Через некоторое время я прервалась и посмотрела в окно. Сквозь облака проглянуло солнце, растопило снег, и он потек по стеклу извилистыми струйками. Я перевела взгляд на свадебную фотографию на полке. Мы венчались в церкви Святого Сердца Богородицы в Альбукерке – здании из пористого известняка теплых тонов, в самой старинной части города. В этом скромном, но крепко сбитом строении более трех поколений моих предков искали духовного наставления. С моей стороны пришли все родители, братья и сестры, дяди и тети, бабушки и дедушки, племянники и племянницы, семьи из Тручас и Чимайо. А со стороны Брэда всего несколько человек: сестра-киношница, с которой я потом подружилась, и трое школьных приятелей. Родителей не было.

Брэд объяснил, что у них неотложные дела, которые не удалось отменить. И только после свадьбы сказал мне правду: его родители не одобряли брак со мной, поскольку ошибочно считали, что я иммигрантка. Не представляете, как это меня уязвило. Моя семья жила здесь задолго до того, как их предки высадились на остров Эллис[65]. И они еще смеют называть меня иммигранткой! Вот с такими предрассудками я борюсь всей своей филантропической деятельностью, выставляя свое имя и лицо в качестве нового филантропа наряду с Рокфеллерами.

Мы выглядим на фотографии счастливыми. Я взяла снимок с полки и подержала в руке – пыталась вспомнить ощущение счастья той женщины в подвенечном платье, но оно ушло. Я забыла его. Брэд на фотографии улыбался. Он так редко это делал. Брэд тогда сказал, что ему понравились церковь, мои родные и то, как мы украсили бумажными цветами машины, собираясь кататься после венчания по городу. Понравились posole, enchiladas[66] и свадебный торт, приготовленный лучшим шеф-поваром Санта-Фе. Брэд сам так сказал. И я чувствовала, что это правда. А потом мы провели замечательный страстный медовый месяц на Бали.

Что же произошло? Куда удалился от меня этот мужчина?

Закрыв дверь кабинета, я набрала домашний номер. Брэд ответил не сразу: решив, что он еще не встал, я позвонила снова. Он постоянно спит допоздна. Насколько я знаю, это один из симптомов депрессии. На этот раз Брэд ответил.

– Это я, – проговорила я в трубку.

– Привет. – Его голос звучал прохладно и разочарованно.

– Я только хотела напомнить тебе, чтобы ты был дома, когда придет Консуэло. В прошлый раз ты забыл.

– И все? – Конечно, не все, но я не знала, как об этом сказать.

– Да.

– О'кей.

Мы повесили трубки. У меня упало сердце. Стало холодно, словно кожа была слишком тонкой, хотя в кабинете постоянно поддерживалась температура семьдесят пять градусов.

Я посидела пять минут, уставившись на свои красные пометки в корректуре и стараясь подавить нараставшее в груди темное чувство. Мне не понравилось, что так быстро забилось сердце. Не понравился этот выброс адреналина. Глубоко вздохнув, я снова набрала номер.

– Алло?

– Брэд!

– Да? – Он шмыгнул носом и высморкался.

Я не знала, что сказать. И почему-то вспомнила, что в нашей семье никто не цацкался с подростками, если тех начинало знобить. А Брэд, если заболевал, ждал, чтобы с ним возились. Но мы, как принято говорить, ничего не выпускаем наружу, и я с ним никогда не сюсюкала.

Я хотела спросить его, что он чувствовал вдень свадьбы, но не смогла.

– Слушай… – Я отвернулась к большому окну, выходившему на бурлящую улицу и прокашлялась.

– Я буду дома. Не беспокойся, – ответил он.

– Что? – Мое сердце затрепетало.

– Когда придет Консуэло.

– Ах, ты об этом…

Молчание. Долгое, неловкое молчание.

– Ребекка, – наконец заговорил Брэд. – Ты слушаешь?

– Да.

– Что ты хочешь? Мне надо читать.

– В общем… ничего.

– Тогда я пойду.

– Подожди.

– Ну что еще?

– Я хочу знать, что происходит.

– Ты о чем?

– О нас, – выговорила я с трудом.

– Ничего. – В его голосе послышалась насмешка.

– Пожалуйста… – попросила я.

– Что – пожалуйста?

