– Какая чистюля, – сказала санитарка, к которой Саня обратилась. – А чего ж вчера – ломтями грязь соскребали? Перебьёшься.

Саня вдруг заплакала:

– Будто я виновата… два месяца жизни украли, память украли… где дом, где что… никто не верит… Денег надо – так я дам. Оскорблять-то зачем?

Плакать ей было так непривычно, что она от стыда забилась в какую-то каморку, заставленную бумажными мешками, грязными зелёными кастрюлями и какими-то палками. Санитарка неловко похлопала её по плечу:

– Да не обижайся ты. Тут народ-то, знаешь… всякий. Отвыкаешь от нормальных-то. А что, правда, говорят, тебя эти… на тарелке… умыкнули?

– Кто?

– Ну… с другой планеты которые… на летучих тарелках…

– Я не помню, – беспомощно сказала Саня.

Санитарка помогла ей ополоснуться под душем, замотав колено рыжей клеенкой. Предложенные деньги – пятёрку – правда, охотно взяла. Хотя и спросила: не последние? Нет-нет, легко сказала Саня, не последние…

Должно было остаться ещё две пятёрки. Осталось почему-то четыре.

За обедом, как и велено было, она набила живот безвкусной пресной кашей. В буфете продавали бутерброды, и она докупила три бутерброда и съела. Сытости не наступило, просто потянуло в сон.

Укол в живот был болезнен – однако ничего такого особенного. Ну, больно. Бывало и побольнее.

Колено почти прошло. Она ходила прихрамывая, но и только. Даже спустилась на пятый этаж, где торговал книжный киоск. Хотела выбрать что-нибудь почитать. И почему-то купила дешёвенькую, с полуоторванной бумажной обложкой, книжку: "Мёртвые не спят".

Она сама удивилась своему выбору.

Почему-то был очень долгий вечер. К давно лежащим тёткам приходили гости, что-то приносили – в основном еду. Саня уже поняла, что кормят в больнице чересчур диетически. Её пытались угостить, но она почему-то отказалась. Лежала и читала.

(– Вы читать не разучились?

– Нет.

– Странно, правда? Сложные вещи вы помните, а такую простую, как день вчерашний – нет. Как вы это объясняете?

– Никак. Я помню многое, что не касается меня. А саму себя и… рядом – не помню.

– Да-да. Обычно такие феномены вызываются органическими изменениями, скажем, возрастными. Вот мне, допустим, можно не помнить вчерашний день, зато детство я помню замечательно…)

Книга казалась идиотской. Люди так себя не ведут. И так не говорят. Но почему-то при чтении её у Сани возникало тревожно-приподнятое состояние, и казалось, что пахнет снегом. Свежим снегом…

Уже все гости разошлись, когда в палату стремительно ворвалась невысокая девушка.

– Санька! – закричала девушка, бросаясь к кровати. Саня отложила книгу… – Не узнаёшь? – девушка с некоторым испугом остановилась. – А я тебе… это… плюшек купила…

– Я… почти помню, – сказала Саня мучительно. – Мне бы разрезать вот тут… – она потёрла левую бровь.

– Валя, – сказала девушка. – Чижик. Ну? Вспомнила?

– Валя… Чижик… – Саня поднялась с кровати. – Мы с тобой… подожди… учились…

– И?! – вопросительно-торжествующе пригласила к воспоминаниям Валя. – Что ещё?

– Жили вместе… – Саня не то догадалась, не то и на самом деле вспомнила.

– Точно! А мне говорят – память, мол, потеряла! Имя, говорит, долго не могла вспомнить – а помнит только, что общага сгорела. А вы тогда как пропали – теперь только про то и разговоры. Ну, мне Марь Семённа и говорит: махни, посмотри, что за Алексеева Александра такая… Так ты что, не помнишь совсем-совсем ничего? И меня, значит…

– Почти ничего. Всё… как будто не в фокусе… или как будто в книжке страницы выдернуты…

Саня взглянула вниз, будто там могла быть какая-то иллюстрация состояния её памяти, и вдруг увидела, что гостья её каким-то чудом балансирует на самом краю перекладины. Одна нога уже соскользнула, вторая – готова была соскользнуть…

– Осторожно, – сказала Саня тихо, чтобы не напугать. – Дай руку. Теперь встань сюда. Сюда-сюда… Вот. Ну, всё.

Чижик вдруг руку отдёрнула.

– Ты что?

Саня пожала плечами:

– Плохое место.

