Не встаёт никто. Не встанет никогда.

Он сглотнул. Отрада приподняла голову и глядела на него, только на него.

Тогда он снова лёг, просунул одну руку ей под голову, а второй осторожно (проклятое железо…) обнял её за шею, уткнул в себя – опять же в железо… Не смотри туда, подумал он, не смотри пока…

Пока это ещё можно – не смотреть.

Венедим пришёл в себя от тошноты. Его всегда укачивало на кораблях и в лодках, и однажды укачало даже верхом – на наплавном мосту. И сейчас он смотрел в небо над собой, боролся с подступающей дурнотой и недоумевал, куда делись обязательные звуки воды. Но рядом просто переговаривались: на том крестьянском восточном диалекте, когда все слова будто бы знакомы, просто от них отсекли окончания, а сами слова означают вовсе не то, к чему ты привык.

– …Опасе мы во вжорку курга…

– Нишк.

– Ты подглудь: скоко первей запоздна игнуло…

– Нишк, я муж.

– Нишк, нишк… Токо и сыру, что нишк…

Венедим повернул голову направо, потом налево. И справа, и слева были лошадиные шеи. Почему-то ему на миг представилось, что беседу ведут сами лошади, думая, что их не слышат.

Потом он приподнял голову и посмотрел на себя.

Он лежал, прикрытый серым одеялом, на узких вьючных носилках, закреплённых между двумя лошадьми. Насколько он знал, ещё одни носилки должны быть под ним, а двое – перекинуты справа и слева, за спинами лошадей их не видно. Венедим попытался приподняться сам, но не смог: широкий ремень перехватывал его поперёк груди. Он шевельнул руками, но руки тоже были к чему-то привязаны. Равно как и ноги.

– Эй, – позвал он негромко. – Кто-нибудь.

– Очнулся, слав, – сказал добродушный голос. – Ну, дела…

Венедим увидел плечи и лицо приотставшего верхового. Это был несомненный азах.

– Сильны у тебя покровители, – покачал азах головой, – ну, сильны. Так свалиться… это да.

– Свалиться? – переспросил Венедим.

– Ты что, не помнишь? Как летал по воздусям?

– Ох… – Венедим сморщился. Он вспомнил. – Так это я, значит…

– Коней подменных к озерцу пить спустили, – сказал азах. – Тут ты сверху – кобыле на спину, да отлетел – и в воду. В дно влип. Вязко там. Успели вытащить… А кобылу убил, да.

– Ничего себе, – прошептал Венедим.

– Другие попадали далековато, не дотянуться было. А кто на камни ещё… Ты ж вот – в самый раз. На ногу лубок положили, на руки тож. Как, не мозжит?

До этой секунды Венедим не чувствовал ничего, кроме тошноты, а тут – налетела боль. Казалось, что правое бедро кто-то выкручивает, выжимает, как хозяйка бельё.

– Терпимо, – сказал он.

– Ты, если что, говори. Костоправ велел тебе макового настою не жалеть.

– Попозже, – сказал Венедим. – Что там, на поле?

– Плохо… Мы увозили уже тебя, как вестовой от стратига прискакал. Велено всем за Белую отходить… А мостов-то на Белой – всего ничего.

– За Белую, – повторил Венедим. Небо вдруг стало тёмным, показались звёзды. Летящие, как искры костра…

Был момент, когда Рогдаю показалось: ещё можно что-то спасти. Но это был только миг, а потом – от моря появились степняки, их знаменитая конная пехота: лошадь быстро переносит двоих-троих, которые бьются потом в пешем строю. Они обрушились на растрёпанный, понёсший главные потери левый фланг, так и не вышедший из плотного контакта с атакующей с фронта тяжёлой пехотой… Рогдай видел, как быстро всё было кончено. Чрезвычайно быстро. С холма не слышны крики и не видны кровь и смерть – всего лишь пропадают цвета, меняются на жёлтый и серый…

Упование было одно: что опытные сотники – не подведут, выведут, вытащат… хотя бы тех, кто там ещё жив…

…Но даже когда вспышки и треск прекратились, Алексей поднялся не сразу и тем более не позволил подняться Отраде. Тянул ветерок, и гнусно пахло гарью. Дым уже не взлетал прямо под облака, и поэтому видимость была неверной, зыбкой. Ни в чём нельзя было быть уверенным. Будто бы неслись невдалеке всадники – и вдруг исчезали. Или брёл кто-то слепо, натыкался на невидимое препятствие – и тоже исчезал…

И только один, бредущий слепо, не исчез.

