Гудящими голосами пели свои кровожадные песни вожди победителей.

Каррас наслаждался праздником, как никто другой.

Пирующие воины издевались над своими пленниками и пленницами. Особенно нравилось им гнать хлыстами людей, которые сами еще недавно повелевали жизнью и смертью своих подданных. Приближенных Бузахура и его родственников обратили в рабство.

Каррасу подливала вино какая-то женщина, старавшаяся держаться по-прежнему гордо и с достоинством. Несколько раз ее сбивали с ног подножками и толчками. А потом Каррас повалил ее среди набросанных на пол подушек и шкур, и грубо взял у всех на виду.

Воины неистово ревели от восторга и покатывались от хохота, пока Каррас терзал несчастную, вбивая ее спиной в пол.

Старый лев еще не утратил страсти к женщинам.

Он всегда брал женщин из тех племен, которые покорялись его власти.

И всегда делал это жестоко.

Сильных надо бить, гордых надо ломать.

Каррас поднялся, поправляя одежду.

У ног его рыдала униженная красавица.

— Вина! — рыком потребовал великий каган.

Ему поднесли чашу.

— Слушайте, я расскажу вам старую историю, легенду о нашем великом предке, Конане Скитальце, который жил задолго до Катастрофы.

Пирующие чуть притихли.

— Рассказывали, что в юности Конан был рабом у некоего правителя. Но трудился он не с мотыгой, а с мечом в руке. Его расковывали перед боем, и заковывали обратно после победы. Он жил в яме и кормили объедками со стола. Однажды тот жестокий правитель призвал своих сыновей и спросил их…

Все знали старую легенду, но все равно завороженно слушали.

— Он спросил сыновей — что лучше всего в жизни?

Некоторые, наизусть знавшие предание, шепотом повторяли слова за Каррасом.

— Один из сыновей ответил: самое лучшее в жизни — это скакать по степи с соколом на руке, и слушать, как в волосах поет ветер. Но отец велел ему замолчать и спросил другого сына. И тот сын ответил — самое лучшее в жизни — весело пировать с добрыми друзьями. Но отец и ему велел замолчать. Тогда ответил из ямы покрытый кровью раб, наш пращур Конан. Вы помните, что он сказал?

— Помним! Мы помним его слова!

Хриплый голос Карраса звучал с невероятным внутренним напряжением. Он жил этой легендой, он был ее частью. Ведь в нем тоже текла частица крови древнего воина.

— Самое лучшее в жизни — сокрушить врага, взять его жизнь, отнять его землю, сесть на его коня и слушать плач его женщин! — прорычал Каррас.

— Сокрушить врага и слушать плач его женщин!

Вторя громовым словам древнего предания, рыдала женщина у ног Карраса.

Каррас схватил ее за волосы и заставил подняться. Теперь в глазах ее не было гордости.

Каррас хохотал, когда она пошла прочь, спотыкаясь и стараясь запахнуться в разорванную одежду.

А пир продолжался.

Только через три дня Каррас начал наводить порядок. Кончился грабеж и бесцельное насилие. Добычу свозили ко дворцу, в котором обосновался Каррас. Справедливый раздел будет позже. Конечно, воины нагребли в поясные сумы всякую мелочь, но на это суровый правитель смотрел сквозь пальцы.

Когда войско снова было в сборе, Каррас приказал Наранбатару, Фелану и Перту увести большую его часть в лагерь за пределы города. Он опасался, что в городе может начаться чума. К тому же кутежи и обилие добычи портят воинов.

Сам Каррас остался в городе с пятью сотнями названных, и занял дворец эмира.

Жители города привели в порядок большой храм, в котором недавно отмечали победу степные военачальники. Когда храм был вычищен и отмыт, священнослужитель, тот самый, под которым Бузахур убил коня, провозгласил Керима новым великим эмиром.

Церемония вышла краткой и бедной, но на нее пригнали смотреть всех жителей Гхора, уцелевших во время резни. Керим выглядел самым несчастным человеком на свете, но перечить грозному Каррасу он больше не смел.

