Скрип шагов приблизился, наконец, из-за серого каменного взъема показалась гнедая конская голова, затем склоненная шея, напряженные плечи, охваченные широким хомутом. Три лошади гуськом вывели тяжелый струг, который шел против течения, пользуясь еще и обратным ходом воды — такой ход часто бывает у берегов широких быстрых рек. В струге сидели казаки: бородатые люди в длинных кафтанах, в круглых шапках с меховыми опушками, с саблями на боку и длинными пищалями. Еще двое шли по берегу, погоняя лошадей.

В месте впадения Бирюсы лошади остановились, казаки стали совещаться, как переезжать через залив — будут ли кони переплывать реку или лучше перевозить их в струге. Деталей Андрей не слышал, долетело лишь пожелание кому-то отправиться к такой-то матери, высказанное особенно громко. Похоже, верх взял второй вариант, потому что лошадей распрягли и загнали в воду. На лицо Андрея упала крупная капля, потом еще одна. По воде пошли круги, серая дымка над рекой сгустилась, перейдя в нечастые косые струи. Перед тем как отплыть, казачий десятник спрыгнул на берег, подошел к «быку»и внимательно изучил впадину, в которой спрятался Андрей.

У десятника было узкое загорелое лицо с густым румянцем на выступающих скулах, длинный крупный нос, близко посаженные глаза, большой толстогубый рот, обведенный рыжеватыми усами и такой же бородкой. Под толстым сукном его круглой шапки с рысьей опушкой угадывались зашитые полоски железа. Длинный красный кафтан был украшен частыми нагрудными петлями, грудь пересекал кожаный рушник с прицепленной лядункой — замшевой сумочкой для зарядов, и натруской — черным рожком для пороха. На левом боку висела широкая кривая сабля с витой латунной рукоятью. Русский человек, воин семнадцатого века, со спокойным достоинством смотревший на жизнь и на смерть. Не заметив Андрея, десятник вернулся на струг и тот отчалил, скрывшись в дождевой полумгле.

Соскочив со скалы, Андрей дал отмашку, показывая, что путь свободен, и на ходу прыгнул в лодку. Небо затянуло плоскими серыми тучами, несильный затяжной дождь ровно стучал по енисейской воде, быстро идущей на север. Пройдя Минусинскую котловину, вобрав в себя полноводные Тубу, Сисим, Ману, река стала чуть медленнее, но шире и мощнее, она расходилась тяжелыми низкими волнами, накатываясь в светлую северную даль. Мастер и Аграфена спрятались под навесом и мирно беседовали, временами о чем-то пересмеиваясь. Андрей с Ченом накрылись от дождя рогожными мешками и гребли в охотку, не особенно надрывая жилы.

Андрей снова вспомнил лицо казачьего десятника, затем рыжего казака — первую встречу с ним в ночном зимнем лесу и его голову, срубленную Мастером. До сих пор происходящее было похоже на сон — честно сказать, степняки не воспринимались им настоящими людьми — так, странные тени из странного сна. Даже эта девочка, Ханаа. Наверное, дело было в языке — трудно считать своим того, чью речь не понимаешь. Но уже рыжая староверка была реальной — абсолютно такой же, как сам Андрей, Таня или московские парни, с которыми он брал депутата. А теперь десятник. У степняков не было права судить о том, что и как делает Андрей. А вот у этих людей такое право было — так ему казалось.

Лодка неожиданно качнулась — это Мастер, выбравшись из-под навеса, осторожно прошел на место Чена, отправив того в балаганчик. Смех и повизгиванье Рыжей показали, что тот с ходу принялся за дело. Мастер, накинув на себя мешок, взялся за пару весел:

— Надо размяться. Как твоя рука?

— Спасибо, Ши-фу, нормально. Я тут подумал…

— О чем?

— Вы сказали, что я буду учиться. Но разве так учатся?

— А что? Тебе не нравится способ?

— Скорее отсутствие цели.

Мастер греб ровно и сильно, заметно увеличив ход тяжелой лодки. Андрей, наоборот, работал веслами без всякого усердия.

— Поясни, — попросил господин Ли Ван Вэй.

— Ну как же. Сначала вы говорили об обучении воина, о стихиях. Потом пошла политика, история. Зачем все это?

— Скажи, как ты зовешь меня?

— «Ши-фу».

— И что это значит?

— По-китайски «учитель».

— Вот именно, по-китайски! Но ты ни разу не спросил меня, в чем суть обучения в китайской школе, у китайского учителя.

