В своем увлечения он только сейчас заметил, что произошла ссора.

— Что случилось? Идите же! Оставьте свои…

Он хотел добавить еще что-то, но Кася вскочила и крикнула, указав на дверь:

— Уходи вон!

— Но…

— Уходи сейчас же вон!

Куницкий оцепенел. В маленьких глазках сверкнула ненависть. Грубо выругавшись, он хлопнул дверью и выбежал из комнаты. Поджидавший его в вестибюле Никодим подскочил на диване.

— Что случилось? — спросил он у лакея.

Тот многозначительно улыбнулся и объяснил:

— Вероятно, дочка выставила ясновельможного пана за дверь.

Последние слова лакей договорил шепотом, потому что на лестнице показался Куницкий. Лицо его уже просветлело.

— Какая досада, дорогой пан Никодим! Представьте себе, у жены сильная мигрень, она не сможет выйти к ужину, а Кася не хочет оставлять бедняжку одну. Ничего не поделаешь — хе-хе-хе, — придется нам ужинать без дам.

Он взял Дызму под руку, и они отправились в столовую, где прислуга успела уже убрать два ненужных прибора.

Тут Куницкий принялся в деталях выспрашивать Дызму о его хлопотах в Варшаве и в Гродно. После каждого ответа он подскакивал на стуле, хлопал себя руками по бедрам, осыпая Никодима градом восторженных похвал.

— Знаете, дорогой пан Никодим, — воскликнул он наконец, — это повысит доход Коборова на целых сто — сто сорок тысяч в год. Это означает, что, согласно нашему договору, ваша тантьема перевалила за сорок тысяч в год. Каково? — Окупились хлопоты?

— Пожалуй, да.

— То есть как «пожалуй»?

— У меня были большие расходы, очень большие. Я рассчитывал, что оклад будет увеличен.

— Ладно, — сухо ответил Куницкий, — добавлю пятьсот. Будет ровным счетом три тысячи.

Дызма хотел было сказать спасибо, но, заметив, что Куницкий смотрит на него с беспокойством, покачался на стуле и сказал:

— Этого мало. Три пятьсот.

— Не будет ли слишком?

— Слишком? Вы полагаете? Ну, если для вас три пятьсот слишком, тогда четыре!

Куницкий съежился и хотел было обратить всё в шутку, но Дызма повторил:

— Четыре!

Прикрыв свое отступление комплиментами по поводу умения Дызмы устраивать сложные дела, Куницкий вынужден был наконец согласиться.

Соглашаюсь тем охотнее, что счастливое начало сулит и счастливое завершение.

— То есть как? — удивился Дызма. — Ведь дело закончено?

— Дело поставки леса. Но я полагаю, пан Никодим, что вам пригодилась бы тантьема в сто — сто пятьдесят тысяч злотых? А?

— Ну?

— Есть для этого средство, вернее говоря, есть для этого средство у вас.

— У меня?

— Разумеется, у вас, дорогой пан Никодим. Правда, это будет стоить стараний и хлопот. Нет ли у вас связей в министерстве путей сообщения?

— Путей сообщения? Гм… Нашлись бы.

— Ну вот, — обрадовался Куницкий. — Не можете ли там получить подряд на большую партию шпал?.. А? Это настоящее дело. Можно заработать!

— Вы уже зарабатывали на шпалах, — сказал Дызма. Куницкий смутился.

— Ах, вы об этом процессе? Ручаюсь вам, все было подстроено. От врагов не убережешься… Подстроено! Судьи вынуждены были оправдать меня. У меня в руках были неопровержимые доказательства.

Куницкий пристально следил за Дызмой, но Дызма молчал, и это его беспокоило.

— Вы полагаете, этот процесс может помешать в получении поставок?

— Во всяком случае, не поможет.

— Но вы сумеете хоть что-нибудь сделать? А? Имейте в виду, у меня под рукой документы: в случае надобности я могу вторично доказать…

Долго еще Куницкий распространялся о подробностях этого дела, приводил отрывки из своей речи на суде.

Близилась уже полночь, когда он заметил, что его собеседник клюет носом.

— Вы устали. Пора спать! Очень прошу вас, дорогой пан Никодим, не переутомляйтесь. Конечно, я буду вам благодарен, если вы станете приглядывать за хозяйством: ум хорошо, а два лучше, — но пока я, слава богу, здоров и не вижу нужды перегружать вас работой. Отдыхайте и будьте как дома.

— Спасибо, — оказал Дызма позевывая.

