— Заложники? Да, я припоминаю. Это те, кого взяли за убийство лорда Раннульфа. А почему это тебя беспокоит?
Катан глупо моргнул, не в силах поверить, что она так плохо информирована. Затем понял, что она дурачится, смеется над ним.
— Ваше Высочество не может не помнить, что Кайрори — это владение моего отца, — холодно сказал он. — Заложники — подданные моего отца и мои. Я должен освободить их.
Эриелла подняла бровь и коснулась его руки.
— Ну что же, найди убийцу, Катан. Ты же знаешь закон. Если жители деревни не выдадут убийцу, им придется заплатить установленную законом цену, а так как Раннульф — Дерини, дворянин, то пятьдесят человек вполне разумная цена, не правда ли?
— А…
Катан опустил глаза, скрывая их блеск.
— Я должен возразить, Ваше Величество, чтецы мыслей обработали жителей деревни. Теперь ясно, что они не повинны в смерти Раннульфа. Мы почти уверены, что это сделали виллимиты.
— Ну что же, найди виллимита, — сказала она сладким голосом. — Ведь не можешь же ты полагать, что мой брат просто так, без всякого возмещения освободит заложников. Закон есть закон.
— Да, закон есть закон, — раздался тенор незаметно приблизившегося Имре.
Он взял сестру под руку.
— Молдред, это ты говорил мне, что Катан носится с сумасшедшей идеей спасти заложников?
Молдред, высокий, начинающий полнеть человек, льстиво поклонился.
— Да, у меня создалось такое впечатление, сир.
Имре фыркнул и повернулся к Катану.
— Почему ты так упрям, друг мой? Ведь они же не Дерини, они — крестьяне, ты делаешь из мухи слона.
— Сир, я умоляю вас, — глухо сказал Катан. — Если вы это сделаете, то грех камнем ляжет на вашу совесть. Обложите их денежной контрибуцией, если хотите. Мой отец охотно заплатит. Но не утоляйте ваш гнев убийством ни в чем не повинных людей. Крестьяне Кайрори не виноваты в убийстве Раннульфа, вы это знаете.
Имре с улыбкой посмотрел на собравшихся вокруг придворных, но было видно, что он начал немного беспокоиться.
— Катан, ты упрям, как баран, — сказал он тихо. — Ты же знаешь, что я этого не люблю.
— Пожалуйста, сир, — взмолился Катан, — ради нашей дружбы, проявите милосердие.
Он опустился на колени и протянул руки к королю.
— Неужели вы можете убить невиновных людей?!
— О, черт возьми, идем отсюда! Эриелла, что он пристал ко мне?
Эриелла пожала плечами и внимательно посмотрела на Катана, поднимавшегося с колен. Ее губы искривила странная улыбка.
— У меня появилась одна мысль, брат. Почему бы не дать ему то, что он так просит? Подари ему одного из заложников. Ради нашей дружбы.
Голова Катана резко дернулась, и он посмотрел в глаза Эриеллы.
В зале внезапно стало тихо. Имре недоуменно посмотрел на сестру, затем повернулся к Катану. Его беспокойство перешло в неуверенность.
— Одну жизнь?
Эриелла кивнула.
— Если Катан действительно твой друг, ты не можешь отказать ему в этой безделице. Сорок девять крестьян вполне достаточно за жизнь Раннульфа. Ведь он был не слишком приятный тип.
— Одну жизнь… — повторил Имре.
Он как бы пробовал эти слова на вкус и облизывал губу под узкой полоской усов.
Он посмотрел на Молдреда и Мантеру, на придворных, ожидавших его решения, на охваченное ужасом лицо Катана, который понял, что Имре всерьез рассматривает это предложение.
Затем король сложил руки на груди, на лице его появилась кривая усмешка.
— Это что-то новенькое.
— И проявление милосердия, — добавила Эриелла. Она сжала его руку, с обожанием глядя брату в глаза.
Имре взглянул на нее, улыбнулся и посмотрел на Катана. Его губы шевельнулись.
— Хорошо, пусть так. Одна жизнь. Согласен. — Он посмотрел на Молдреда и кивнул. — Молдред, отведи милорда Катана в тюрьму, и пусть он выберет одного заложника.
— Хорошо, сир.
