— Это птица Гаруда, — слышится Андрюше, — и ты убьешь ее, убьешь ее… А потом она вернется, потому что птица Гаруда бессмертна…

На лоб ему ложится мокрое полотенце, рядом журчит вода…

Когда Андрей проснулся, уже потемнела вода, потемнели горы по берегам. Рядом с ним лежали штаны и куртка из синей дабы — дешевого китайского ситца. На носу лодки кружком сидели гребцы. Среди них — Чен. Увидев, что Андрей проснулся, китаец встал и подошел к Шинкареву.

— Есть хочешь?

— Нет.

— Водки?

— Нет, спасибо. Что за груз? — Андрей показал на ящики.

— Чай. Вот они везут, — кивнул Чен на купцов, стоящих на корме, — немного в степи продадут, немного в Красноярске, потом в Енисейск спустятся.

— А дальше — в Москву?

— Это зимой, на санях. Летом в тайге дорог нет, только лодки.

— Опасно чай возить?

— Все опасно возить. Там, где русские живут, разбойники по ночам в тайге караулят, чай с возов режут. Когда «чаереза» ловят — догола раздевают, привязывают к дереву и обливают водой. Так и стоит всю зиму во льду, других пугает.

— И все равно режут?

— Режут.

За разговором они подошли к кормовому кубрику. Еще больше сгустились сумерки, сквозь входную занавеску, сделанную из соломенной циновки, мелькнул огонек свечи, горящей внутри.

— Иди, — сказал Чен, — Ши-фу ждет. Изнутри кубрик оказался достаточно просторным. Койки были скрыты в темноте, на низком столике, стоящем в центре, горела свеча, были разложены свитки шелка и принадлежности для письма: кисточки, стакан с водой, брусок сухой туши и круглая каменная тушечница. Тут же низкий коричневый чайник и стеклянные чашечки. Мастер, сидя по-турецки, выводил на шелке нечто напоминающее топографическую карту. Отложив кисть, пригласил Андрея садиться:

— Покажи руку.

На плече уже образовалась корочка, но на запястье повязка присохла к ране.

— Надо сменить. Потерпи.

— Меняйте, раз надо.

Присохшую повязку пришлось отрывать от раны. Господин Ли Ван Вэй обработал руку и наложил чистую повязку. Затем налил Андрею чаю и вновь взялся за кисть.

— Сколько было конного хода до перевала? — спросил он, не поднимая головы.

— От озера?

— Нет, от крепости.

— Три дня.

— А на перевал сколько шли?

— Ну… Часов шесть?

— Пожалуй.

Обмакнув кисть в тушечницу, китаец вывел сбоку от карты столбцы быстрых изящных иероглифов.

— Спуск с перевала?

— Часов семь. Мы шли медленно, в тумане, потом прятались.

— Да. Час быстрой скачки до реки, полдня и ночь на плоту до Енисея. Кажется, все.

Мастер прополоскал кисточку и осторожно отжал ее о край стакана.

— Красиво? Это тоже гунфу. — Китаец указал он на иероглифы и продолжил:

— Повезешь это вместе с Ченом. Познакомились?

При этом он пристально взглянул в глаза Андрею, словно проверяя, усвоил ли тот «легенду».

— Да. Кто он здесь?

— Начальник охраны. Мой лучший ученик. Бери! — Он протянул Шинкареву послание.

— Что здесь?

— Тебя не касается.

— Тогда зачем мне это брать? — Андрей усмехнулся. Затем взял свиток, развернул, вгляделся в географическую схему, затем поднял голову, встретившись глазами с Мастером.

— Скажите, Ши-фу, вы шпион? Китайский шпион?

Шинкарев подумал, не пора ли ему несколько расширить правила игры — дать понять, что он здесь российский Наблюдатель, а не просто ученик Мастера. Китаец об этом знал с самого начала, но в их отношениях этого момента как бы не было. Так что — изменить игру, ввести официальный момент? «Рано».

— Э-э-э… Кажется, ты начинаешь забывать родной язык, — подчеркнуто спокойно возразил Мастер. — Это у «них» шпионы, у «нас», как известно, разведчики.

— А кто тут «мы»и кто «они»?

С бесстрастным видом китаец скрутил шелк и теперь подчеркнуто медленно, тщательно взялся упаковывать его в промасленную ткань.

— Тебя это волнует?

