— Они тебе сказали это, дитя? Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, Ваше Величество. — Она помолчала. — Прошу прощения, Ваше Величество, но, может, я что-нибудь не так поняла? Разве мы не поженимся сегодня вечером?

Синхил улыбнулся горькой улыбкой.

— Конечно, дитя. Но эта свадьба преследует только династические соображения и никакие больше. Ты будешь всего лишь королевской наседкой.

— Нет, Ваше Величество, я буду вашей королевой, — ответил юный голос.

Но странно, на сей раз он звучал совсем по-матерински, и в наступившей тишине его горький смех быстро затих.

Лицо Синхила сковала холодная маска. Он не мог понять, что заставило его выразиться так жестоко, причинить ей страдание. Он взглянул на свои руки и не увидел их.

— Если ты выйдешь за меня замуж, ты будешь матерью, либо королевой, либо предательницей, если мы, конечно, проживем так долго. Ты действительно хочешь рискнуть и выйти замуж за человека, который не может любить, как должен любить муж, за человека, который не принесет тебе ничего, кроме горя?

— Кто не может любить, Ваше Величество?

— Я священник, дитя мое. Разве тебе не сказали этого?

Наступила долгая тишина, а затем она сказала:

— Мне сказали, что вы — последний Халдейн, Ваше Величество, и что вы должны стать королем.

Голос был тихим, и в нем чувствовались готовые прорваться наружу слезы.

— Мне сказали, что я должна рискнуть всем, даже жизнью, чтобы восстановить династию Халдейнов и покончить с кровавой династией Фестилов. И я решилась. — Она всхлипнула. — Но если в вашем сердце нет места для любви, то я лучше умру девственницей, чем нелюбимой женой, хотя бы даже самого Господа.

Синхил застыл от такого святотатства. Он услышал шаги девушки, бежавшей к выходу, и, резко обернувшись, успел заметить копну золотых волос, красивую руку, закрывавшую дверь, и соблазнительную ямочку под коленом, открывшуюся взгляду, когда ее платье взметнулось вверх в ее стремительном беге. Дверь оглушительно хлопнула и задрожала, когда она с силой закрыла ее. Он остался один, непроизвольно протягивая руки к двери, за которой она исчезла.

Ее слова ранили сердце Синхила.

Он рванулся за ней, желая извиниться, объяснить, что он вовсе не король, а простой монах, что он никогда не хотел быть королем или даже принцем, но затем все его старые страхи и сомнения отлетели прочь. Но было уже поздно.

Как старик, он опустился на скамью у стола, рука его беспомощно повисла вдоль тела.

Он положил голову на стол и заплакал горькими слезами. Он оплакивал свою потерянную молодость, потерянную судьбу, самого себя, девушку, имени которой он не мог даже припомнить, и всех остальных, которые борются за него, страдают за него и умирают за него.

Когда они пришли сюда через несколько часов, чтобы подготовить его к свадьбе, они нашли его неподвижным.

Возвещу определение. Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя.[22]

В канун Рождества, архиепископ Энском Тревасский закончил молитвы в соборе Всех Святых в Валорете и направился в свои покои, где собирался молиться в одиночестве, пока не придет время для первой Рождественской мессы.

Он, как всегда перед Рождеством, хотел уединиться и подумать о прошедшем годе, о своих успехах и неудачах в этом году.

Он уже был у своих дверей, как вдруг из тьмы коридора выступила чья-то тень.

— Вы выслушаете мою исповедь, святой отец? — спросил странно знакомый голос.

Энском поднял повыше свечу и попытался проникнуть взором сквозь мрак, окружавший лицо человека, но понял, что это не просто — мрак был слишком густым. Этот человек в серой сутане с капюшоном был Дерини. Его голова была закутана магической вуалью, которая скрывала его лицо и искажала голос, однако архиепископ не ощутил ни в голосе, ни в самом присутствии этого человека ни угрозы, ни опасности.

Таинственный посетитель был другом, хотя архиепископ не мог узнать его.

Энском был более заинтригован, чем встревожен. Он опустил голову в знак согласия и, пропустив в комнату таинственного посетителя, старательно закрыл за ним дверь.

