«Еще как-нибудь подведет меня! Или Нине наболтает чего? У, черт!»

Никодим решил, что, если она еще раз пристанет к нему, он так ее отчихвостит, что навсегда пропадет охота.

В квартире пахло Ниниными духами. Никодим разделся, собрался уже повалиться в постель, да вдруг вспомнил, что завтра утром Кшепицкий отправляется в Коборово и он к его отъезду должен приготовить кое-какие бумаги. Никодим возился добрых полчаса; едва кончил — зазвонил телефон.

Это был Вареда. Они сидят компанией в баре, и все вместе решили вызвать Никодима.

— Как приехала Нина, — стал жаловаться полковник, — мы тебя совсем не видим. Обязательно приезжай.

Но Дызма категорически отказался. Он устал, хочет спать.

И вообще он не любил пивных. Изредка выпить — это еще куда ни шло, но торчать часами за столиком, накачаться до бесчувствия — нет уж, слуга покорный. Если прежде он кутил с Варедой, Уляницким и их друзьями, то делал это только для того, чтоб завязать знакомства, теперь той мечтой, к которой он постоянно возвращался, была размеренная, спокойная жизнь в Коборове.

Дело с аннулированием Нининого брака продвигалось быстро. Все упрощал тот факт, что Куницкий присвоил себе чужую фамилию. Остальное довершали деньги, а в них теперь недостатка не было.

День проходил за днем, не принося особых событий.

На каждом шагу Дызма чувствовал отсутствие Кшепицкого.

Хоть Никодим и приобрел некоторую сноровку в управлении банком, хоть он и знал, как следует поступить в том или ином случае, тем не менее попадались дела, решить которые было ему не под силу. Тогда единственным спасением был тяжелый приступ ревматизма.

Впрочем, если, несмотря на все меры предосторожности, он и допустил несколько промахов, то их отнесли за счет рассеянности влюбленного председателя. Предстоящий брак служил пищей для бесконечных разговоров. Информацию поставлял в основном Игнатий, который ежедневно носил корзины с цветами на квартиру невесты пана председателя.

Нина приходила к Никодиму по нескольку раз в неделю.

Не зная об этом, Пшеленская громко и при всех восхищалась тем, что Нина все хорошеет и настроение у нее заметно улучшилось.

— Любить и быть любимой, — говорила ей тетка, — это, моя дорогая, лучшая косметика для женщины. Ты на глазах расцветаешь.

Нина смеялась, рассказывая об этом Никодиму.

О муже она почти не вспоминала. Впрочем, ей было не до того. Водоворот светской жизни совершенно захватил ее; она имела огромный успех. И молодые, и пожилые мужчины наперебой ухаживали за ней, в каждом салоне ее окружала толпа поклонников.

Среди них появился и такой, на которого Дызма стал смотреть с беспокойством.

Беспокойство причиняли не столько достоинства поклонника, сколько поведение Нины. Слишком заметно выделяла она его, слишком часто разговаривала с ним и танцевала.

Это был мужчина лет около сорока, высокий, худощавый, с выгоревшими на солнце конопляными волосами. Явился он неожиданно, бог весть откуда. Побывал во всех уголках земного шара и потому с одинаковой свободой говорил об Австралии, Перу и о Гренландии, словно это были Константин или Милянув.[27] Звали его Хелль, Оскар Хелль. Он говорил, что родился в России; узнав, что Дызма окончил Оксфордский университет, стал называть его коллегой. Сам он учился в Кембридже. Польским языком он владел так же хорошо, как и десятком других. Когда его спрашивали, кто он по национальности, он с забавной растерянностью разводил руками.

На Нину он с самого начала произвел большое впечатление. Она не старалась скрыть свою симпатию к этому человеку, и Никодим это, конечно, сразу заметил.

Нельзя было сказать, что положение становилось угрожающим, однако беспокойство Дызмы возрастало. В довершение всего у него даже не было под рукой Кшепицкого, у которого были готовые рецепты на все случаи жизни. Кшепицкому он послал письмо, но ответа все не было.

