— Гм… Как вы на все это смотрите, пан председатель? Никодим наморщил лоб.

Как я смотрю?.. Хм… Думаю, что это не самая мудрая мера.

— Это худшая мера. Это просто самоубийство! При теперешней конъюнктуре продавать хлеб! Да ведь заранее известно, что на сделке мы потеряем от тридцати до сорока процентов! Это безумие! Выбросить, наконец, на внешний рынок такое количество хлеба — это означает понизить цены, следовательно, они и у нас упадут. Мало того! Хлебным облигациям после этого тоже грош цена. Никодим покачал головой.

То же самое я сказал вчера Яшунскому. Предупредил, что самым решительным образом выступлю против предложения.

— Разумеется. Вы совершенно правы.

— Впрочем, мне хотелось услышать и ваше мнение. Рад, что мы сходимся. Ну, Кшепицкий, пригласите машинистку и продиктуйте ей наши возражения против проекта. Уж я им задам перцу!

Через два часа бумага была готова. Заседание экономического комитета назначили на семь, поэтому в распоряжении Дызмы и Кшепицкого был еще целый час. Они провели его в беседе о коборовских делах, о женитьбе Никодима.

Больше всего Никодима беспокоил вопрос, что делать с Жоржем Понимирским после свадьбы. Он был уверен, что Нина потребует перевести его из павильона в дом.

Она уже не раз говорила ему об этом. В сущности, Дызма ничего не имел против: Жорж не так уж болен, чтобы отправлять его в Творки.[28] Но Никодим боялся, что тот проболтается насчет Оксфорда.

Разумеется, своих опасений Кшепицкому он не поверял. Секретарь, в свою очередь, был уверен, что надо удовлетворить желание Нины. Если окажется, что Жорж невыносим, следует поместить его потом в какой-нибудь санаторий. На том и порешили.

Кшепицкий отвез Дызму в Совет Министров, а сам отправился к Пшеленской.

Усевшись за длинный стол, Никодим исподлобья поглядывал на премьера, который устроился на председательском месте, на министра финансов, начавшего уже свою речь, на остальных сановников. Сбоку, за маленьким столиком, сидели две стенографистки.

Министр финансов в краткой, сухой речи мотивировал свое предложение. Он заявил, что единственное средство покрыть дефицит в бюджете — продать скупленный хлеб. Тем временем международное положение улучшится, не исключено, что можно будет добиться займа за границей. В заключение министр добавил, что по образованию он филолог, в экономической жизни разбирается настолько, насколько этому мог его научить опыт последних лет, в министерское кресло он сел против воли, тем не менее министром-марионеткой оставаться не намерен, и поэтому, если его предложение отвергнут, он немедленно подаст в отставку.

Взявший затем слово премьер заверил министра финансов, что его заслуги ценятся высоко и что предложение должно быть принято.

Со всех сторон посыпались возгласы одобрения.

Во время заседания все то и дело поглядывали на Дызму, а тот упорно молчал. От него ожидали какого-то сюрприза и не ошиблись. Когда улыбающийся премьер обратился к нему с просьбой высказаться, Никодим встал и начал:

— Вы уж меня извините, болтать я не мастер. Скажу кратко. Речь идет не о нас — о благе государства, тары-бары разводить некогда. Что тут говорилось, ни к черту не годится. Я зачитаю свою декларацию.

Он разложил перед собой заготовленный Кшепицким текст и принялся читать.

По залу прошло движение. Едва Никодим кончил, министр финансов вскочил, возмущенный, замахал руками, стал протестовать.

Поднялся шум, присутствующие принялись возражать друг другу, ссориться, однако мало-помалу премьеру удалось их утихомирить, и началась нормальная дискуссия.

Яшунский с раздражением бросил Дызме:

— Почему вы сегодня стали на такую непримиримую позицию? Еще позавчера в беседе со мной вы уверяли, что в принципе не возражаете против предложения.

Дызма побагровел.

— Ничего подобного я не говорил!

