Пот крупными каплями выступил на лбу барона.

— Но если все, — проговорил он, — то неужели не примете в соображение, что мы вынули собственноручно горячие каштаны? Триста или, может быть, даже четыреста тысяч! Вы сумасшедший.

— Нам, пожалуй, наконец, надо уступить, — подал голос мокрый от пота Вильгельм.

— Молчи, ослиная голова! — закричал барон в припадке внезапного бешенства.

— Не надо горячиться, — сказал доброволец сыска. — Вы ровно ничего не теряете, отдавая мне все — теряет банк.

— Но мы же рисковали!

— Риск я беру на себя, а за труд вы можете получить — я на это готов — столько, сколько я получу от банка, если вы откажетесь от моего определенного предложения.

— Ну, послушайте, давайте выпьем! У нас тут кое-что осталось.

— Я пока не пью. Я тверд, меня ничем не вскроете.

Молодой человек, с насмешливым торжеством опустив руки с бульдогами, смотрел на барона.

— Сколько же вы хотите нам дать? — спросила Милли из-за плеча барона.

— На путевые расходы и на оплату счета…

Он вынул из кармана счет и показал барону. Наклеена была марка и стояла расписка управляющего.

— Кто же заплатил? — удивился барон.

— Я.

— Вы были убеждены, что все кончится так?

— Я был убежден.

— Меня товарищи называли гением, но вижу — гений вы!

— Благодарю вас.

Барон опять промолчал.

— Из такой огромной суммы, какую примете от нас, можно было бы дать нам хоть треть. Я не говорю половину… треть.

— Не торгуйтесь. Я уже сказал, сколько… Эти три часа можем спокойно провести.

— Безопасно?

— Не знаю. Усните. Я разбужу вас.

— Таким тоном говорите и такой вы основательный!.. Но как вы думаете, могу ли я заснуть спокойно? — спросил барон.

— Случай играет большую роль.

— А если, — заметил барон Игельштром, — случай и логика одно и то же? Мы просверлили дыру, и я знаю, что действовал я математически правильно и предусмотрел малейшие детали. А вы просверлили дыру у меня в черепе, прежде чем я еще приехал сюда. Для вас случай — я, а для меня случай — вы. А на самом деле и у вас, и у меня строжайшая система и кто скажет… извините, я до сих пор не знаю вашего имени и отчества?

— Иван.

— Позвольте мне называть вас Иваном Николаевичем?!

— Как хотите.

— Я намерен задать вопрос… А что, если рядом с нашими системами работает еще какая-нибудь третья? Если какой-нибудь там Спиридон Разумникович вытачивает нам обоим сюрприз?

— Приятно болтать с умным человеком, — наклонив голову, проговорил Иван Николаевич. — Но я сейчас предпочитаю действительность. Несомненно, вы будете спать спокойнее, если последуете примеру великого маэстро Громиловского, который благоволит передать мне деньги, отдувающиеся у него под жилетом и во всех карманах. Достаточно, если я заплачу ему за труд, все-таки, сравнительно роскошно… Тысяча должна вас удовлетворить, маэстро.

Странно запрыгали пиявки в углах губ Вильгельма. Он стал вытаскивать из жилета и из карманов пачки кредитных билетов. В заднем кармане осталась небольшая пачка. Иван Николаевич сделал вид, что не замечает.

— По губам текло, — сострил Вильгельм. — Эх, доля наша. Я предпочел бы мелочь, — проговорил он и отказался от двух пятисотрублевых билетов.

Иван Николаевич сунул ему десять радужных.

— Ничего подобного не случалось со мной в течение всей моей карьеры! — сказал барон. — Согласен, что я в дураках. Вы — умница. Комета летит в сумраке, но хлоп, встречается с другой и должна ей уступить. Куда же вы положите деньги? — спросил барон Ивана Николаевича, сгребавшего кредитки и крупные ренты к углу стола.

— Найдется куда, — отвечал Иван Николаевич, из-под фрака вытащил каучуковый мешок и быстро и аккуратно сложил в него деньги.

Мешок, сначала маленький, раздулся и стал средних размеров. Милли смотрела на мешок, смотрели барон и Вильгельм. Мешок казался им прожорливой лягушкой с красным брюхом и с широким ртом, отороченным стальными дугами. Щелкнула застежка, наелась лягушка.