Народ Гхора, напуганный чудовищным разгромом, который учинила Орда, и те представители аваханской знати, которые пережили битвы, вынуждены были склонить колени перед новым эмиром, хотя каждый понимал, кто на самом деле воцарился над Афгулистаном.

Эмир теперь сидел на прекрасном отцовском троне, но справа от этого изящного сооружения наскоро возвели из дерева огромный помост, который нависал над троном наместников Ормузда подобно тому, как скала нависает над долиной.

Помост накрыли толстыми коврами, шитой серебром и золотом парчой и другими дорогими тканями. Каррас сверху всей этой роскоши бросил львиную шкуру и возлежал на ней. Вокруг помоста стояли, сверкая доспехами и мечами, киммерийские воины. Разбавленное вино варварскому правителю подавали почти обнаженные женщины, жены и дочери знатнейших людей Гхора.

Жену Бузахура, которая возомнила, будто искусство в любовных утехах позволит ей как-то влиять на величайшего владыку Степи, Каррас несколько раз прилюдно высек, и, в конце концов, подарил ее Мерген-хану.

Бывают мужчины, сколь угодно решительные и жестокие в делах войны, но с сердцем мягким и податливым к женским чарам. Каррас был не таков. Женщин он ценил невысоко, они ему быстро надоедали, и он избавлялся от них без сомнений и промедлений.

Вот сейчас его взгляд упал на точеную грудь высокой и тонкой девушки в прозрачной ткани. Каррас протянул огромную ладонь, жесткую от поводьев и меча, ущипнул ее. Девушка вскрикнула. Каррас захохотал.

Весь тронный зал погрузился в тишину. У Керима на лице пылал лихорадочный румянец. Собравшиеся на прием к новому эмиру просители, дружно смотрели в пол, чтобы не видеть унижения, которому развалившийся на шкуре степной варвар подвергал новопровозглашенного эмира Афгулистана и дочь почитаемого в городе священнослужителя Сеифа.

Каррас, наконец, прогнал несчастную, допил свое вино и сел. После нескольких дней застолий голова у него болела, лицо оплыло, запавшие глаза смотрели устало и мрачно. Он поднял ладонь, и тишина в зале стала непереносимой.

— Пусть эмир творит суд. — сказал великий каган.

Один за другим к Кериму тянулись просители, дарили подарки, поздравляли с воцарением и после непременно начинали излагать свои жалобы. Керим старался милостиво привечать каждого. Что же до решений, то каждый раз, перед тем как ответить, он мучительно смотрел на Карраса и тот мановением руки давал понять, утверждает он распоряжение своего «сына», или нет.

Слуги ловко перетаскивали врученные эмиру подарки к помосту великого кагана. Но все попытки обращаться напрямую к нему, равно как и дарить подношения сразу ему, Каррас пресекал.

— Мы здесь лишь затем, чтобы помочь нашему возлюбленному сыну вникнуть в государственные дела. — отвечал Каррас.

Все же несколько судебных решений он принял сам. Каррас не знаком был со сложным и цветистым правом Афгулистана, опиравшимся в равной степени на традиции, изыски ученых мужей и религиозные поучения. Он судил по краткому и суровому Степному Укладу, оставленному ему отцом, а там, где не находил опоры в поучениях отца, творил свою волю.

Но решения его были взвешены и справедливы. Это удивило аваханов, не ждавших от неграмотного степного царя ничего, кроме первобытной свирепости. Однако Каррас действительно вникал в суть дел и разбирал их, согласно справедливости и здравому смыслу.

Обращаясь к Кериму, его называли эмиром, но, кланяясь Каррасу, аваханы очень быстро стали использовать слова «великий правитель», не уточняя, правителем чего является этот скуластый степняк.

Каррасу же оставалось только удивляться, как много людей сохранили и жизнь и даже состояние во время разгула воинов. Наверное, они посулили что-то командирам отрядов, спрятались за каменными стенами, откупились выпивкой и малой частью своих сокровищ.

А еще все эти богатые люди поразительно легко признали законной власть нового эмира и покровительство Карраса.

У свергнутого и погибшего Бузахура не нашлось ни одного искреннего сторонника, все как будто бы только боялись вендийских меченосцев, а сейчас радовались воцарению законного наследника престола.