— Говорили, что это может оказаться хорошим выходом.

— Неправда!

— Нет, это вы говорите неправду! — загорячился Яшунский. — Может быть, вы употребили другие выражения, но так или иначе, вы были согласны с проектом.

— Неужели вы не понимаете, коллега, — язвительно заметил министр финансов, — что пан Дызма прибег к этой уловке, чтобы захватить нас своими возражениями врасплох.

Никодим встал.

— Мне нечего долго распространяться. Я сказал, что надо было сказать. А вы, господа, поступайте как вам угодно.

Предложение министра было принято.

— Мне все трын-трава, — говорил Никодим в тот же вечер Кшепицкому, когда они вместе возвращались от Пшеленской, — все равно подаю в отставку.

— Жаль банка!

Дызма пожал плечами.

— Ваша идея! Ваше детище!

— Ну их к черту!

— Ну и шум поднимется завтра!

— Какой шум?

— Да в печати. Ведь это сумасбродство. Наверняка многие газеты будут за вас.

— Мне-то что от этого?

— Конечно, выгода платоническая, но завтра… Пан председатель, у меня есть одна идея.

— Ну?

— Выдался блестящий случай для вас: завтра же подайте в отставку.

— Стоит ли? Я собирался сделать это перед свадьбой. Зачем терять несколько тысяч злотых?

— Вы были бы правы, если б у них была на это место замена. Они не захотят отпустить сразу такого человека, как вы. Дело наверняка затянется. Моральный выигрыш вам обеспечен.

— В чем же он состоит?

— Да очень просто. Вы заявляете об отставке, не указывая причин. Всем становится ясно, что вы не хотите нести ответственность за решение правительства, которое намерено угробить хлебный банк.

— Ага!

— Видите, пан председатель, я прав. Общественное мнение будет за вас.

Никодим рассмеялся, потрепал Кшепицкого по плечу.

— Ну и ловкач же вы, Кшепицкий!

— К вашим услугам, пан председатель.

Предсказания Кшепицкого сбылись. На следующее утро в большинстве газет проскользнули туманные намеки, было также напечатано официальное сообщение о решении экономического комитета, которое оппозиционная печать не замедлила подвергнуть резкой критике.

В тот же день Никодим вместе с Кшепицким, сопровождавшим своего начальника для того, чтобы подчеркнуть важность момента, нанес визит премьеру и вручил ему прошение об отставке.

Премьера это озадачило и привело в замешательство. Он принялся упрашивать Дызму не обострять положения и взять прошение обратно. Тот, однако, со всей твердостью заявил, что его решение бесповоротно. Он согласился исполнять свои обязанности до назначения преемника, но предупредил премьера, что никакие обстоятельства и уговоры не изменят его решения.

При выходе из дворца Совета министров Никодима несколько раз сфотографировали репортеры трех газет, предупрежденные Кшепицким о предстоящей отставке пана председателя.

Произошло это еще до часу дня, а в два приехал в банк министр Яшунский. Он был сильно расстроен, руки у него дрожали. Через каждые два-три слова он повторял:

— Ради бога, не делайте этого!

Он убеждал, объяснял, уговаривал, доказывал, что это непатриотично, что отставка вызовет смятение в промышленных и аграрных кругах, что могут возникнуть опасные осложнения политического порядка, что это может привести к расколу, что положение кабинета неизбежно пошатнется. Наконец он стал взывать к Дызме как к другу, который Яшунского и его сотрудников должен удержать от падения в пропасть.

Не успел Дызма ответить, как доложили о приезде министра финансов. Вслед за министром финансов явились депутат Левандовский, затем полковник Вареда, затем Уляницкий, председатель Хиршман, князь Ростоцкий.

Зазвонил телефон: председателя Дызму вызывали в Замок[29] к пяти часам.

Все были мобилизованы для того, чтобы отговорить Никодима от его решения, может быть даже ценой отмены постановления экономического комитета. Но Дызма оставался непреклонен.