– Пожалуйста, скажи, что с нами творится?

– Я тебе сказал. Nada.[67]

– Нам нужно найти время поговорить обо всем. – Я покрутила в пальцах ручку и посмотрела на календарь.

– Хочешь назначить мне аудиенцию? – рассмеялся Брэд.

– Что ты находишь в этом смешного? – Мои щеки горели. Я взглянула на циферблат на стене: через полчаса надо идти в отдел рекламы и вместе с Келли отправляться на обед.

– Господи, – усмехнулся Брэд. – Смешная ты. Не представляешь, какая смешная. Вот это-то и смешно.

– Чем же?

– Не важно. Пока.

– Нет уж, ты скажи! Брэд вздохнул:

– Ты в самом деле хочешь знать? Хорошо, я тебе скажу. Я не собирался жениться на рвущейся наверх белой девице с положением. Довольна? Ты стала моим самым худшим кошмаром.

Самым худшим кошмаром? Я онемела.

– Мне надо идти, – наконец пробормотала я. Рука удерживала трубку, хотя она, казалось, обжигала кожу. – Будь дома, когда придет Консуэло. Не забудь.

– Консуэло – вот еще что. Как ты можешь эксплуатировать такую женщину?

– Какую?

– Латиноамериканку.

– Господи, мне пора.

– Отлично. Только передай своей риэлтерше, чтобы больше не звонила сюда. Я устал с ней разговаривать. Меня от нее тошнит.

– Она не может звонить сюда. Ты же обещал помочь мне.

– Я не хочу шикарный особняк. Он мне не нужен. Ненавижу таких людей. Ты совсем не та, какой была когда-то.

Кровь зашумела у меня в ушах, я слышала удары своего сердца.

– Так какой же я была тогда? – прошептала я, повернувшись спиной к закрытой двери кабинета.

– Земной.

– Земной?

– Именно. Как мать-земля.

– Я вешаю трубку, Брэд.

– Давай. Пока.

Но я не повесила. И он тоже. Мы слушали дыхание друг друга, и я старалась не расплакаться. А потом сказала:

– Зачем ты это делаешь?

– До свидания, Ребекка. Щелк. Телефон разъединился. Земная?

Я посмотрела на другие наши старые снимки. На фотографиях я выглядела легкомысленной и возбужденной. Тогда мы еще знали друг друга недолго, но, признаюсь, меня будоражили деньги Брэда. Они притягивали меня сильнее, чем его светлые волосы и миловидное лицо. На одном снимке он положил мне голову на плечо. Для этого ему пришлось согнуться, потому что Брэд гораздо выше меня. И теперь я заметила то, что ускользало от меня раньше, – Брэд словно молился.

С его родителями я так и не познакомилась. А с сестрой занималась танцами, покупала одежду на Ньюберри-стрит и как-то однажды, затолкав в сумки сандвичи, отправилась в Музей Изабеллы Стюарт Гарднер[68]. Я надеялась, что родители Брэда захотят узнать меня. Как я могла догадаться, что они будут так презирать меня, что начнут ограничивать сына в средствах? Это было выше моего разумения. Я месяцами старалась завоевать их доверие письмами и подарками. Даже звонил мой отец – приглашал к нам на ранчо в Тручас, пусть они убедятся, что мы не иммигранты и наш род обосновался в Нью-Мексико много поколений назад. Потом он рассказал мне, что мать Брэда ответила ему, будто у них нет никакого желания ехать в Мексику. Неужели такие богатые люди бывают настолько невежественными?

Когда я поведала об этом Брэду, он сжал кулаки и заметил, что все это бесполезно. А потом признался, что, сколько бы ни было денег у его родителей, они так и не купили компьютер, а из книг в их доме есть только те, которые приобрел он. А до этого не было никаких. Даже поваренной. Вообще никаких.

– Они идиоты, Ребекка, – добавил он.

Я просила Брэда не отзываться так о его родителях. Меня в детстве научили уважать старших. Но у него на их счет пунктик. Я позвонила им и оставила на автоответчике сообщение: объяснила, что Нью-Мексико – это штат, что сама я из рода успешных политиков и бизнесменов, что наш род ведет начало от испанских монархов и мои предки – выходцы из Андалузии, области неподалеку от Франции, где проживают исключительно белые.