– А что мне еще в той ситуации было говорить, чтобы патриотов вштырило? Их же трое было против меня одного. Вот и пришлось мести метлой, не думая о будущем.

– В другой раз все же думай. – Из комнаты появилась Маринка с сумкой в руках. – Обо мне подумай.

– Обещаю, – сказал я. – Голова сильно болит?

– Болит.

Адский чудо-фонарь своей вспышкой превратил Маринку из яркой жизнерадостной женщины в тихое существо с красными слезящимися глазами.

– Представляешь, каково сейчас этим уродам? – утешил я ее как сумел. – Им побольше твоего досталось, Ласточкин вообще почти вплотную стоял и тебя частично загораживал, а бойцам я вдобавок навалял.

– Ты просто Бэтмэн! – хмыкнул Слава.

– Vivere militare est, – провозгласил я, забирая сумку и подхватывая под локоток все еще неважнецки видящую Маринку. – Жить – значит бороться!

– А еще говоришь про то, чтобы жизнь была хорошая, а не веселая, – вздохнула супруга.

– Без приключений мы не можем, – признал я и добавил по возможности энергичнее, чтобы приободрить жену: – Но тот, кто с риском по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!

– Ой ли, – снова вздохнула она.

Мы отвезли Маринку отдыхать от приключений к родителям, а сами поехали к метро.

– Хочешь, у меня перекантуйся, – предложил друган. – Ксения не будет против.

– Благодарю, но это на крайний случай. Без необходимости не хочу твою хату попалить. Высади меня сейчас у метро.

– Давай я тебя до дома подброшу?

– Не надо. – Мне категорически не хотелось вылезать при свете фар у самого подъезда, наоборот, тянуло прогуляться по дворам, осмотреться возле дома на предмет засады, просто подумать в тишине и одиночестве. Объяснить всего этого Славе я не мог. – Просто тормозни сейчас, дальше я сам.

В припозднившемся павильоне со всякой всячиной я купил свежие батарейки и перезарядил светошоковый фонарь. Кроме проверенного средства самообороны, я прихватил на случай встречи с патриотами ТТ и, после некоторого колебания, Сучий нож. Поначалу я хотел оставить его дома. У него была одна пренеприятная особенность: доставая, я всякий раз резался о его злое лезвие. Нож был с характером и не упускал возможности проявить свою сучью натуру. Давно пора было сшить ему ножны или хотя бы обмотать клинок бумагой и поверх скотчем, чтобы носить в кармане, но руки никак не доходили и я продолжал таскать финку по-жиганячьи – за ремнем. Если бы меня решили обыскать менты, я не задумываясь пустил бы в ход оружие. После всего содеянного в Усть-Марье препоны в виде морали и сострадания исчезли окончательно, зато появилась ненависть к мусорам. К этому также приложил руку Кирилл Владимирович Ласточкин.

Провонявший смрадом бедноты метрополитен с отвычки не радовал. Как я раньше в нем каждый день ездил? По факту позднего часа пассажиров было немного, но и те напоминали «Едоков картофеля» Винсента Ван Гога: морды у них были совершенно собачьи. Единственным светлым лучом в царстве деградантов была двадцатилетняя куколка, сидевшая напротив меня. Всю дорогу она читала глянцевый журнал, шевеля губами. Не в силах вынести это зрелище, я вышел на остановку раньше.

Не знаю, в чем была моя ошибка: то ли выскочил пригнувшись, то ли чересчур суетливо, однако едоки картофеля, пресытившиеся своей пресной диетой, решили подзакусить моим мозгом. По рассеянности я оказался на одной ступеньке эскалатора с пьяной женщиной, чья красота была сравнима лишь с красотой ее наряда.

– Вы коренной петербуржец?

Она была одета в заношенный джинсовый костюм и лицо имела тоже изрядно потасканное, нуждающееся как минимум в стирке.

– Хули надо? – максимально вежливо, насколько было возможно в данной ситуации, осведомился я.

– Вы коренной петербуржец?

– Почти год уже.

– Так коренной?

– Пристяжной, – вздохнул я.

– Чем занимаетесь? – проигнорировав несущественный для затравки разговора ответ, продолжила беседу несвежая мадам.

– Груши околачиваю.

– Получается?

– Более или менее.

– Вы не хотите со мной говорить?

