Он еле удержался от падения, схватившись за край купели, и стоял, шатаясь, как пьяный.

Глаза его были закрыты, он мотал головой, как бы стараясь избавиться от ужасного видения.

Судорожно сжав край купели, он склонился над ней. Пронзительный, почти звериный вопль сорвался с его губ.

Невидящими глазами он смотрел на воду, затем выпрямился, блуждающие глаза его осмотрели церковь, не останавливаясь на лицах людей. Жуткое выражение застыло на его лице.

— Они убили его, моего сына! — воскликнул он. — Они убили моего сына и теперь ищут моей смерти!

— Кто ищет твоей смерти, Синхил? Назовите ваших врагов. Скажите, что вы ощущаете? — спрашивал его Камбер.

Его глаза обшарили комнату, стараясь отыскать ключ к тайне, но взгляд его все время возвращался к Синхилу, так как Камбер предполагал, что принц что-то чувствует. Сам Камбер не ощущал опасности, угрозы нападения. Но если нападение действительно произошло, то враг, вероятно, был очень искусен и хорошо замаскировал свой удар.

— Нет, не они! Он! — проговорил Синхил.

Он задыхался.

— Он один из тех, кому мы доверяем!

Райс протянул руку, дабы поддержать его.

Он крикнул:

— Не касайся меня!

Резко повернувшись, он вырвал труп ребенка из рук потрясенной Ивейн и, обняв его, прижался спиной к алтарю.

— Мы найдем его, Эйдан, — безумным голосом сказал он. — Я отомщу за тебя!

— Синхил!

Голос Камбера прорезался сквозь шум в церкви. Казалось, он крикнул изо всех сил, хотя на самом деле лишь чуть повысил голос.

— Синхил, теперь ты ничем ему не поможешь, отдай ребенка Райсу. Может, мы…

— Нет. Он мертв.

Голос Синхила прозвучал без всякого выражения.

— Я это знаю, Камбер.

Он опять обвел взглядом всех присутствующих.

— Один из вас предал меня.

— Он сошел с ума? — шепотом спросил Джорем Райса.

— Нет, — Райс покачал головой. — Ребенок отравлен. Я думаю, солью. Я…

Принц, пристально осмотрев каждого присутствующего, вдруг повернулся и решительно направился к центру, где увидел священника-михайлинца, помогавшего Энскому при крещении. Он стоял совершенно спокойно и невозмутимо, но Синхил подошел к нему и прошептал:

— Ты!

Все взгляды устремились на священника, а стоявшие рядом расступились. И тут в человеке произошла странная и неожиданная перемена. Его глаза, ожили, тело выпрямилось, руки вскинулись вверх, а пальцы зашевелились, чтобы сложить определенную фигуру — заклинание для защиты и нападения.

Рука Синхила инстинктивно дернулась, чтобы сотворить контрзаклинание. Слабое розовое пламя окутало прозрачной вуалью его лицо. Синхил изумленно смотрел на этого человека, в то время как остальные прижались к стенам.

— Ты — священник, как ты мог поднять руку на своего брата? — прошептал Синхил.

Он не осознавал того, что только что непроизвольно сделал.

Михайлинец ничего не ответил, он только стоял и смотрел на наследника Халдейнов. Глаза его горели, как угли.

Энергия сгущалась в центре, где они стояли. Но если противник Синхила был тренированным Дерини, то о Синхиле никто ничего не мог сказать. Ни тот, ни другой соперник не создавали защитного кольца вокруг поля битвы. Камбер, беспокоясь, приказал своим родственникам прикрыть их.

Он сделал это как раз вовремя, так как следующие слова Синхила потрясли всю церковь.

Древние грозные фразы отражались громовым эхом от мозаичных стен и сводчатого потолка.

При этих словах вокруг него вспыхнуло алое пламя, пляшущее живое пламя, не видимое глазом, но существующее. Оно было смертельно для любого, кто приблизился бы к Синхилу, не обеспечив себе надежной защиты.

Синхил стоял, прямой и грозный, прижимая к груди мертвого ребенка.

Священник медленно двинулся к нему, окружив себя золотым сиянием. И теперь уже только несколько метров пространства, в котором сталкивались, со страшным грохотом разряжаясь, сгустки чудовищной энергии, разделяли их.