— И еще одно. Если у вас будет желание и время, займитесь, пожалуйста, моими дамами. Кася еще ездит верхом и немножко увлекается спортом, а жена, бедняжка, томится от скуки. Нет общества, оттого и мигрень и меланхолия. Согласитесь сами: бесконечное общение с Касей должно плохо влиять на ее нервную систему. Поэтому я буду вам очень благодарен, если вы уделите им хоть немного времени.

Дызма пообещал развлекать Нину и, ложась в постель, подумал:

«Старый пройдоха — и такая наивность. Женщина и так влюблена в меня, а он со своими предложениями».

Облокотясь на подушки, Дызма сел в постели, вынул из бумажника деньги, наскоро пересчитал; потом на листке бумаги стал вычислять, насколько велик будет его доход. Задумался, какова будет тантьема. Вдруг в соседней комнате послышались осторожные шаги. Кто-то шел ощупью впотьмах, зацепляя стулья. Был уже второй час. Заинтересовавшись, Никодим хотел было встать и заглянуть в соседнюю комнату, как вдруг ночной пришелец остановился возле его двери, ручка дрогнула, и дверь медленно стала открываться.

На пороге появилась Кася.

Дызма протер глаза и от удивления разинул рот.

Она была в черной шелковой пижаме с красными отворотами. Из-под опущенных ресниц Кася взглянула на Никодима. Бесшумно затворив дверь, приблизилась к постели. Не уловив и тени смущения, Дызма с возрастающим изумлением глядел на Касю.

— Не помешала? — спросила Кася с независимым видом.

— Мне?.. Да что вы… Нисколько.

— У меня нет папирос, — небрежно бросила она.

— А я думал…

— Что вы думали? — с вызовом спросила Кася. Никодим смутился.

— Я думал, что… что у вас ко мне какое-нибудь дело. Закурив, Кася кивнула.

— Есть и дело.

Кася придвинула стул и села, закинув ногу на ногу. Между красной атласной туфелькой и манжетой брюк показалась обтянутая смуглой кожей тоненькая косточка. Никодим ни разу не видел женщины в брюках, и теперь вид Каси казался ему верхом неприличия. Молчание прервал низкий, глубокий альт Каси:

— Я хочу поговорить с вами по-деловому. Какие у вас намерения насчет Нины?

— У меня?

— Не пытайтесь отделаться отговорками. Я считаю, что вы должны ясно и по-мужски ответить на мой вопрос. Ведь вы не станете отрицать, что добиваетесь ее симпатии. С какой целью?

Дызма пожал плечами.

— Я думаю, вы не обольщаете себя надеждой, что ради вас она бросит мужа. Если вы ей приглянулись, то это еще ни о чем не говорит.

— Откуда вы знаете, что приглянулся? — спросил, заинтересовавшись, Никодим.

— Неважно. Я пришла узнать, имею ли я дело с джентльменом или с человеком, который способен воспользоваться слабостью честной женщины и честной жены. Я сочла бы вас негодяем, если бы вы сделали Нину своей любовницей.

Кася была возбуждена, голос дошел почти до хрипа. В глазах разгорелось темное пламя.

— Чего вы ко мне пристал»!? — ответил Никодим с возрастающим раздражением. — Разве я сую нос в ваши дела?

— Ах, вот как? Должна я это рассматривать как уведомление о свинстве, которое вы намерены совершить? С каким удовольствием отхлестала бы я вас арапником по вашей квадратной роже!

— Что? — рявкнул Дызма. — Кого? Меня?

— Вас! Вас! — зашипела с ненавистью Кася, сжимая маленькие кулачки.

Дызма разозлился. Что вообразила эта сопливая девчонка! Явилась ночью и…

Внезапно Кася вскочила, схватила его за руку.

— Не трогайте ее! Вы слышите! Не смейте ее трогать!

Губы Каси дрожали. Никодим выдернул свою руку.

— Сделаю как хочу! Понятно? Слушать вас не желаю! Кася закусила губу и отошла к окну.

— Видали… — бросил ей вслед Дызма.

Он никак не мог понять ситуацию. Правда, его самолюбие приятно щекотало известие о том, что Нина им увлечена, но он не мог понять, почему это до такой степени возмущает Касю, почему она явилась к нему ночью, вместо того чтобы поделиться своими подозрениями с отцом. Он знал, что Кася ненавидит Куницкого, но почему же тогда она с таким рвением заботится о супружеской верности своей мачехи? У важных бар всегда все вверх тормашками…