– Даже не знаю, что сказать тебе по этому поводу. – Я начал терять терпение.

– Я знаю, ничего не говори! – озлилась синяя дама и тут же перешла к делу: – У тебя есть деньги на массаж?

– Мне твой массаж, в общем-то, сегодня не нужен и завтра не понадобится, – брезгливо ответил я.

– Так мы гуляем?

– Только сами по себе.

– Че, денег нет совсем?

– Я не настолько скучно живу, чтобы заниматься благотворительностью, – ответил я.

– Ты гад, ты пидарас! Ты ненавидишь! Ненавидишь меня! Ненавидишь! – Очевидно, между задницей, где у синьоры находился мозг, и ртом, в котором находился язык, произошло короткое замыкание.

На нас косились другие пассажиры.

– Вот манда…тная комиссия, – пробормотал я.

Мы синхронно сошли с эскалатора и покинули станцию.

– Ты че, мужчина, слышь, ты ебанись! – продолжала без умолку отравлять воздух помятая сука, поскольку я оказался одним из немногих доступных для нее развлечений.

Я резко остановился, алкашка по инерции сделала шаг и развернулась в мою сторону.

– Ты вот что, держи язык за зубами, – сказал я. И, подумав, добавил: – Пока у тебя есть зубы… и язык.

– Ты теперь с говном не смешаешь меня! – скороговоркой заявила мадам. – Нечего меня с говном смешивать! – и громко заругалась самыми паскудными словами.

С чужой глупостью гуманными методами бороться было невозможно.

Я повернул голову вправо, влево. Пассажиры, с которыми мы ехали, прошли, и на нас никто не смотрел. Разве что продавщица в пивном киоске, но ей еще работать. Убедившись в отсутствии наблюдателей и ментов, я резко хлопнул ладонями по ушам пьяной дуры.

От пронзительной боли женщина взвизгнула. Скрючилась, держась за голову, и с мощной вонью обоссалась. Я стремительно сквозанул к светофору, радуясь, как технично все у меня получилось. Если бы стали опрашивать свидетелей, никто не смог бы рассказать, что произошло.

По ту сторону Политехнической улицы простирались неосвещенные дворы, и я нырнул в спасительную тьму.

«Неужели я так беззащитно выгляжу, что любая ханыжка отваживается на меня напасть?» – всплыла запоздалая догадка.

Сзади послышался стук дешевых копыт.

Меня не пугали спившиеся люди в возрасте от восемнадцати до сорока лет с повадками подростков, нашедшие свое место в жизни на самом дне. Для встречи с ними у меня было все, что только может потребоваться в темном переулке: зажигалка, часы, деньги, нож, пистолет и чудо-фонарь.

Возможно, это были просто бегуны. Мало ли куда они торопятся? Например, в гости опаздывают.

– Стоять!

Бегуны были все же по мою душу.

– Стоять, я сказал!

Их было двое. Я развернулся, и они с разбегу налетели на меня, рванули за плечо.

– Ты че женщину бьешь?! – Кричавший не почувствовал, как заточенный острее бритвы Сучий нож влетел в его тело по самую рукоятку.

Когда я выдернул клинок и воздух вошел в рану, синий рыцарь резко смолк, разжал пальцы. Я рывком освободился и пырнул второго защитника женской чести. В темноте ножа совершенно не было видно. Клинок на удивление мягко утонул в груди, наверное, попал между ребер.

Я вырвал нож и отпрыгнул. Гопник схватился за грудь, его приятель согнулся и застыл, покачиваясь.

– Что, понтанулись, полудурки?

– «Скорую»… вызывай, – прохрипел хулиган, судя по его сообразительности, он имел опыт уличных битв. Судя по голосу, ему было примерно лет тридцать.

– Сам вызывай, – я был занят тем, что протирал клинок носовым платком. Скомкал и убрал грязный платок в карман, а Сучий нож пристроил за ремнем.

– Бля… – выдохнул гопник и без сил повалился на асфальт.

Раненный в живот налетчик покачивался рядом, затаив дыхание от боли.

– Вот же, два долбоеба, – прокомментировал я и спросил: – Мобильник есть?

– Ессь, – прошипел согнутый.

Шпана обычно таскает сотовые телефоны на поясе. Чехол я нашел сразу. Достал и раскрыл засаленную раскладушку. Звонить по 03 со своего было крайне неразумно.