это заметить. — Она дернула прядь своих светлых волос. — Будь я брюнеткой, раскусила бы его в момент. Думаю, он и не уходит-то от меня только из-за моей стряпни. Оральный оргазм для доктора Стадлендза — это хороший деликатес. Нет, правда, даже подай я сама себя к ужину голой, с пучком кресс-салата в заднице, Дэвид спросил бы, а что у нас на десерт. Сегодня, кстати, на десерт у нас фруктовый салат из папайи, манго и киви, сальса из лайма с мятой и шоколадно-кокосовый торт, — добавила она, выдавливая завитушки взбитых сливок на пудинговые башни, только что лихорадочно возведенные на тарелках.

Ханна остановила руку подруги:

— Джаз, да-ра-гуша. У Дэвида явно проблемы с эрекцией, и он просто пытается решить их таким способом. Виагра наверняка для тебя.

Лицо Джаз дрогнуло и напряглось. Она сунула упаковку нам в руки. Та была наполовину пустой. А рецепт — повторным. Казалось, печаль целиком поглотила нашу подругу. А затем в стену полетела чаша со взбитыми сливками. Раздался взрыв. Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что именно этот момент ознаменовал перемену в Джаз: от простой неудовлетворенности к чему-то гораздо более свирепому и беспощадному. Она накинулась на нас, светлые волосы растрепались:

— Вам ли не знать, что самая страшная в мире тайна — это насколько кошмарна половая жизнь в браке!

— Ты за себя говори, да-ра-гуша, — огрызнулась Ханна.

— Вот только не надо мне вешать лапшу, Ханна, что у тебя с сексуальной жизнью все в порядке. Любая жена, которая принимается за отделку своего дома с таким маниакальным рвением, как ты, НЕ получает хорошего секса. По сути, если в доме настилают паркет, значит, хозяйку настилать перестали.

Ноздри Ханны раздулись от гнева.

— Знаешь, Джасмин, всегда можно найти время и для того, и для другого. Было бы желание. У всех супружеских пар с годами развивается своя постельная стенография. Коротко и приятно. Своего рода чувственные хайку.

— Ха! Звучит прямо как в том анекдоте: «Почему замужние женщины не закрывают глаза во время предварительных ласк? Да потому, что просто не успевают».

Концовку Джаз буквально выплюнула.

— Что ж, Джаз, мне жаль, что у тебя все так хреново. Мой Паскаль делает меня очень счастливой в постели.

— Ага. А доктор Шипман[15] убивал из сострадания.

Я решила, что пора сгладить растущую напряженность.

— Знаешь, Ханна, Паскаль просто обязан делать тебя счастливой в постели. Учитывая, сколько времени он там проводит! Этот человек вставал до полудня лишь раз в жизни — помнишь, еще в универе, когда у него загорелся матрас.

Глаза Ханны сузились:

— То, что у вас с Кэсси в постели все паршиво, вовсе не означает…

— Эй! Я не сказала, что у нас с Рори…

Но я так и не успела выставить Ханне встречный иск. Джаз по-змеиному дернула головой, принимая оборонительную стойку:

— Ты, Ханна, просто из тех, кто живет по принципу «ничего не вижу, ничего не слышу, знать ничего не хочу». Кэсси по крайней мере честно призналась, как паршиво все у нее в постели.

— Да ничего у меня не паршиво! — опять возмутилась я.

И подумала о восторге, который испытываю всякий раз рядом с Рори: когда все тело расслаблено и пылает от удовольствия, ночнушка задралась выше талии; и как приятно тянет внизу живота на следующий день, когда семенишь на работу вверх по эскалатору, а ноги никак не свести вместе… Постойте-ка — а когда ж это было последний раз, чтобы я вот так ковыляла врастопырку?

— Я больше не хочу ничего обсуждать, — раздраженно отрезала Ханна. — У меня голова болит.

— А у меня вот-вот разболится, — мрачно добавила я.

— Что и требовалось доказать, — язвительно подытожила Джаз. — Значит, дело идет к постели.

Настроение было подпорчено капитально. Ситуацию сгладило лишь появление Джоша, семнадцатилетнего сына Джаз, спустившегося на кухню за провиантом. В одном кармане джинсов — классика в мягкой обложке, в другом — незаконченная поэма. Подобно автомобильному дворнику, Джаз несколько раз взмахнула рукой у себя перед лицом, отгоняя эмоции, и, пока Джош рылся в холодильнике, любовно ерошила рыжеватые волосы сына.

— Постарайся на этот раз оставить маме хоть крошку, — ласково попросила она. — Вот вам и все медицинские доблести его папочки. Нет чтобы выдумать лекарство от подросткового голода.

Джаз утверждает, что балует сына, потакая ему во всем, лишь потому, что именно он будет выбирать для нее дом престарелых. Но на самом деле она просто восполняет нехватку родительского внимания со стороны Дэвида.

После рождения Джоша Джаз с головой ушла в касторовое масло, калпол, ходунки, пластилин и натуральные соки из гуавы с кумкватами — во всю эту общеизвестную детскую дребедень. Дэвид же к отцовским обязанностям так и не пристрастился. Вместо этого он пристрастился к поездкам в места, раздираемые войной. «Вот она, главная проблема, когда выходишь замуж за активиста, — в шутку жаловалась знакомым Джаз. — Все они, блин, чересчур активные!» Но сын для нее всегда был самым умным человеком на Земле — после того, как Эйнштейн благополучно дал дуба. И Джош действительно умный. Я нисколько не удивлюсь, если вдруг выяснится, что в младенчестве парнишка сам менял себе пеленки. Но Дэвиду, похоже, было все равно. Джош — его единственный ребенок, однако он так и не стал отцовским любимцем.