Она вдруг поняла, что на них смотрят. Лежащие женщины приподнялись и смотрели очень настороженно.

– Слушай, – сказала одна, – а ты почём знаешь?

– Что?

– Ну… что плохое.

– Вижу… чувствую… А оно действительно?..

– Там третьего дня Дарья Теплакова померла. На поправку уже шла, а тут – хлоп на пол, и всё, не дышит… А ты к нам только вчера попала, знать не можешь…

– Да я и правда не знала. Валя, а…

– Пойдём в коридор, – Чижик как-то подобралась и напряглась.

Это было разумно. Но всё же и в коридоре Саня дважды обводила Валю вокруг незримо зияющих дыр.

– Понимаешь, я вроде бы в уме. Но вычеркнуты все имена и почти все события, которые со мной происходили. Вот тебя в лицо узнала… и вообще – просачивается что-то… Но всё равно это – ничего. Вот помню: ездили в деревню… в какую, зачем?.. потом возвращались поездом, потом на машине… пожар не помню, но откуда-то знаю, что всё, что у меня было, сгорело. Потом… какой-то ужас, помню чувство ужаса, но не знаю, из-за чего. И всё: очнулась на скамейке в сквере, вся грязная, оборванная… и узнала, что прошло два с лишним месяца. И что теперь делать? Даже из больницы выпишут – куда пойти?

– Ой, за это не переживай, мы тебя устроим! И в училище восстановят – ну, на второй год оставят, подумаешь, компот. Паспорт мы твой вытащили, успели, и вещи какие-то… ну, это у Сороки, она всё в гнездо, всё в гнездо. Слушай, а с кем ты ездила – не помнишь?

– Нет. Помню, что кто-то был…

– С братом ты ездила, он у нас военруком работал. Алексеем его звали. Ты, может, поэтому так и назвалась, а?

– Не знаю. Я вдруг чего-то испугалась… надо было сказать имя, и я сказала – первое попавшееся. Постой, Валя. А кто тебе позвонил?

– Не мне. Мне куда звонить, без пейджера прозябаю… мы же сейчас, кто бесхозные, в классах и спим, и занимаемся… А в училище позвонил врач из травмпункта, сказал, что вот, мол, вроде бы ваша погорелица… в больницу отправили. Сразу про вас с Алексеем и вспомнили. Шуму-то – ой, много было после того, как вы пропали. А главное – в общаге же на чердаке сгорел кто-то, кости там нашли… В общем, весело мы без тебя жили, хохотунчики хоть по пальмам развешивай. Ну, ты вообще-то… что-нибудь вспоминаешь, когда я говорю?

– Да… Только это не складывается пока. Не стыкуется.

– Ой-ма… Ну, ладно. Я в тебя сейчас всё методически вкладывать буду, а ты слушай и наматывай…

Мелиора. Север

Вторжение началось утром девятого апреля, а уже к вечеру двенадцатого можно было сказать, что высадка десанта прошла успешно. И севернее, и южнее порта Ирин возникли плацдармы, с которых началось продвижение лёгкой пехоты вглубь территории и навстречу друг другу; порт оказался взят в клещи. Если он падёт – а это представлялось весьма вероятным, – то уже ничто не помешает прямо у глубоководных причалов разгружаться тяжёлым баргам и левиатонам, доставляющим передвижные башни и метательные машины – средства боя, без которых конкордийцы воевать не любили.

Только маленький отряд гвардейцев Паригория под командованием внучатого племянника Вандо, акрита Артемона Протасия – меньше тысячи мечей – противостоял сейчас десанту. Остальные силы северян вынужденно были растянуты вдоль побережья, отражая всё новые и новые попытки высадки. Флот, видимый с откосов и тем более с маяков как тёмный остров, смещался то к северу, то к югу, прощупывая лёгкими судами наличие и доблесть береговых патрулей.

Силентий собрался в Лучине, родовом поместье Рогдая Анемподиста – большом мрачноватом доме, выстроенном ступенчато на крутом склоне горы. Из окон дома виден был залив, а дальше, в зеленоватой туманной дымке – Фелитополь, древняя столица, город забытый всеми и всеми заброшенный…

Рогдай стоял на высоком крыльце, встречая прибывающих.

Кесаревич Войдан оказался первым – верхом на коне в сопровождении девяти стражников. На нём был лёгкий кожаный панцирь с решётчатыми заплётками на груди и плечах; светлые волосы свободно раскинулись. Рогдай отметил про себя, что за последний месяц кесаревич заметно возмужал – будто стал старше сразу на десять лет.