— Мне это не все равно.

— Почему?

Отвернув толстое полотенце с коричневого чайника, господин Ли Ван Вэй налил еще по чашке — чай был почти прозрачный, с крупными зелеными листьями, горьковатый на вкус. «Как он не остывает в этом чайнике? Глина, наверное, особая».

— Китай только что воевал с Россией, — сказал Андрей, — а может, и сейчас еще воюет. Само собой, в этом времени. А шпионить против России я не буду. Кстати, что у нее с Китаем — мир, война?

— Перемирие. Но с чего ты взял, что все это против России? Ведь тут совсем другие страны: кыргызский Хоорай, Тува под монгольскими Алтын-ханами, джунгары…

— Какие, к черту, джунгары? — прервал его Андрей. — Плывем-то мы в Красноярск!

— Это Чен тебе сказал? — Мастер был явно недоволен. — Да, Красноярск, но не сразу.

— Ну вот!

— Что «вот»?

— Как это что? Вот вернусь я в свое время, а вместо Красноярска Чайнатаун на десять миллионов китайцев!

— Ты вернись сначала.

«Вот тут он прав».

Добавив себе чаю, Мастер усмехнулся в усы:

— Десять миллионов китайцев, говоришь? А что, это мысль! Тебе не приходило в голову, что России — твоего времени — следовало бы свою Чечню сдать в аренду Китаю лет эдак на двадцать? Через год там будет образцовый порядок — расселится миллионов пятнадцать трудолюбивых рисоводов, а все «полевые командиры» получат по лопате и отправятся на стройку ирригационных сооружений, в район Синьцзян-Уйгурского автономного округа…

— Сами разберемся. А с уйгурами у вас тоже не очень получается.

— Верно. Хотя это не главное.

Мастер откинул полог, коротко бросив в темноту что-то по-китайски.

— А что тут главное?

— Главное то, что сейчас — то есть в середине семнадцатого века — завязываются те исторические узлы, которые определят жизнь в этой части света вплоть до нашего времени. Именно в это время складываются государства в их нынешних границах — Россия, Китай, даже Орда киргиз-кайсаков…

— Что за орда?

— Вы ее называете независимым Казахстаном.

— Понятно. И что, мы будем в этом участвовать?

Мастер взял подсыхающую кисточку, заострив ее кончик до иголочной тонкости, и едва заметно, совсем неощутимо для кожи притронулся к руке Андрея.

— Коснемся. Вот так. «Красиво».

— Оставим след, — продолжал Мастер, — ведь след и есть настоящий знак Пути. Как сказал поэт девятого века Сыкун Ту: «Вот подлинный след: воистину, познать его нельзя. Облик воли только хочет родиться, а превращения уже творят новые чудеса!» Волна обгоняет любые усилия. Мы чуть-чуть, точно рассчитанным образом корректируем историю здесь, в семнадцатом веке. Волна отраженных событий проявится только в двадцать первом веке. Дойдя, волна «уляжется»— события станут естественными, своими для истории, и в то же время такими, как нужно… кому-то.

— И все-таки я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? — Китаец собрал принадлежности для письма, убрал куда-то чайник и чашечки.

— Вот смотрите — допустим, я живу в 2003 году…

— Допустим.

— Каким-то образом я попал, скажем, в 1660 год. Что-то натворил, пошла волна отраженных событий, я возвращаюсь в свой 2003 год, а там все идет иначе. Но ведь события 2003 года уже произошли, их нельзя менять задним числом.

— А 2005 год? 2010? То, что еще не прожито в твоем 2003 году — как быть с этим?

— Значит, какие-то силы — эти самые «подлинные божества»— перенесли меня из моего 2003 года в 1660 год, чтобы мое действие в этом году так вмешалось в волну взаимосвязанных событий, что это изменит еще не прожитое нами будущее — скажем, 2005 или 2010 годы. Так?

— Может, и так, — в голосе Мастера появилось нетерпение, он явно стремился закончить этот разговор.

— И что, постоянно так происходит? То есть постоянно устраиваются такие «переносы-экспедиции», корректирующие ход истории?

— Я этого не знаю. Но почему бы и нет?

— Мне это кажется странным.

— А мне кажешься странным ты. И что с того?

— Но как же люди живут, возвратившись в свое время? Помня все это? Почему они молчат? Или… они не возвращаются?