Он вскоре обнаружил его сидящим на единственном стуле, который был в зале. Прислонившись к спинке и закинув назад голову, мексиканец, по своему обыкновению, курил превосходную сигару.

В ту минуту, когда флибустьер наклонился к щели, дон Торибио Морено держал речь; разбойники слушали его с величайшим вниманием.

— Господа! — небрежно говорил он, пуская огромные клубы дыма ноздрями и ртом. — Я не понимаю вашего колебания. В чем же, наконец, дело? Ведь проще, ей-Богу, и быть ничего не может.

— Проще! — подхватил хриплым голосом рослый детина отвратительной наружности, кривой на правый глаз и косой на левый. — Гм! Видно, вашей милости угодно шутить. Я не нахожу этого дела таким простым.

— Черт тебя побери, любезный Матадосе, — возразил дон Торибио заискивающим тоном. — Ты вечно находишь затруднения в пустяках.

Достойный Матадосе, судя по виду, между прочим будь сказано, вполне заслуживающий свое прозвище, которое по-испански означает буквально «убивший дюжину», ответил невозмутимо:

— Я возражаю потому, ваша милость, что я честный человек и добросовестно исполняю дело, за которое возьмусь, чтобы не заслужить укора. Что касается девчонок — дело простое: петля, стянутая более или менее крепко — и все тут! Ребенок возьмется за это. Бедненькие голубки, они и не подумают защищаться… да, наконец, мы же будем в море, далеко от нескромных глаз, никто не посмеет помешать нашим делам… вопрос в том, что это еще не все.

— Да, да, — ответил дон Торибио, посмеиваясь, — я знаю, где у вас больное место.

— Черт побери! И даже очень, ваша милость. Я видел знаменитого капитана Бустаменте, как вы изволите называть его, и клянусь, мне он кажется вовсе не таким, чтобы с ним легко было справиться.

— Да вас-то ведь двадцать!

— Велика важность! Послушайте-ка: не далее как дня три назад человек двенадцать из наших поджидали, когда он выйдет от губернатора. Говорят, он чертовски удачлив в игре, и, признаться, мы хотели избавить его от части выигрыша за этот вечер. Темно было, хоть глаз коли. Подходит он, и мы накидываемся на него со всех сторон сразу. Другой бы немедленно сдался и просил пощады, не правда ли?.. Как бы не так!.. Что делает этот черт? Обнажает длиннющую шпагу и, не говоря ни слова, не подав даже голоса, как бросится на нас; меньше чем за три минуты искрошил пятерых, двоих-троих поранил и ушел, показывая нам кукиш. Нет, нет, ваша милость, это нелегкое дело. И наконец, поскольку сам я человек военный, то полюбил его. Это малый что надо! Мне он мил, клянусь честью, и меньше чем за тридцать унций я не убью его; вот и весь сказ!

— Вот и весь сказ! — хором подхватили остальные разбойники.

— Как угодно, ваша милость, меньше мы не возьмем, — повторил Матадосе.

Дон Торибио задумался.

— Пусть будет так! — вскричал он спустя минуту с гримасой, которая имела притязание изобразить улыбку. — Пусть будет по-вашему, упрямцы. Но я балую вас, честное слово! Каждый из вас получит по тридцать унций; только в этот раз, надеюсь, вы действительно убьете его.

— Без честности дела вести нельзя, ваша милость, — с достоинством ответил разбойник. — Мы с товарищами, благодарение Богу, известны как люди благородные и всегда добросовестно отрабатываем свои деньги.

— Никогда я и не сомневался в вашей честности и вашем благородстве, — улыбнувшись, заверил общество дон Торибио, — так как теперь мы обо всем договорились… ведь договорились, кажется?

— Договорились, ваша милость, — ответили разбойники хором.

— За исключением задатка, — вкрадчиво вставил Мата-досе.

— Каждый из вас сейчас получит по десять унций, остальное — после дела. Только помните, что вы всегда должны быть у меня под рукой. Я отправлю вас на шхуну только в последнюю минуту.

Капитан Бартелеми нашел, что слышал достаточно; он выбрался из своей засады.

Спустя пять минут он уже отдал честному Тонильо две унции золота и на всем скаку удалялся от кабака.