Меж тем Оскар Хелль обосновался в Варшаве. Он со всеми перезнакомился, не пропускал ни одного бала, раута, танцевального вечера. Дел он никаких не вел, в деньгах недостатка не испытывал и потому прослыл богачом, даже завидной партией. Привез его в Польшу граф Помяловский, пригласив на кабанью охоту. Сам граф мало что мог сообщить о Хелле, так как познакомился с ним на палубе итальянского парохода во время экскурсии на Канарские острова.

Всю свою изворотливость Никодим употребил на то, чтобы изолировать Нину от этого проходимца, однако ставить вопрос ребром он боялся — это могло только ухудшить отношения.

Все затянулось бы, вероятно, на неопределенное время, если б в разговоре между Хеллем и Ниной не была как-то упомянута Кася Куницкая.

Оказалось, что Хелль хорошо ее знает, встречался с ной в Давосе, в Канне, в Женеве, что они даже пишут время от времени друг другу, так как обоих интересует телепатия и они обмениваются наблюдениями.

Нину это очень взволновало. Наконец-то она узнала что-то о Касе, которую очень любила. К тому же она не могла оставаться равнодушной еще и по той причине, что с Касей ее связывало слишком много воспоминаний.

При первом же удобном случае она сообщила Никодиму:

— Представь себе, пан Хелль хорошо знает Касю! Он встречал ее за границей, они даже переписываются! Бедная Кася! Она так одинока… Мне ее жаль.

— Может, этот Хелль все врет?

— Никусь! Как ты можешь так говорить! — вспылила Нина. — Оскар — настоящий джентльмен!

Этот разговор возымел решающее действие на Дызму, Он решил действовать, и притом немедленно. Сперва надо было посоветоваться с Варедой. В тот же день он условился поужинать вместе с ним.

После первой рюмки водки приступил к делу:

— Видишь ли, Вацусь… Ты знаешь этого Хелля?

— Знаю. Веселый парень!

— Веселый, не веселый — черт его знает, только, понимаешь, нет мне от него житья.

— Как так?

— Отбивает у меня невесту.

— Дай ему по роже, а если взъерепенится, пара пистолетов — и точка.

— Поединок? — поморщился Дызма.

— Конечно! Я тебе, Никусь, скажу: в таких случаях лучше всего — раз-два, без лишних разговоров.

— Видишь ли… Не это главное. Дело идет о бабе. А баба еще пуще к нему потянется, если, предположим, его поранить.

— Как же ты думаешь поступить?

Дызма почесал подбородок.

— Может, арестовать его… Черт его знает, что он за птица, бродяга без роду, без племени…

— Гм… Между нами говоря, нет никаких оснований.

— А может, шпион? — неуверенно произнес Дызма.

— Почему б ему быть шпионом?

— Может, не шпион, а может, и шпион. Никто ничего не знает. Откуда у него столько денег? На какие средства он живет?

— Гм…

— Проходимец. Иностранный подданный…

— М-да, пожалуй, можно было бы проверить его документы, — задумчиво сказал Вареда. — Невзначай даже можно сделать обыск в номере гостиницы. Но если окажется, что все в порядке, получится конфуз. Нет, так нельзя.

Вареда выпил еще рюмку и вдруг хлопнул ладонью об стол.

— Есть средство! Могу тебе сказать — верное средство…

— Ну?

— Речь ведь идет не о том, чтоб его засадить, а о том, чтоб отвадить, верно?

— То есть как отвадить?

— Ну, отвадить его от Нины.

— Конечно.

— Ну так есть средство. Его арестуют, сделают у него обыск, напечатают об этом в газетах, а потом попросят извинения и выпустят.

— Ну и что из этого?

— Как «что»? Не понимаешь?

— Нет.

— Да ведь это очень просто. Ты думаешь, Нина станет любезничать с тем, кого подозревают в шпионаже?

Дызма подумал, подумал и ответил:

— Пожалуй, не станет.

— Да и вообще, будут ли его принимать после этого в обществе?.. Да, брат, после такой штуки придется ему сложить манатки и убраться подобру-поздорову.

— Гм… Но… ведь он может объяснить, что это ошибка, — заметил Никодим.

— А мы можем дать понять, — возразил ему Вареда, — что выпустили его только потому, что он был слишком хитер и сумел вовремя спрятать концы в воду.