Мы сняли с подарков обертку и обнаружили под ней синие коробочки от Тиффани. Внутри оказались блестящие золотые подвески в форме сердечек с нашими инициалами, а на обратной стороне было выгравировано слово «sucias». Никаких ярлычков – Уснейвис не собиралась их возвращать, – напротив, ей предстояло расплачиваться еще несколько месяцев. Эта маленькая штучка, должно быть, стоила раз в десять дороже самого ценного подарка, на который раскошелился Эд. Дрожь поднялась от ног к бедрам, затем к рукам и лицу, и я разревелась.

– Ay, Dios mio![55] – закатила глаза Уснейвис. – Ну и погода[56]. – Но поднялась, подошла ко мне и обняла. – В чем дело, notu[57]? Ты в порядке? Расскажи sucias. Мы затем и собрались.

Я обвела глазами сидевших за столом подруг – таких потрясающих, любящих, преданных – и вспомнила мужчин, которых неосторожно впустила в свое сердце, и теперь испытывала от этого только опустошение. Papi. Помотав головой, я всхлипнула.

– Просто… – начала я и запнулась. Даже Ребекка смотрела на меня сочувственно. – Это так красиво, так мудро, так потрясающе. Неужели… – Я слушала свой пьяный бред со стороны, словно это кто-то другой наблюдал, как все идет прахом. Какая-то часть меня удивлялась самой себе, но другая, как обычно, не имела сил остановиться. – Неужели не найдется хотя бы одного парня, такого же преданного, как все мы?

Вот мой распорядок дня:

5.15 утра – грейпфрут, два стакана поды и чашка черного кофе.

5.40 утра – колготки «Дане франс», красное трико, красные носки, новые кроссовки «Рика», куртка «Норт фейс», перчатки и шарф. Перехожу через Копли-сквер из моего дома на Коммонуэл-авеню, чтобы попасть к 6.00 в спортзал на занятия по аэробике.

5.55 утра – занимаю свое место в первом ряду и здороваюсь с остальными. Спрашиваю об их работе и семьях. Если интересуются Брэдом, отвечаю, что все прекрасно.

6.50 утра – забираю вещи из сухой химчистки. Опускаю в почтовый ящик поздравление маме на открытке с религиозным сюжетом и испанским текстом.

7.00 утра – покупаю цветы для большой вазы в столовой: темно-красные тюльпаны, гармонирующие с обоями.

По дороге домой я восхищалась витринами магазинов: венчиками с красными и зелеными бантами из шотландки и вспыхивающими белыми лампочками. Сделала заметку в своем цифровом «Палм пайлот»: не забыть купить подарок своей «младшенькой» – девочке, которую я опекаю в рамках Ассоциации «Старших сестер». Shanequa regalito, quizas una camara digital.[58]

Шанекке Уилбарри четырнадцать лет, она родилась в Коста-Рике, а теперь член Дорчестерской общины. Она мечтает завести ребенка прямо сейчас, значит, найдется кто-нибудь, кто с ней переспит. Говорит, что ее «мужчине» двадцать один год и он хочет ее трахнуть. Я купила ей игрушечную куклу, которая кричит через равные промежутки времени, пока ее не покормят, не запеленают и не убаюкают. И сказала: если Шанекка будет все это делать хотя бы одни выходные, я благословлю ее завести ребенка. Девочка согласилась, но на следующей неделе сказала, что «потеряла» куклу во время вечеринки.

Она рисует не хуже других, кого я знаю. А когда я дала ей свой фотоаппарат, чтобы поснимать на концерте, принесла прекрасные художественные снимки. У нее талант, но Шанекка об этом не подозревает, потому что ее мать не обучена грамоте и бьет ее проводом от удлинителя. Отчим обзывает Шанекку такими словами, какими я не стала бы ругать и злейшего врага, и я видела, как он таращится на ее созревающее тело. Я подумываю, не подарить ли Шанекке цифровой фотоаппарат, чтобы она работала с компьютером, который получила в прошлом году. Но сомневаюсь: что-то я давно его не видела. Интересно, кому она продала компьютер?