— Могу уйти? — спросил Вильгельм.

— Конечно. И нечего провожать вас. Недоразумений не может быть. Швейцар не спит.

— Прощай, дружище! — растроганно сказал Вильгельм.

Веки у барона упали. Он усталым голосом брезгливо сказал:

— Проваливай!

— Милли, можно поцеловать вашу ручку?

— Убирайся к черту! — вскричала баронесса.

— Милли, не надо быть вульгарной, — посоветовал барон. — Ты многим обязана Вильгельму. Уже тем, что ты со мной!

— Я ему сейчас готова расцарапать лицо за это!

— Недаром я назвал вас кошечкой, — засмеявшись углами глаз, сказал Иван Николаевич.

— Милли, — продолжал Вильгельм, — вы не любили меня, я был рыжий. Если бы я был светлый блондин или черный, как теперь, я завоевал бы ваше сердце. Но дайте же мне, прошу, вашу руку. Не знаю, когда еще мы встретимся. Бывают и у меня предчувствия. Мы провели втроем отчаянную ночь. Разве забываются такие минуты? Они соединяют людей на всю жизнь. Прощай, старина! — всхлипнув, проговорил чувствительный Вильгельм.

— Прощай, — смягчился барон и поцеловался с ним.

Тогда Милли встала и тоже поцеловалась с Вильгельмом.

— Может быть, я виновата пред тобой, — сказала она. — Но ни за что меня нельзя осуждать. Я самая несчастная женщина в мире, если хорошенько вдуматься.

— Милли, не место покаянным признаниям, — заметил барон.

Иван Николаевич проводил Вильгельма глазами, взвесив и оценив его метким взглядом, и снова повернулся к барону.

— Мешок этот, — сказал он, сжимая раздувшуюся лягушку под мышкой, — я купил еще вчера, и мне приятно врезать в вашу память эту маленькую подробность.

— Помните, Иван Николаевич, — строго сказал барон, — что вы берете на себя ответственность за нашу неприкосновенность. Я растерялся и прямо скажу вам, не знаю еще окончательно, с кем имею дело. Но что бы вы сделали, если бы Вильгельм, ограбленный вами наравне со мной, отправился сейчас в сыскную полицию и заявил бы обо всем случившемся? То есть предположите, что у него тоже сложилась какая-нибудь своя система!

— Может быть, есть некоторая вероятность. Но я нарочно оставил в заднем кармане его жакетки порядочную пачку, чтобы она послужила для его маленькой души якорем, брошенным у наших берегов.

— Он неспособен! — сказала Милли.

— Правда, он из порядочных. Какой вы, черт возьми, психолог! Не гневайтесь, что я так ощупываю вас со всех сторон.

— Пожалуйста.

— Я вижу, что вам самому лестно мое удивление; все же не кто-нибудь, а барон Игельштром, граф Венцлавский и прочая и прочая. А любопытно! Меня поражает ваша предусмотрительность и, я бы сказал, провиденциальность. А принципов у вас нет, — раздумчиво начал барон, и веки его, которые потемнели и сморщились, с трудом поднимались.

— Лично у меня, например, есть теория жизни и свой взгляд на государственность и общественность, вдохновляющий меня и дающий мне поддержку в трудные моменты. А вы, хотя и сшибли меня своим натиском, работаете с одними алгебраическими выкладками. Не поскользнитесь. Предостерегаю вас. Я именно к тому веду речь, что на вас нельзя положиться. Мне нет расчета, конечно, сейчас поднимать шум, — что делать: будут удачи. Я люблю жизнь, борьбу за жизнь, люблю свою личность, люблю красоваться ею перед себе подобными и верю в свою звезду. Но вы, на моих глазах, в короткий час нашего близкого знакомства, круто повернули с избранного вами пути. Я последователен, а вы ринулись в сторону за добычей. Я грабитель, бандит, но меня оправдывает идея. Я, так сказать, неузаконенный бандит. А вы кто? Не бандит, потому что вы не товарищ. Узаконенный бандит? Нет. Вы враг их и враг мой. Чей же вы друг? И через час не перемените ли курс? Поэтому, как же я засну спокойно? Вы можете сами убежать и оставить нас, на произвол судьбы, заперев в номере, вызвать полицию и предать нас. Повторяю, однако, что вы еще не знаете, какими средствами защиты и нападения я располагаю!