— Скажите, — спрашивает старик, — куда именно хотите вы лететь?

— Куда-нибудь, — раздаются голоса, — куда угодно. В пространство, к звездам.

— Оставьте в покое землю, — говорит Антей. — Если вы хотите лететь, мы отправим вас в пространство.

— Как, на чем?

— Вот наш план. Как глубоко прорыли вы ваш колодезь?

— 2.000 метров.

— Хорошо. Мы предлагаем вам следующее: ваш колодезь послужит нам, как стержень. Мы выроем вокруг него широкий туннель, обровняем его, как пушку, и укрепим стены. Затем построим ядрообразные дома из пружинной стали. Дадим вам воздуха сгущенного и твердого, инструменты, приборы, запасы и все нужное. Кто хочет, пусть летит в этих ядрах.

— Как произойдет полет?

— Мы снарядим ваши ядра проторадием, как ракеты, и выстрелим ими из этой подземной пушки. Я применил ваше открытие и сделал расчет. От быстроты движения проторадий даст разряд и произведет новую силу. Эта сила выбросит ракеты за пределы тяготения. Кто хочет, пусть летит, — повторил старик.

По лицу Алексея пробежала тень колебания.

— Братья, — начал он, обращаясь назад и запнулся, и тон его голоса звучал невысказанным вопросом.

— Мы согласны, — сказал чей-то голос.

— Согласны, согласны, — загудела толпа.

— Согласны, летим! Ура! летим! Спасибо, Антей! Ура!

Мудрость старика Антея нашла выход, столь же безумный, как и все предприятие Космистов, но безобидный для обеих сторон.

— У нас будут свои планеты, — кричали юноши в восторге. — Мы дадим им имена. Веста, Астрея, юные дочери земли. Ура Антею! Мы будем летать сами, на воле, без соседей.

— Постойте, — сказал Алексей, что-то соображая. — Кто из вас хочет лететь в этих железных ракетах?

— Все хотим! — заревела толпа.

— Дает ли нам комиссия довольно ракет для полета? — спросил Алексей, обращаясь к старику.

Старик покачал головой.

— Комиссия может дать вам пять ракет.

— А каждая ракета на сколько человек?

— На десять человек.

— Значит, всего на пятьдесят, а нас больше ста.

— Больше нельзя! — решительно возразил Антей. — Я сделал вычисление. На шестом выстреле земля даст трещину и завалится на вылете ракеты.

— Пусть валится, — запальчиво крикнул Алексей.

Но старик остановил его жестом руки.

— Зачем ты кричишь? — сказал он спокойно. — Невозможное невозможно.

— Слышали, товарищи, — сказал Алексей мучительным тоном. — Что нам делать?

Космисты молчали.

— Пусть половина останется, — предложил Антей, — вот выход.

В рядах Космистов прокатился вздох, сжатый, почти похожий на свист, но никто ничего не сказал. Они не знали, что сказать.

— Я нашел выход, — вдруг раздался голос Марка, странный, тягучий, мечтательный. — Уйду, не дождавшись…

И в ту же минуту раздался звук взрыва, короткий и резкий, как удар кнута. Во все стороны брызнули струи крови, каких-то мелких и жирных частиц, раздробленных костей, и забрызгали соседей.

Марк взорвал себя особым снарядом страшной силы, который носил постоянно с собой, тайно от всех.

— Я тоже ухожу! — раздался еще голос.

— И я тоже!.. И я!..

Один за другим последовали шесть взрывов и брызнули шесть фонтанов раздробленной человеческой плоти.

Во время недавней мании самоубийства это был один из самых распространенных способов. С ним соперничало только сожжение на большом костре. Оба были связаны с идеей полета после смерти.

Марк и его подражатели пришли на собрание со снарядами в кармане. Очевидно, самые страшные формы Космизма не угасли, но тлели глухо под пеплом.

Еще взрыв, другой, третий, четвертый. Я весь забрызган кровью. В моих волосах кусочки чего-то теплого, мягкого, еще трепещущего. Я не смею дотронуться рукой и узнать, что это.

— Постойте, — раздается стон одного из заговорщиков. — Перестаньте убивать себя. Я остаюсь.

