Утром синели на траверзе полосы Большого Шантара. Дул попутный ветер. Шли под всеми парусами.

Шестаков ходил заниматься к капитану и, возвратившись, сказал, что «Байкал» в Амур не пойдет.

— Нас, брат Шестаков, не спрашивают… Приказано ставить пост на Иски! — молвил старший унтер-офицер Бахрушев.

— Место нехорошее…

— Что же поделаешь! Якорная стоянка, пресная вода, что еще нам надо?

Капитан говорит: «Поставлю пост, а уж там посмотрим…»

— Это он может! — согласился Горшков.

Шестаков замечал, что капитан пишет какие-то бумаги, буквы на них крупные, писаны не по-русски. Похоже, объявления… «Где он их приклеит?» — думал матрос.

…Кузьмин покуривал трубку и молчал.

Уплывала вдаль слабая синь Большого Шантара. Прошли остров Кусова, похожий на крутую гору среди моря. Видны за кормой его темные морщины в густых лесах и желтоватые грани стосаженных скал. Море вздувается под ними, медленно подымая на скалы белые кружева.

— Где будем сгружаться, вашескородие? — спросил Фомин у Невельского.

Такие разговоры разрешались еще на «Авроре» у Литке. Когда капитан появлялся на баке, матросы говорили обо всем, что их тревожило.

— Десант высадим в заливе Счастья.

— Где рыба шла? — спросил матрос.

— Да, где шла рыба, где много было белух в прилив…

— А кто же пойдет на устье?

— Пока поставим пост на Иски.

— Надо бы устье занимать, Геннадий Иванович, — сказал Козлов.

— Конечно, надо!

— Брать, так за рога! А почему нас сменит «Охотск»?

Невельской объявил, что «Байкал» берет больше груза и нужен для транспортировки на Камчатку.

— На одну ложку две горошки хотят, Геннадий Иванович! — сказал Козлов.

Лицо Невельского быстро оживилось, взор принял воинственное, обычное для него, острое выражение.

«Вот он когда ожил!» — подумал Иван Подобин, тоже торчавший на баке. Он не был на вахте.

«Подлецы! — подумал капитан, — Матросы понимают!»

— Я, Геннадий Иванович, хочу спросить… — заговорил Шестаков.

— Пожалуйста…

— Когда описывали полуостров Князя Константина, вы говорили, что надо там пост поставить…

Невельской улыбнулся.

— Я пойду туда после.

Матросы неодобрительно молчали. «После» — это значит не с ними, а с охотскими.

— Ты много хочешь, Шестаков. Да ведь мы уже говорили с тобой.

Матросы стали вспоминать знакомых гиляков, беглого русского, названия селений, хотя и перевирали их. Теперь, когда снова подходили к устьям Амура, все вспоминалось.

— Что же, Геннадий Иванович, сгрузим десант, и все? — спросил Козлов.

— А что бы ты хотел?

Матросы утихли. Никто не ответил.

— Когда сгрузимся, тогда посмотрим! — сказал капитан. — Еще не знаем, как там наши, как Дмитрий Иванович.

— Сам Амур открыл, а говорит, что пост будет в Счастье! — рассуждали матросы.

— Что ее открывать? — отозвался Конев. — Река и река! Она сама открыта. Зашли и смерили.

— Он уж знает, где что ставить! — сказал Тихонов.

— Это мало важности, что капитан. — отвечал Конев недовольно.

Капитан сказал, что вызовет добровольцев из экипажа, которые пожелают остаться с ним на берегу в экспедиции.

Конев в душе считал себя открывателем Амура. Он первый в прошлом году во время описи заметил стада белух, решил, что, видимо, идут за рыбой на пресную воду, и предсказал, что близка большая река.

А реку первый увидел Веревкин и считал себя первооткрывателем. Оба матроса из-за этого недолюбливали друг друга.

На траверзе синел островок Рейнеке, тупой лиловый мыс Литке слился с вечерними сумерками. Утром видны были огромные утюги сопок, между ними лес, внизу отмели. К полудню сопки стали ниже и отошли от берега, над отмелями тянулась низкая темная полоса тайги. И эта полоса стала отходить, отделяться от отмелей, а пески стали выше, шире, круче… Вскоре тайга совсем исчезла за ними. Прибой грохотал и вил вихри у крутой косы. За сплошной полосой песка, очень далеко, чуть голубели лесистые хребты.

— Коса Иски начинается, — сказал капитан.

Штурман взял высоту. Матросы узнавали место. Близок был вход в залив Счастья.

