в Картахену. Когда высокие горы на Санто-Доминго стали расплываться на горизонте, сердце у меня внезапно сжалось, слезы выступили на глазах и я заплакала. Ты спросила о причине моей грусти. Я не могла объяснить, сама ее не зная: всего несколько дней провела я на Санто-Доминго, ничто не привязывало меня к этому месту, жизнь я вела там самую скучную и бесцветную. Отчего же такая грусть? Не было ли то предчувствием, внушаемым иногда Господом в своем милосердии тварям своим.

— Что ты хочешь сказать? — вскричала с изумлением Лилия. — Я не понимаю тебя.

— Сейчас поймешь. Наверняка ты помнишь церемонию вступления моего отца на пост губернатора Картахены. Именитые горожане явились во дворец представиться дону Хосе Ривасу. Все они — богатейшие купцы, явились в числе тринадцати, и тринадцатого звали доном Энрике Торибио Морено; это богатый мексиканский купец, прибывший из Веракруса всего за несколько дней до нас.

— Дон Торибио Морено, закадычный друг твоего отца?

— Именно он.

— У него какое-то угрюмое лицо, — задумчиво заметила донья Лилия.

— Не правда ли? Знаешь ли, на кого он похож, и поразительно, так что я просто остолбенела, в первый раз увидев его?

— Нет, не знаю.

— Уверяю тебя, он в точности походит на презренного разбойника, рабами которого мы сделались в Пор-Марго вследствие случайностей азартной игры.

— Странно, — пробормотала Лилия.

— О, очень странно! — вскричала кузина с лихорадочным жаром. — Несмотря на его бороду, подстриженную теперь на испанский манер, на чистейшее андалусское произношение и мнимо добродушный вид, которым он как бы маскирует свое лицо, я ни минуту не была введена в обман и с первой встречи поняла, что человек этот явился мне на погибель.

— Однако…

— Дай мне договорить, ты увидишь, обмануло ли меня предчувствие. Впрочем, дон Торибио Морено отличается изяществом в одежде, в обращении и, судя, по крайней мере, по наружности, обладает несметным богатством; он так и сыплет золотом.

— Прибавь, что это азартный игрок, к тому же, как говорят, удачливый.

— Именно к тому я и веду речь. Мой отец небогат, как тебе известно, однако он страстный игрок и каждый вечер в его доме идет серьезная игра; нередко ставки достигают значительной суммы.

— Игра — бич Америки, она погубит испанские колонии!

— Погубит и поселенцев с их семействами. С месяц назад отец неожиданно приехал сюда, велел позвать меня и заперся со мной в этой самой комнате. Он усадил меня возле себя и пристально изучал несколько минут, после чего заговорил суровым голосом:

— «Ты хороша, Эльмина, тебе восемнадцать лет; пора выдать тебя замуж. Я выбрал тебе супруга, он богатый человек и мой закадычный друг. Готовься принять его ласково, я дал ему слово, а решения своего, как тебе известно, никогда не изменяю, особенно если связан еще и словом. У тебя два месяца, чтобы подготовиться к этому браку. Через два месяца, день в день, считая с этой минуты, епископ Картахенский благословит ваш союз в церкви Милосердия Богоматери. Тот, невестой кого ты, Эльмина, являешься с этой минуты, — дон Энрике Торибио Морено». На том он и кончил.

— А ты что ответила отцу?

— Ничего. Что же мне было отвечать на такое решительное объявление его воли? Я была ошеломлена, почти лишилась чувств и чувствовала, что не в состоянии произнести ни слова. С первых же его слов я по тайному безотчетному внушению предчувствовала или, вернее, угадала, что отец кончит разговор именем этого человека. Дон Хосе Ривас встал, долго смотрел на меня и вышел, не простившись, так же холодно, как вошел. Когда дверь затворилась за ним, я упала на пол без чувств; меня подняла моя кормилица. Прошел ровно месяц с тех пор, как произошел этот разговор между мной и отцом, Лилия.

— Что ты намерена сделать?

— Не знаю; одно только верно: я не буду женой этого человека.

— Но из-за чего же должен состояться этот брак? Как допускает его твой отец? Он ведь так гордится своим дворянским титулом!

Донья Эльмина горько улыбнулась.

— Отец разорился, Лилия, у него не остается, быть может, ни одного реала. Все его состояние теперь принадлежит дону Торибио. Понимаешь?

— О, это ужасно!.. Какая же надежда остается тебе?

— Господь! — вскричала Эльмина, воздев к небу умоляющий взгляд. — Господь! Он не оставит меня, когда нигде нет для меня опоры.

В эту минуту дверь отворилась, и вошла негритянка.

— Идет ваш отец, нинья, — сказала она, — с ним дон Торибио Морено!

— Ни слова! — грустно шепнула молодая девушка кузине, приложив палец к губам. — Ни слова, умоляю тебя, Лилия.

— Не унывай, Эльмина, — ответила та, целуя ее.

Дон Хосе Ривас де Фигароа, волею Его Католического Величества, короля Испании губернатор города Картахены, был высок ростом, хорошо сложен, лет сорока восьми, хотя на вид казался годами пятью-шестью моложе; походку он имел величественную, обращение изысканное; черты его лица не блистали красотой, но отличались теми крупными правильными линиями, которые встречаются только у потомков древних родов; его живые черные глаза глубоко сидели в глазных впадинах и выражали высшую степень надменности, спеси и насмешливого презрения.

Личность, которая сопровождала дона Хосе Риваса и величала себя доном Энрике Торибио Морено, слывя за мексиканца, составляла с ним самый разительный контраст.

Черты самые простые; серые, постоянно моргающие глаза с морщинами по углам, напоминавшие глаза хищных ночных птиц; светло-русые, почти белокурые волосы; рост не выше среднего; неуклюжее и тяжелое телосложение придавало ему с первого взгляда вид скорее нормандского или бретонского матроса, чем испанского дворянина, но взгляд его был так тонок, такая природная сила угадывалась в его мускулах, что невольно следовало признать в нем человека недюжинного.

Впрочем, обращение его носило отпечаток вполне светского воспитания.

Услышав, что двери отворяются, кузины поднялись со своих лежанок, чтобы принять посетителей.

У дона Хосе Риваса брови были нахмурены, насмешливая улыбка мелькала на его губах. Казалось, он совсем не в духе.

— Здравствуйте, ниньи, — с иронией приветствовал он девушек, — я приехал, как нежный отец, навестить вас.

— Милости просим, отец, — дрожащим голосом ответила донья Эльмина.

Донья Лилия подвинула стулья.

— Я осмелился, — продолжал дон Хосе все тем же насмешливым тоном, — привести с собой своего доброго друга дона Торибио Морено, который сделал мне честь просить вашей руки.

— Отец…

— Прошу не перебивать меня, нинья. Девушка замолчала, вся дрожа.

— Извините, сеньорита, — обратился к ней мексиканец с почтительным поклоном, — ваш отец не успел договорить, что, осмеливаясь добиваться высокого счастья быть вашим супругом, я поставил при этом одно условие.

Донья Эльмина подняла голову и с изумлением поглядела на дона Торибио.

— Правда, — сказал дон Хосе сердито, — как ни нелепо это условие, я только что намеревался передать его в двух словах: дон Торибио Морено просит вашего разрешения ухаживать за вами, сударыня.

— Ведь вы не все передали, уважаемый дон Хосе, — любезно прибавил мексиканец. — Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.

— Благодарю! О, благодарю вас, — вскричала девушка, в душевном порыве протянув крошечную руку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.

— Браво! — вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. — Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого

Стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-Богу! Я совсем умилен.