7.15 утра – возвращаюсь домой и начинаю готовиться к очередному долгому дню.

Я повесила праздничные гирлянды в эркерах своей квартиры на верхнем этаже и украсила в гостиной стройную пышную сосну. Все это я проделала одна, пока Брэд изучал теорию марксизма, растянувшись в исподнем на моей старинной дневной кровати в гостевой комнате. По дороге на кухню, когда его причинное место почти вываливалось из кальсон, буркнул:

– Религия для слабоумных. – Он сказал это не мне и не ждал ответа. Мы никогда не говорили о рождественском дереве и подобных вещах. Все наши разговоры ограничивались замечаниями: «Вот твоя почта».

7.45 – я пишу детальную инструкцию для Консуэло, что следует сделать в квартире, включая: мытье полов и удаление грязи со шторки в душе. Она не умеет читать, и я иногда помогаю ей сделать домашнюю работу по программе овладения грамотностью. Сегодня этот список огласит ей Брэд. Я занята.

Брэд, когда я говорю, пялится в потолок и что-то бормочет себе под нос. Мне не удается донести до него все так, чтобы он запомнил, и поэтому я составляла ему список, как для Консуэло. Брэд постоянно витает в облаках со своими «исследованиями». Я восхищаюсь этой чертой. Даже нахожу ее сексуальной и обычно, сидя напротив, выслушиваю его идеи. Я не знала никого, столь же поразительно интеллектуального. Но в последнее время Брэд раздражает меня. В его мыслях нет ничего разумного, если рассматривать их порознь. Я не училась ни в одном из институтов «Лиги плюща»[59], но даже при этом понимаю, что мой муж – придурок с хорошо подвешенным языком.

Когда мы познакомились с Брэдом, я не была слишком начитанной в области философии и не могла похвастаться знанием академических публикаций. Но решила подтянуться и тем самым доказать любовь к нему. Огромная ошибка. Чем больше я читала, тем острее сознавала, что Брэд не понимает, о чем говорит, а просто распихивает в обыденную речь слова вроде «парадигма» и «подтекст», чтобы произвести впечатление. Брэд соотносится с наукой, как его родители с жизнью: произносит громкие имена. Те упоминают дизайнеров одежды и машин; он из тех, что на слуху у интеллектуалов мужеского пола. Теперь его разглагольствования злят меня. Злит его пыльный бумажный библиотечный запах. То, как он постоянно сморкается в грязный платок с монограммой. Его волосы, всклокоченные потому, что Брэд так хочет. Его друзья точно такие же, как он. Они меня тоже раздражают. Да что говорить, Брэд, мой муж, мужчина, к которому я-прислонилась в жизни, только и делает, что раздражает меня.

Господи, помоги мне!

Консуэло должна прийти в полдень, когда Брэд обычно дома. В прошлый раз он забыл об этом и отвалил в библиотеку МТИ[60]. И бедной Консуэло пришлось тащиться по холоду на автобусе обратно в Челси. Удивляюсь, почему она не уходит от нас. Брэд предлагает дать ей ключ. Он относится с подозрением ко всем мужчинам, которые хоть чуточку напоминают его отца, а Консуэло верит. Должно быть, Брэд ненормальный.

7.50 утра – я вывела «чероки» на Коммонуэл-авеню, когда Брэд еще не скатился с гостевой кровати. Теперь эта комната была официально его гнездом – со множеством бумаг, остатков еды и носков с дырками. Прошло пять месяцев, как мы не спали в одной постели. Я больше не заходила к нему попрощаться – предпочитала уходить по-тихому. Сначала это уязвляло меня, но теперь я могу свободно читать в своей кровати журналы и не слушать, как он ворчит по поводу непроходимой глупости нынешней поп-культуры. Это позволило мне работать и избавило от необходимости терпеть его фырканье и насмешки над моим журналом и моей миссией. Молчание, установившееся между нами, упрощает ситуацию. Спасибо Всевышнему хотя бы за это.