На берегу стали видны лодки и толпа гиляков, из-за косы вился дымок.

Кузьмин на пляшущей по волнам шлюпке отправился туда с шестью матросами.

Когда Кузьмин вернулся, Невельской съехал на берег, увидел гиляцких собак, ослепительно чистый, сверкающий на солнце песок, нескольких гиляков на возвышении. Он поднялся к ним.

За косой открылся тихий, мирно сверкающий залив Счастья. Невдалеке гиляцкие юрты, около них на песке нарты со щербатыми белыми полозьями из старых ребер кита; рыба и красные туши нерп сушатся повсюду. Он почувствовал, что счастлив видеть все это и что в нем рождается былая энергия.

Навстречу капитану через косу быстро шел высокий чернобровый человек в гиляцкой рубахе.

— Дмитрий Иванович!

— Геннадий Иванович!

— Поздравляю, мой дорогой! Вы — поручик корпуса штурманов! Чин возвращен вам.

Орлов обнял Невельского.

— Харитина Михайловна здорова, послала письмо, гостинцы, бочку браги… Все благополучно. Как у вас?

Они сели на песок. Орлов, вытирая пальцами слезы, некоторое время не мог говорить. Вокруг уселись лохматые гиляки и матросы, тут же устроились гиляцкие собаки.

«И в самом деле, — подумал капитан, — разве мне одному отказали? Чем я лучше других? Не гибнуть же из-за этого… Больно было, но вот я опять крепок. Разве я проклят и не встречу в жизни человека, который полюбит меня?»

— Как вы сказали? — спросил он Орлова, не вникнув еще в смысл его слов, но удержав в памяти конец фразы: «…лес рубить надо на той стороне».

Орлов, чтобы недаром шло время, нанял гиляков заготовлять бревна для построек, но не знал, где строиться, было на примете несколько удобных мест.

Невельскому тут нравилось, и приятно было сидеть с гиляками — не хотелось уходить с этого прокаленного солнцем песка, от этих слабо набегающих из тайги запахов.

— На той стороне залива лес очень хороший, — повторил Орлов. — Гиляки охотно взялись нам помогать. Вот они, наши лесорубы!

Гиляки, сидевшие вокруг капитана и Орлова, смотрели на него пристально.

— У меня урядник и двое казаков на «Байкале». Они рубщики.

— Не Николай ли Пестряков?

— Он и Егор с Андрияном…

В Аяне были слухи, что Орлов погиб, что гиляки враждебны и никогда не позволят на своей земле обосноваться. А тут все мирно и спокойно. Гиляки сидят доверчиво, и по лицам их видно все лучше, чем из любого рапорта. И рубят они лес… Видно, в дружбе с Дмитрием Ивановичем.

Орлов рассказал, что река Амур, на устье которой прибыл он в апреле, вскрылась месяц тому назад, а здесь льды ушли только что… И сейчас еще видны были кое-где, как бы чудом сохранившиеся на солнцепеке, глыбы льда.

— А на Амуре лед давно прошел, и южный фарватер вскрылся еще в мае. С юга подходило к лиману какое-то судно…

— Сами видели?

— Видел сам, Геннадий Иванович!

Орлов рассказал об исследованиях, что производил всю весну.

Невельской приказал сигналить Кузьмину, который сразу после встречи с гиляками, отдав им доску-талисман, вернулся на судно. Сигнальщик передал, чтобы ждали гиляка-лоцмана идти в залив.

Подошел высокий гиляк.

— Здравствуй, капитан! — сказал он, протягивая руку Невельскому.

Тот поднялся и пожал ее.

— Это Позь, Геннадий Иванович. Мой приятель и проводник.

У Позя широкое лицо, умные, зоркие глаза.

— Надо вести судно в залив! — сказал ему Орлов по-гиляцки.

— Поедем, капитан! — обращаясь к Невельскому как к равному, сказал Позь.

Орлов сходил за своими вещами в гиляцкую юрту.

Все спустились с обрыва вниз. Прибой время от времени накатывал большую волну. Матросы, Позь и Невельской, подхватив шлюпку за борта, побежали по кипящей воде. Море угостило их несколькими сильными ударами, окатило с ног до головы. Они прыгнули в шлюпку, сразу их подняло на огромную высоту, матросы налегли на весла, и шлюпка полетела вниз. Отошли от берега, и волны сразу стали меньше. С трудом перепрыгивали на шторм-трап и забирались на борт «Байкала». Шлюпку подняли.