Энском подошел к месту для исповеди, зажег свечу, достал шарф, коснулся его губами и накинул на шею. Затем он повернулся к незнакомцу, а тот откинул капюшон, и взору архиепископа открылось давно знакомое и любимое лицо, обрамленное седыми волосами.

— Камбер! — выдохнул он и тепло обнял друга.

Когда они отстранились друг от друга, не выпуская рук, Энском прошептал:

— Я все время думал о тебе, когда узнал, что брат Кайрил… Но что ты здесь делаешь? Ты же знаешь, что король приказал арестовать тебя?

— Но ты меня не выдашь? — возразил Камбер с улыбкой, показывающей, что вопрос был чисто риторическим.

Энском, улыбнувшись, тронул свое облачение.

— Это не позволило бы мне совершить предательство, даже если бы я захотел. Ведь я обещал хранить молчание, что бы мне ни сказали.

— Я прошу большего, чем молчания, Энском, — сказал Камбер. — Я прошу помощи.

— Ты же знаешь, что все получишь от меня, — ответил Энском. — Скажи, что тебе нужно, и я сделаю все, что могу.

— Меня обвиняют в измене, — тихо сказал Камбер.

— А ты — изменник?

— С точки зрения Имре — да. Но факты говорят другое. Если ты согласишься пойти сейчас со мной, то я буду рад представить тебе их.

— Пойти с тобой? Куда?

Камбер опустил глаза.

— Я не могу сказать этого. Я могу сказать только, что ты пойдешь через свой Портал, что ты будешь в полной безопасности, и что я не буду настаивать на твоей помощи, если ты сам решишь иначе, узнав все факты.

Он взглянул на друга.

— Но ты можешь довериться мне. Я не могу открыть места, куда мы пойдем, даже тебе.

— Остальные тоже там?

— Ивейн, Джорем, Райс и некоторые другие.

— Райс? Но он…

— Я бы не хотел обсуждать это здесь, если ты не против. Ты пойдешь со мной?

Энском колебался, борясь с желанием задать несколько вопросов Камберу, затем кивнул.

— Если тебе это нужно, я пойду. Сколько времени это займет?

— Несколько часов. Ты можешь распорядиться, чтобы тебя кто-нибудь заменил?

Архиепископ поднял бровь.

— В праздник Рождества? Ты же знаешь, мне нужно служить праздничную мессу.

— Для нас будет большая честь, если ты откажешься от этой обязанности ради нас, — спокойно сказал Камбер. — Потом ты поймешь, почему.

Энском долго смотрел на друга, читая важность просьбы, затем попросил его зайти за перегородку.

Когда Камбер скрылся, архиепископ подошел к стене и дернул шелковый шнур. Через несколько минут раздался стук, и в комнату вошел монах в черной сутане.

Он увидел, что архиепископ сидит на постели с весьма усталым и нездоровым видом.

— Ваша милость, что случилось?

— Мне нехорошо, — слабым голосом ответил тот. — Будь добр, попроси епископа Роланда заменить меня на полуночной мессе.

— Полуночная месса? Конечно, ваша милость. Может, я могу помочь вам чем-нибудь? Может, послать за аптекарем или Целителем?

— Нет, это не нужно, — пробормотал Энском. Он лег на постель и тяжело вздохнул.

— Наверное, я что-то съел. Помолюсь и постараюсь уснуть. К утру все пройдет.

— Хорошо, ваша милость, — сказал монах с сомнением в голосе. — Если вы уверены…

— Уверен. Теперь иди, и пусть меня не беспокоят, ясно?

— Да, ваша милость.

Не успела закрыться дверь, как Энском вскочил с постели и подошел к укрытию Камбера. Тот усмехнулся, увидев лицо архиепископа.

— Не напомнило ли это вам уловки двух монахов в Грекоте? Однако те времена были повеселее нынешних.

— Но я надеюсь, что мы стали лучше с тех пор, — заметил Энском. — Ну, что дальше?

— Теперь к вашему ближайшему Порталу.

— Ты стоишь перед ним, — ответил Энском.

Он подтолкнул Камбера вперед и встал рядом.

— Что я должен делать?