А прохвост Ли, напуганный, не знающий – в отличие от наездников и конюхов, – как успокоить неповинующихся животных, начинает нервно покрикивать, приводя в движение и кнут, и вожжи, и руки, и ноги, и даже собственные волосы, завязанные конским хвостом на макушке.

Мул рысцой въезжает на помост, но идущая впереди гнедая пугается грохочущих досок настила и начинает пятиться назад.

Она встает поперек, оказываясь всего в полуметре от края помоста.

– Стоп! – кричит сэр Джордж.

Пытаясь остановить мула, китаец натягивает то правую, то левую вожжу и буквально рвет мулу губы, отчего тот, в свою очередь, начинает отступать. Лошадь, потеряв противовес, оказывается сразу отброшенной назад.

Ее задние ноги соскальзывают с помоста, она из последних сил пытается удержаться передними. Почуяв под собой пропасть, животное громко, испуганно ржет, выгибается, повисает всей тяжестью на вожжах, рвет их и падает вниз.

Ли, совсем перепуганный, продолжает тянуть за вожжи, мул продолжает пятиться назад. Еще два шага, и повозка, мул, незадачливый кучер рухнут с полукилометровой высоты…

– Вперед! – кричит сэр Джордж, видя, что принадлежащее ему снаряжение может вот-вот погибнуть. Вперед! Дурак! Негодяй!

Китаец, ничего не видя и не слыша, воет как зарезанный.

Он тоже рухнул бы в бездну, если бы железная рука не схватила мула под уздцы и не удержала бы повозку, начавшую уже скользить вниз.

– Отпусти, отпусти вожжи, – злобно кричит кто-то обезумевшему от страха повару. – Олух! Растяпа!

Перро! Это Перро, растолкав злорадно посмеивающихся носильщиков, успел подскочить и предотвратить неминуемую катастрофу. Едва вожжи ослабли, мул пошел вперед.

Главное, – продолжает метис, – подчиняйся животному, оно умнее тебя.

С этими словами охотник, полный достоинства, возвращается на свое место во главе каравана.

Три часа спустя – привал и обед близ Топорного озера. Затем, в час дня, двинулись дальше и без приключений проследовали вдоль Ножевой реки, которая вытекает из этого озера. В шесть часов уставшие люди и животные останавливаются на привал точно на уровне пятьдесят первой параллели, проехав за день не более тридцати двух миль.

Оставшись без кучера и без слуги, сэр Джордж улегся спать под открытым небом, даже не поблагодарив проводника за спасение повозки и повара.

Ли, как истый человек Востока, ведет себя независимо. Он ни словом, ни взглядом не удостоил своего спасителя, считая того, видно, дикарем, а Перро то же самое думал о спасенном.

Канадец к тому же задавался вопросом, зачем было бросаться к мулу, и пояснял: «Мой покойный дедушка говорил, что во французской крови всегда есть что-то непредсказуемое».

Восьмого июня, когда солнце осветило снежные вершины, лошади сэра Джорджа радостно заржали. Им ответила ржанием другая лошадь, еще не показавшаяся из-за поворота.

– Том! Это Том! – воскликнул наш джентльмен, обрадованный, что слуга, отсутствие которого уже создавало неудобства, наконец вернулся.

Перестук копыт все ближе, и сэр Джордж различает в легких сумерках под растущими вдоль дороги соснами свою золотистую чистокровку и всадника.

Животное тянется мордой к ноздрям сородичей, которые вдруг фыркают и пятятся назад.

– Что там еще такое?! – кричит Его Высочество, обеспокоенный, как бы снова не началась паника. – Том, давайте сюда, что вы там замешкались?

Том в широкополой серой ковбойской шляпе, надвинутой на уши, с карабином через плечо, подбадривая кобылу шпорами, сидит в седле как каменное изваяние, не произнося ни слова. А лошадь, проголодавшаяся за время этого долгого перехода, нагнув голову, тянется к сочной траве.

Том тоже наклоняется и застывает в позе, противоестественной с точки зрения законов равновесия. Какая странная посадка для такого, как он, наездника… Словно манекен, набитый паклей и привязанный в седлу.