— И пусть не будет больше споров, Молдред, — добавила Эриелла, сладко улыбнувшись, и Катан с удивлением взглянул на нее. — Наш лорд Катан так переживает за жизнь заложников, что ему придется испытать слишком ужасные мучения, чтобы выбрать того, кого он решит спасти. Ему ведь придется делать выбор, а это очень мучительная задача.
Молдред поклонился, а Катан вздрогнул и повернулся к Имре.
— Ты хочешь что-то сказать, Катан? — проговорила Эриелла прежде, чем Катан успел открыть рот.
— Ваше Высочество, я…
— Прежде чем ты что-либо скажешь, позволь мне напомнить, что король может отменить свое милосердное решение, — предупредила Эриелла. Ее глаза сверкнули. — В этом случае умрут все пятьдесят, а может, и больше, если ты не прекратишь глупо упорствовать. Ты все еще хочешь что-то сказать?
Катан с трудом сглотнул и поклонился.
— Нет, Ваше Высочество, я благодарю вас, сир.
Он снова поклонился.
— Если Ваше Величество извинит меня, то я удалюсь исполнять Вашу волю.
— Король тебя извиняет, — промурлыкала Эриелла. — И еще… Катан…
Он остановился.
— Ты поедешь завтра на охоту, не правда ли? — продолжала она. — Ты обещал.
Катан повернулся. На его лице была мольба.
— Да, я обещал, Ваше Высочество, но если я попрошу освободить меня от…
— Чепуха! Если ты останешься дома, то будешь все время сокрушаться о судьбе этих крестьян и станешь еще угрюмее, чем был все последние дни. Имре, пусть он сдержит свое обещание. Ты же знаешь, это нужно для его собственного блага!
Имре посмотрел на сестру, затем на Катана.
— Она права. Ты был слишком угрюмым последние дни.
Он коснулся плеча Катана.
— Катан, не принимай так близко к сердцу. Отдохни недельку в деревне с нами, и ты забудешь об этих крестьянах.
Катан хорошо знал этот тон Имре и понимал, что сейчас лучше не спорить — особенно, если рядом Эриелла. Со вздохом он кивнул в знак согласия, еще раз поклонился и повернулся, чтобы идти за Молдредом.
В этот момент перед ним стояла более важная проблема, чем королевская охота. Совершенно неожиданно он одержал победу. Но победа ли это?
Из пятидесяти смертников он должен выбрать одного — смерть для сорока девяти.
Он невольно вздрогнул, ощутив тяжесть того, что ему предстоит совершить.
Через десять минут он стоял с Молдредом перед тяжелой дверью и смотрел, как охранник поднимал тяжелый засов.
Дверь на ржавых петлях со скрипом отворилась. Молдред поклонился и ленивым жестом указал на открытую дверь.
— Когда ты выберешь, подойди к двери и позови, — сказал Молдред, не скрывая зевка. — Я подожду здесь. Терпеть не могу тюрьму. Она меня угнетает.
Катан кивнул, не осмеливаясь заговорить, чтобы голос не выдал его, и пошел в темницу.
Факел, закрепленный на стене, освещал длинный ряд ступеней, которые вели глубоко вниз и терялись в кромешной тьме. Закрывая глаза рукой от света, он взял факел и начал спускаться. Факел чадил и дымил, дым щипал в носу, и глаза слезились.
Восемь ступенек, поворот. Затем опять спуск на восемь ступенек, еще поворот — и он внизу. Узкий коридор привел к небольшой площадке, одна стена которой представляла собой решетку из грубых железных брусьев.
По ту сторону решетки виднелись железные клетки, в каждой из которых находилось по восемь-десять человек, закопавшихся в грязные опилки, чтобы согреться.
Когда он шел по коридору, некоторые узники зашевелились, и вскоре послышались приглушенные возгласы:
— Лорд Катан! Это лорд Катан!
Все вскочили и приникли к решетке. Катан с ужасом увидел, что среди узников находятся пять женщин и несколько юношей, почти мальчиков.
— Лорд Катан!
Знакомый голос послышался из самой дальней клетки. Катан приблизился к ней и увидел старого Эдульфа Остлера, прижавшегося к клетке. Эдульф был его первым учителем верховой езды и хранителем отцовских конюшен. Старик занимал эту должность так долго, сколько Катан помнил себя. Он почувствовал на глазах слезы и невольно посмотрел на пол. Катан знал, что эти слезы не от дыма факела.
