— Ну и почему тогда столько эмоций? — я пожал плечами. — Получается, что это просто элемент интерьера, историческая ценность довольно сомнительна...

— Да ты дослушай сначала! — Ларошев сверкнул глазами. — Матонины к потере особняка отнеслись философски, тем более, что он как-то никому особенно и так не нравился. Зато статуи начал собирать Полунин.

— Это нувориш такой? — припомнил я. — В пенсне и напомаженных усиках?

— Он самый, — подтвердил Ларошев. — Он собрал семнадцать статуй. Не поверишь, откуда только он их не извлекал! Одну приспособили вместо пугала на огороде, а другой вообще сортир подпирали.

— А всего статуй сколько было? — спросил я.

— Восемнадцать! — просиял декан. — Теперь понимаешь?

— Много-много денег? — я приподнял бровь. — А как же история и это вот все?

— Так это же всего лишь предмет интерьера, ты же сам говоришь, — Ларошев подмигнул. — Ну так что? Осчастливим Полунина?

— А как добычу будем делить? — спросил я.

— Ты что, идиот? — декан посмотрел на меня странно. — Разве не ты спрашивал, как бы откупиться от твоего попечителя? Или ирония откупиться от Матонина, продав его имущество, не кажется тебе достаточно тонкой?

— Где деньги, Лебовский?!

Как же я надеялся никогда больше не услышать этой фразы! В прошлой реальности практически каждый новый знакомый, узнав мою фамилию, начинал знакомство именно с этой цитаты из одного сомнительного шедевра мирового кинематографа.

Приколисты, блин! Фильм, кстати, был так себе. Вообще никогда не понимал восторгов по его поводу.

Вот только сейчас надо мной, похоже, никто не прикалывался. Меня выдернули из-под одеяла, подхватив за локти, и выплеснули в лицо ведро ледяной воды. И вряд ли они пытались щегольнуть знанием современной киноклассики

— Где деньги, Лебовский?! — повторил Йован. Здоровенный серб поставил ведро на пол. Одет он был, как всегда, в траченный молью мундир Соловецкой артели. Хрен знает, где он его раздобыл на самом деле, каждый раз он по этому поводу рассказывал очередную драматическую историю, ни одна из которых не была правдой.

— Или ты думаешь, что любимчик ректора может вот так запросто творить все, что ему захочется, а мы будем глотать, как твои шлюшки с медицинского?

— Да о чем ты вообще говоришь? — спросил я, проверяя насколько крепко меня держат. Кстати, я и правда не понимал. Я вернулся в Томск позавчера, и с тех пор первый раз лег спать... Я посмотрел на часы на стене. Шесть двадцать утра. Ага. Чуть больше двух часов назад.

— Вот ты говно на ножках! — Йован без замаха врезал мне под дых. Весь воздух вылетел из легких, меня бы согнуло, но двое его верных миньонов держали крепко. За локти. Так. За локти... Соединить большой и безымянный, потом большой и указательный. Скрестить мизинец и средний.

— Пальцы, дебилы!!! — Йован попытался отскочить в сторону, но было поздно, заклинание сработало. Его ноги разъехались на внезапно ставшим страшно скользком полу. И он грянулся на пол. Ноги его прихлебал тоже разъехались, пальцы соскользнули с моих рук. Я быстро схватил со стула свои вещи, сунул ноги в сапоги и выскочил из комнаты. Действие склизлы длится минуты полторы-две, так что фора у меня так себе.

Я прогрохотал сапогами по металлическим ступеням черной лестницы, дернул задвижку и выскочил на задний двор общежития. Вот что мне мешало уйти спать к своим? Нет, блин, поленился. Ночь, пешком далеко, омнибусы не ходят.

— Лебовский? — сидевший у стены Корчин едва сумел сфокусировать на мне взгляд. — Опять муж вернулся не вовремя?

— Много ты знаешь замужних в общаге? — огрызнулся я, прыгая на одной ноге, а другой пытаясь попасть в штанину.

— Да хрен тебя знает, как ты их находишь... — Корчин отхлебнул из бутылки. Вот нормальный же мужик, когда трезвый! Только он теперь все время бухой. Как и все мужики-каратели. Почему-то нормально заниматься медициной получается только у одаренных девчонок. А парни рано или поздно текут крышей.