– Да что же это такое? – не выдерживает сэр Джордж. Откинув теплое одеяло, встав с мягкого травяного ложа, он делает несколько шагов и мобилизует все свое хладнокровие, чтобы не закричать.

Слуга при помощи хитрой системы веревок привязан так, чтобы тело держалось на лошади, а ей была бы предоставлена полная свобода.

Привязан… Но почему? Почему он не двигается, застыв как каменный, почему ничего не говорит? Что с Томом? Убит и привязан к лошади, которая самостоятельно догнала караван?

Ударами ножа англичанин перерубает просмоленные веревки. Похоже, что они местного производства – из коры кедра.

Лошадь дернулась, и Том заваливается набок, к ногам хозяина. Шляпа падает, и взору предстает обезображенная до неузнаваемости голова. С ковбоя сняли скальп?

Хуже. Лицо тоже без кожного покрова, глазные впадины пусты, изо рта, лишенного губ, падает какая-то пена, щеки срезаны. Куртка слуги стала ломкой от густой запекшейся крови. С тела также содрана кожа. После зверской экзекуции ободранные ноги и ягодицы втиснуты в брюки и сапоги.

Сэр Джордж, продолжая рассматривать тело, понимает, что кожа с Тома была снята сразу, причем очень искусно, – так свежуют медведя или карибу, северного канадского оленя. Руки и ноги покойного разделаны как в анатомическом театре.

Обнаженные мышцы – темно-красного цвета с белыми личинками, отложенными мухами. Значит, эта таинственная чудовищная операция происходила вчера днем, ведь ночью мухи не летают.

Тут инспектор края не на шутку заволновался.

– Когда свежевали Тома? До или после визита на почту? – Его Высочество безо всякого отвращения засовывает руку в карман куртки, вытаскивает бумажник и находит в нем квитанцию.

– Почтовая квитанция, значит, мои материалы в сохранности. Прекрасно! Ой, а это что такое? Под седлом вместо чепрака? Кожа Тома. Ну что ж! Вот и еще один документ!

Перро, услышав топот лошади, откинул одеяло и поспешил к джентльмену, подойдя как раз в тот момент, когда англичанин отдирал от спины коня кусок кожи, положенный вместо чепрака.

– Что вы об этом думаете? – спрашивает сэр Джордж Лесли у канадца.

– Дело плохо, сэр, очень плохо, – повторяет метис, внимательно рассматривая веревки и систему их переплетения.

– Мы в опасности?

– Я-то нет. Что же касается вас, посмотрим…

– Что вы имеет в виду?

– Пока сам не знаю. У вас есть в этом краю враги?

– К чему такой вопрос?

– С христианами вроде вас или меня да и вообще с белыми ни с того с сего так не обойдутся.

– Не понимаю.

– Нужно понять. Думаю, люди, которые освежевали вашего кучера, были обижены на него, а если они послали вам его труп, значит, вас предупреждают. Средь бела дня, на большой дороге так изуродовать белого, да еще находящегося на службе у властей, – такое не часто случается. Теперь вы понимаете…

– Полагаете, это не белые изуродовали моего слугу?

– Конечно, нет! Белый так свою жертву не отделает – убьет и был таков, только его и видели. А индеец, когда мстит, становится диким.

– Думаете, это месть краснокожих?

– Бесспорно, и могу вас уверить, что освежевали беднягу живого. А глаза выдавили двумя раскаленными камнями, вложив их в глазницы, как яйцо в подставку. Говорят, это невыносимо больно.

– А индейцы не могли проделать все это без всякой причины?

– Никогда! Этот парень, похоже, сыграл с ними злую шутку. И повторяю, его тело отправили вам с единственной целью – устрашить. Если у вас есть грех на душе, сами поймете, что это значит.

– Ну я-то сумею себя защитить.

– Тем лучше для вас, индейцы очень хитры.

– Вы думаете, я в опасности?

– Не говорю ни да, ни нет, просто не знаю.

– Мы далеко от Баркервилла?

– Приблизительно в семидесяти милях.

– Это не меньше пяти дней.