— И я остаюсь… И мы… И мы тоже…

— Слышите? — сказал Антей Алексею. — Они решили вопрос. Теперь вы можете подняться наверх.

Через четверть часа мы выходили из отверстия шахты наружу. Вид наш был ужасен. Мы были с ног до головы испачканы кровью и грязью. Глаза наши были воспалены от месячного пребывания под землей, бессонной работы и возбуждения. На земле был вечер. Заходящее солнце било нам в глаза и мы жмурились, как совы.

Теперь нас уже ожидала несметная толпа. Весть о нашем отчаянном предприятии разнеслась по всем окрестным городкам и достигла столицы. Со всех сторон являлись люди на аэропланах, на автомобилях и даже пешком. Иные были возмущены нашей дерзостью и показывали нам кулаки. Женщины плакали. Были голоса о том, чтобы истребить нас. Но большинство молчало. Оно уже знало о договоре с комиссией и нашем будущем полете и колебалось, как отнестись к нам, признать ли нас злодеями, героями или такими безумцами, каких не видел свет.

Алексей шел под руку с Аргоном. Лицо Аргона осталось чисто. Кровь как будто не хотела запятнать эти благородные черты. Он вел Алексея и тихо напевал «песню отлета» из своей известной поэмы:

Алексей был страшен, высокий, черноволосый, почти слепой, весь в крови. Он казался олицетворением ужаса, который подготовлялся там внизу его нечеловеческой энергией. Толпа смотрела на него и видела в нем живой символ новой кровавой войны, которую она считала погасшей и которая хотела опять возродиться. Он хотел перенести войну в небесное пространство и сделать ее еще шире и грандиознее, чем прежде. Это было как будто первое звено будущей великой борьбы миров, живое и кровавое.

И при виде этой страшной фигуры в рядах толпы стал рождаться глухой гул. Он рос и становился громче, как морской прибой под ветром.

Я ждал, когда из этого гула вырвется вихрь упреков и проклятий. Но я не понял этих людей и их истинной души.

Гул прорвался и разразился вместо проклятий рукоплесканиями.

— Ура! Алексей! Браво, Скоропад! Браво, Космисты!

Титаническая сила замысла заговорщиков увлекла толпу. Это странное человечество встретило рукоплесканиями шайку безумцев, только что изловленную с поличным в дерзкой попытке взорвать весь мир.

Дальше я не имел времени слушать. Женские руки крепко схватили меня за плечи. Цепкие пальцы стиснулись, как птичьи когти и будто впились в мое живое мясо.

— Ты жив, — прошипел над моим ухом почти неузнаваемый голос. Это была Катя, не та веселая прежняя Катя с задорным огнем в глазах и с улыбкой на устах, а иная, суровая, трагическая, как сама судьба.

— Ты жив, — повторила Катя. — Пойдем ко мне.

Она увела меня к себе, такого, как я был, ужасного, похожего на подземное чудовище. В доме никого не было. Эта ночь была для меня ночью любви, столь же безумной, как ночи ужаса в подземной мастерской.

Братья Брылкины, Егор и Антон, были крестьяне Орловской губернии, Трубчевского уезда, села Сопачь. Егор был запасный солдат, у него была жена и двое детей. Антон был пастух и семьи у него не было. А всего имущества у него был кнут под мышкой и рожок через плечо. Был он человек робкий, неразговорчивый, к тому же хромой на одну ногу. Но за стадом бегал не хуже здорового, щелкал кнутом и кричал: гой, гой!

Когда в японской войне у нас стала выходить неустойка, солдата Егора забрали и послали против японцев. Однако Егор до японцев не доехал, а доехал до Иркутска. Потом вышел мир, и Егора повернули назад, в Россию, и началась забастовка. Ехал Егор долго, более двух месяцев, ругал забастовщиков, ругал и начальство. Но в конце концов добрался до Сопачи.

За все это время вышла в народе перемена. Прежде люди молчали, а теперь заговорили. Сперва стали говорить: «Жить нельзя. Через край дошло. Лучше вправду идти японца воевать. Кто завоюет японца и живой вернется, тому из казны будет надел, 12 десятин».