— Эх, стоит один раз трахнуть овцу... — пробормотал я. История с замужней со мной случилась единственный раз, и больше я к ним на пушечный выстрел не приближаюсь. Но теперь мне фиг забудут.

— Лебовский, стой, скотина! — в окно четвертого этажа высунулся Йован. — Все равно я тебя поймаю!

В этот момент я сумел-таки застегнуть штаны и побежал дальше. Рядом со мной об край клумбы разбилась брошенная мне вслед бутылка. Сверху раздалось очень характерное клацанье дробовика.

Да, бля... Я принялся слегка раскачиваться и петлять, чтобы прицелиться было трудно, нырнул за живую изгородь, пробежал мимо Мертвого Лося, морга-котельной, перемахнул через забор и свернул в переулок. На шаг я перешел только через три квартала.

Какого хрена вообще произошло?

Вроде оторвался. Я перешел на шаг, потом вообще остановился. Кажется, только теперь я проснулся. Но все равно ничего не понял. Так... По порядку. Целый месяц я был паинькой, а в выходные-таки взял шишигу и поехал за добычей. Вчера весь день мы с Ларошевым потратили на Полунина и Гезехуса. Ларошев и Бюрократ мне целый ликбез провели, как набить этой зубастой статуе цену побольше. Ну, там, «пули свистели над головами, ужасные опасности и страшные приключения...» В общем, с мой точки зрения, нормально так торганули. У того аж напомаженные усики тряслись, когда он каменюку эту увидел. Все-таки, коллекционеры — странный народ.

А потом был долгий разговор с Гезехусом в университетском саду. Погода хорошая, не хотелось ему в кабинете сидеть.

Разговор крутился вокруг двух вещей — насчет моего попечительского контракта и насчет помещения для историков.

Все-таки, Гезехус тот еще жук, конечно. Кажется, он меня в результате надул с этим контрактом. Но хоть от Матонина отвязался, и то хлеб.

И что сейчас делать? Бежать к своим досыпать? А уже потом разобраться, какая муха укусила Йована, что он взялся за оружие...

Нет, так не пойдет. Наш серб — парень вспыльчивый, конечно, но отходчивый. Он не спит, так что можно прямо сейчас с ним и поговорить. Тем более, если я правильно понял, о каких деньгах идет речь, то меня это тоже напрямую касается.

Я повернул обратно, прошел вдоль забора до места, где над кованной решеткой низко нависали ветки развесистого клена. Перемахнул обратно на территорию университета и осторожно, кустиками, направился искать Йована.

Высунулся из-за разросшейся живой изгороди. Ну да, топает явно в мызу, и эти двое следом. Я подождал, когда они скроются в зарослях и пошел следом. Впереди скрипнула, закрываясь, дверь.

Я бесшумно скользнул к окну и прислушался.

— Ушел, гад, — резюмировал Йован. — Но кроме него и правда некому, Борис!

— Почему ты никому не сказал, что вы Соболя продали? — хмуро проговорил Борис.

— Да потому что... — Йован шумно выдохнул. — Ждал подходящего момента, вот почему. Деньги в тайнике, ничего им не будет...

— И куда же они делись? — ехидно спросил Саранча.

— Да говорю же — Лебовский спер наверняка! — уверенно заявил Йован. — У него какая-то мутная история с крепостным контрактом, ему кровь из носа надо было выкупиться. Ну вот и решил...

— Ты что городишь, болгарин? — сказал я.

— Лебовский! — хором заорали сразу человека четыре.

— А ну сюда иди, недомерок! — прорычал серб.

— Спасибо, я тут постою, — хохотнул я. — А то ты опять начнешь по мне из дробовика палить!

— Это ты стрелял? — окрысился Борис. — Я же сказал — привести его, не пристрелить!

— А что случилось-то? — спросил я.

— Ты деньги спер из тайника, вот что случилось! — зарычал Йован.

— Пятачок деньги не брал, — хмыкнул я. — В смысле — я ни при чем.

— А чем докажешь? — спросил кто-то, кажется, Саранча.

— Так, тихо, — вполголоса сказал Борис. — Йован, почему ты решил, что это он?

— Так в тайник-то мы вместе прятали! — воскликнул Йован. — А сегодня мы собрались деньги делить, тайник открыли, а там пусто.