Воздух был насыщен энергией. Молнии рассекали пространство, направляясь от одного к другому, и разбивались с треском о защиту соперников; воздух был густой, тяжелый, остро пахнущий озоном. Пламя свечей металось, как бешеное, в мощных потоках энергии.

Пучки энергии сталкивались, разрывались, вспыхивая ярким светом над головами противников.

Особо мощный сгусток энергии вдруг погасил все свечи, и в наступившей полутьме грозно завыл ветер.

Завывание ветра стало постепенно переходить в пронзительный свист, и вскоре в этом свисте уже можно было различить два голоса, грозных, внушавших ужас. Эти голоса раздавались в бездонных пучинах, открытых теми могучими силами, которые участвовали в борьбе двух смертей.

Давление все возрастало, и все присутствующие старались защитить глаза, уши, сознание от того ужасного, что было невозможно воспринять разумом и что непрерывно обрушивалось сокрушающей лавиной на чувства людей.

Наконец михайлинец пошатнулся, испустил отчаянный крик, глаза его очистились от тлеющего пламени и приобрели обычный человеческий вид. Он воздел руки в мольбе о пощаде и рухнул.

Мгновенно все стихло и погрузилось во мрак. Тишина. Черный мрак. И только постепенно затухавшее сияние, которое скорее ощущалось, чем воспринималось глазами.

Оно окружало победителя. Это сияние было свидетельством того, что Синхил обрел свое могущество. Руки Синхила все еще крепко прижимали ребенка к груди.

Первым пришел в себя Камбер. Он отошел от стены и зажег свечи. Затем двинулся Энском. Он медленно подошел к священнику-михайлинцу, склонился над ним, приподнял его голову и положил на колени. К нему приблизился Райс и дотронулся до лба священника — тот был мертв. Энском и Райс проникли в разум мертвеца, чтобы успеть считать то немногое, что еще осталось там.

Затем Энском поднял голову и с удивлением повернулся к Райсу. Он не встал на ноги, но склонил голову, ощущая глубокий стыд.

— Простите меня, мой принц. Боюсь, я частично виноват в случившемся. Я не должен был брать его сюда. Он сказал, что солдаты Имре напали на его след и вот-вот настигнут его, поэтому я решил укрыть его и взял с собой. Но он не сказал мне, что уже был в плену. Они ввели в него нужные команды. Он не может нести ответственность за свои действия. Пожалуйста, простите его.

— Это сделал король? — спросил Синхил тихим, жестким голосом.

— Да, мой принц, — прошептал Энском.

— И он может так изменить разум человека, что тот будет действовать по его приказу?

Энском кивнул, не решаясь заговорить.

Синхил перевел свой ужасный взгляд на Камбера, затем обвел им остальных, но, казалось, он смотрел куда-то сквозь них. Он пошел туда, где стояли на коленях у трупа Энском и Райс. Синхил мягко коснулся рукой плеча мертвеца.

— Я прощаю тебя, ведь ты не хотел причинить вреда ни мне, ни моему сыну, а действовал по приказу.

Голос его чуть не оборвался, но Синхил справился с собой.

— Я прощаю тебя.

Он поднялся на ноги. Лицо его было ужасно.

— Но для того, кто задумал и совершил это, не может быть прощения ни в этом мире, ни в другом. Горе тебе, Имре. И всему твоему кровожадному трусливому роду. Горе тебе, убивающему беспомощных детей и ввергающему добрых людей в пучину зла. Я буду мстить за него и за тех, кого ты заставил страдать. Я, Синхил Донал Ифор Халдейн, своей верой и короной Гвиннеда, которую носили мои предки и которую буду носить я, телом моего убиенного сына клянусь, что уничтожу тебя.

Принц Гвиннеда выпрямился, и все в благоговейном смирении преклонили перед ним колени и склонили головы.

Камбер, как и все, тоже опустился на колени, стараясь загнать все страхи и сомнения в отдаленные закоулки своего сознания.

Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным.[25]

Они похоронили несчастное дитя под полом церкви, в которой он умер. Это произошло в день Четырех Младенцев, которые тоже пали жертвой правителя-тирана сотни лет назад. Синхил, мучимый горем, никому не позволял коснуться ребенка. Он один оплакивал его в холодной церкви ночь, день и еще ночь. Он все это время не ел, не спал. Только на утро третьего дня он позволил войти людям, положить ребенка в маленький гробик и опустить в могилу. После похорон он не говорил ни с кем о смерти сына.