— И в чем суть?

— Ты меня разочаровываешь, Андрей.

Андрей промолчал. Он был обижен. И немудрено: всю жизнь, всю свою личность нацелил на Учение, на ушу, на этого китайца, наконец. И что теперь? Обиду, к тому же, усугубляло предпочтение, отданное Чену. Тот лишних вопросов не задавал, сидел себе в балаганчике, Глашку рыжую щупал — и на тебе, «мой лучший ученик»!

— Так в чем суть китайской школы? — деланно спокойно спросил Андрей, стараясь по-китайски «держать лицо».

— По-китайски школа называется «мэнь»— «ворота». Скажем, моя школа в Сучжоу носит название «Лянмэнь»— «Балочные ворота». Любые ворота должны куда-то открываться, ты согласен?

— Согласен.

— Хорошо. Так вот, все китайские «ворота», все школы — «мэнь» открываются на одно и то же — единство общего Пути. Понятно? Ты можешь начать с чего угодно: с каллиграфии, с боевого искусства, медицины, истории — иными словами, можно войти через любые ворота. Но в результате обучения ты должен выйти на понимание — нет, на ощущение — живой жизни в общем Пути вещей, или Дао.

— Как это делается?

— Сначала нужно просто принять на веру то, что говорит твой учитель, каким бы странным это не казалось. Затем надо самому убедиться в истинности сказанного, проверить на себе.

— Перенос личности во времени? Четыре стихии?

— И многое другое. — Господин Ли Ван Вэй помолчал немного. — Я долго думал, в чем твоя проблема. И, кажется, понял — ты не умеешь выбирать. Может быть, жизнь не давала тебе много возможностей для выбора. Но часто ты стараешься просто делать, что прикажут. Согласен, ты действуешь жестко, порой просто сметаешь других со своего пути, но самого-то пути не выбираешь.

— А надо ли? Может быть, не выбирать — это тоже выбор?

— Может быть. Но так многому не научишься.

— Что же делать?

— Есть довольно жесткий метод обучения — «затруднительные положения», по-китайски «гуаньтоу». Попав в «затруднительное положение», ученик видит, достаточно ли у него «возвышенной воли», чтобы идти дальше. Даже не идти, просто жить дальше. Как шутят в китайских школах, чтобы выдержать такой экзамен, «нужно обладать резвостью скакуна, упрямством осла, неразборчивостью вши и выносливостью верблюда». Продвинутый ученик сам создает себе «гу-ань тоу», и обычно на это уходит большая часть его мирских заработков: «затруднительные положения» дело не дешевое. Но я, так. и быть, постараюсь устроить тебе одно.

— Где? И когда?

— Там, куда мы плывем, где же еще. А когда… вот приплывем, тогда и разберемся. Надо еще и дело делать.

«Может быть, он выталкивает меня из дела?»— с некоторым сомнением подумал Андрей. Внезапно у него закружилась голова — не очень сильно, но ощутимо, раньше такого не бывало. Перед глазами поплыла вода и горы, Андрей качнулся, упершись в деревянный борт. Так же внезапно все прошло.

Дождь кончился, вниз по Енисею потянул ветер, разгоняя низкие облака. Послюнив палец, Чен предложил поставить парус. Выбравшись следом за ним, раскрасневшаяся Глаша, видавшая, как ставит парус ее отец, взяла на себя общее руководство. Под ее инструктаж Андрей с Ченом подняли на мачту тяжелую, топорно вытесанную рею, с которой раскатали вниз толстое серое полотнище со шкотами, закрепленными на нижних углах. Мастер, ходивший в Желтое море на пиратских джонках, взялся за шкоты и одновременно за руль, выставляя ход под ветер. Парус медленно выгнулся, спереди послышался ритмичный плеск волн, разбиваемых тупым закругленным носом.

Глаша отправилась на нос варить кулеш — пшенную кашу с салом. Дымок от костерка, разложенного на плоском камне, сбивало ветром, унося над темными низкими волнами, мерно вздымающими долбленку. Андрей помог Рыжей с огнем, придерживая рогулькой таганок, чтобы не расплескать воду. На качке, в тесной лодке, молодая женщина время от времени касалась Андрея — то плечом, то бедром, — а из-под платка горел румянец на молочно-белой щеке, за рыжим локоном поблескивал серый глаз, обведенный морщинками, уже ясно видимыми на дневном свету.