Человек в обгоревших лохмотьях, со сплошной раной там, где были волосы, с ямами на месте глаз, весь чёрный… что-то ещё было в нём неправильно, но Алексей понял это лишь со второго взгляда. У бредущего не было рук, лишь обгорелые культяпки, как сучки дерева…

Он прошёл мимо, упорно, целеустремленно, и только когда он скрылся, Алексей позволил Отраде посмотреть на то, что стало вокруг.

– Боже… – прошептала она. И это было единственное слово, которое она могла произнести ещё долго-долго.

Туча над головой так и стояла, пустая, истончившаяся, вся в белёсых тяжах и тёмных прядях чудовищно длинных волос, и очень высоко, на пределе видимого, порхали белые летучие мыши. Алексей опять попытался вспомнить, с чем связаны в его памяти эти странные твари… и опять не смог.

Но с чем-то ужасным. Куда более ужасным, чем просто огненный ад…

– Надо дождаться темноты, – сказал Алексей, и повторил, и повторил ещё, но очень трудно было пробить глухоту, и пришлось самого себя понимать по губам, хотя звуки какие-то всё же попадали, набивались в уши – просто в ушах они вели себя своеобразно. – Будем. Ждать. Темноты.

Отрада кивнула. Что-то сказала. Улыбка исказила лицо.

Сотник Камен Мартиан к исходу дня смертельно устал, был измучен, но всё ещё жив. Левую руку, которой держал он щит, разлетевшийся под ударом топора огромного степняка, охранявшего мост, Камен не чувствовал совсем; рука походила на синее полено, из которого торчали врастопырку коротенькие пальцы. Больше он щит подбирать не стал, попросил соседей в минуту передышки содрать, извинясь, с мертвеца кожаную кольчатую рубаху – ею и закутал руку. Потом, когда вихрь унёс многих, и тысячника Венедима среди них, он тоже отделался легко: его лишь перебросило через реку прямо на колья, да не нанизало, а втиснуло меж двумя… Стрелы попадали в него не раз, но лишь одна нашла непрочное местечко, да и та – клюнула на излёте. Камен обломил древко, а наконечник вот, в боку под кожей. Пока не мешает…

Так что Камен вполне искренне полагал себя невредимым.

Выпроставшись не без труда из щели меж кольями, он поначалу долго стоял, изумляясь небесному огню, полыхающему всего лишь через реку – рукой подать – от него, потом обернулся. Серые и жёлтые спины…

У него хватило отчаяния добежать до ближайшего пролома в частоколе и спрыгнуть вниз. Молнии иной раз били в реку или в колья над головой. Вихри побродили здесь изрядно, местами выдрав из земли даже камни с барана размером; аккуратные выемки наполнялись водой. Местами же – тела и валуны лежали вперемешку в кучах выше роста…

Камен шёл вверх по течению до тех пор, пока молнии не перестали хлестать над головой. Тогда он выбрался на заросший мелкой ивой берег.

И увидел табун коней сотни в две голов – осёдланных, но без всадников.

Потом он увидел всадников. Они повсюду лежали в траве, и по ним ползали змеи.

Он засвистал по-азахски, подзывая коня, но никто не повёл и ухом, и Камен понял, что они тоже оглушены близким непрерывным громом и ничего не слышат. Тогда он просто пошёл вперёд, глядя под ноги и держа наготове тонкий и причудливо кривой степной меч. Он подобрал этот меч у реки, когда вдруг – не сразу – осознал, что вихрь не только перенёс его на другой берег, но и обезоружил. Ничего более подходящего на глаза ему не попалось…

И всё же разглядеть в высокой траве змей – было немыслимо. Одна тут же скользнула по сапогу, вторая в полушаге подняла голову… Змея была зелёного цвета с более тёмными зелёными же зигзагами. На большой угловатой голове тускло горели жёлтые глаза. А пониже головы нервно подрагивали зелёные же крылья.

Камену было не до испуга. Он чуть приподнял меч… и змея отшатнулась и скрылась в траве. Быстрый зигзаг отметил её путь…