— Тьфу пропасть! — пробормотал он сквозь зубы. — Животное ядовитее, чем я полагал. Я не жалею, что подкараулил и подслушал его. Это, признаться, единственное средство докопаться до истины! Как, однако, хорошо питать недоверие!

Капитан Бартелеми придерживал аллюр лошади все время — разумеется, непродолжительное, — пока ехал по деревне. Отъехав на расстояние ружейного выстрела от Турбако, он пустил лошадь во весь опор и, достигнув узкой тропинки в лесу, решительно углубился в чащу.

Тропинка эта вела к шалашу, в котором так долго жил капитан, где мы увидели его в первый раз совсем в другом виде, нежели в настоящую минуту, и перед которым он проехал с час назад.

Еще издали, не доехав до шалаша, он увидел у входа негра верхом на лошади, который держал другую лошадь в поводу.

— Слава Богу! — шепотом сказал себе капитан. — Она имела терпение дождаться меня.

Он вонзил шпоры в бока лошади, и та помчалась стрелой.

Заслышав бешеный топот копыт, на пороге шалаша появилась прелестная молоденькая девушка.

Это была донья Лилия.

В мгновение ока капитан подскакал, спрыгнул наземь, бросил повод негру и почтительно раскланялся со своей очаровательной гостьей, вслед за которой вошел в шалаш.

— Долго же вы заставили себя ждать, сеньор! — воскликнула донья Лилия, пленительно надув губки. — Разве вы не получили моего письма? Или, быть может, вы забыли, что в нем заключалось?

— Вы сами этого не думаете, сеньорита; напротив, вы абсолютно убеждены, что любое ваше слово для меня равнозначно приказанию, которому я с радостью готов повиноваться.

— Но только не с поспешностью, — вставила девушка, усмехаясь.

— Сеньорита, я направлялся прямо сюда, когда нежданно-негаданно столкнулся нос к носу со своим достопочтенным другом сеньором доном Торибио Морено. Вот уже несколько дней как он — прости, Господи! — точно задался мыслью не отходить от меня ни на шаг. Он так упорно вертелся около меня, что я едва высвободился из его когтей с час назад в нескольких шагах отсюда.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась девушка. — И вам понадобился целый час, чтобы доехать? Перемените свою лошадь, любезный капитан; у бедного животного, должно быть, страшно разбиты ноги.

— Смейтесь, смейтесь, сеньорита, — с обиженным видом ответил капитан, — доброе же у вас сердце, когда вы так радуетесь моим невзгодам!

— Полноте, вот вы уже и сердитесь, капитан! Еще одна уловка, чтобы как-нибудь вывернуться.

— Нисколько, сеньорита, и в доказательство я скажу вам все: я ездил в кабак.

— Выпить чарочку?

— Нет, кое-что посмотреть.

— Отведать винца, хотите вы сказать? — насмешливо заметила девушка.

— Шутите сколько угодно, сеньорита, но тем не менее я вовсе не весел, смею вас уверить. Я пробрался в отвратительный сарай, приложил глаз к щели в перегородке и увидел и услышал такие вещи, от которых содрогнулись бы алькальд и даже альгвазил15, по природе своей люди отнюдь не робкого десятка.

— И что же такого удалось вам увидеть и услышать, капитан? — полюбопытствовала донья Лилия.

— Этого я, видите ли, сказать не могу, — ответил капитан, качнув головой.

— Стало быть, вы рассказываете мне, ни дать ни взять, какую-то чепуху.

— Я?

— Еще бы! Вы с головы до пят окутаны таинственностью.

— Увы! — воскликнул Бартелеми. — Разве моя вина, сеньорита, что вся наша жизнь состоит из тайн? Идем мы куда-то или возвращаемся, спим или бодрствуем, все вокруг нас — тайна! Отовсюду веет на нас таинственный мрак, он парит у нас над головой, глухо рокочет под ногами!

— Уж не сходите ли вы с ума, любезный капитан? — с изумлением сказала девушка, пристально взглянув ему в лицо.

— Я?

— Разумеется, вы.

— Насколько мне известно, нет. Я только отвечаю вам, сеньорита.

— Ах! И это вы называете «отвечать»?

— Когда же я говорю вам, сеньорита, что тайна…