– Que lo que[133], – протянул он. Амаури пел, подпрыгивал, приплясывал и оказался в моей квартире прежде, чем его пригласили. Пробежался по всему пальцами, одобрительно кивая, даже открыл шкафы. Изображая па, подпел Ольге Таньон.

Без всякого страха.

– Что ты делаешь? – спросила я на своем убогом испанском.

– Ничего, – ответил Амаури тоже на испанском. Я впервые услышала, как Амаури говорит на этом языке, и он показался мне более образованным. Так, все «наши» обычно, как Уснейвис, произносят «па», а он сказал «nada» – в оба слога. – Просто проверяю.

– Проверяешь?

– Н-да. – Амаури перешел на английский.

– Что именно?

Не обратив внимания на мой вопрос, он продолжал кружить по квартире. Наконец остановился в верхней гостиной и рухнул на диван, словно у него не суставы, а шарниры, подбросил ноги в ботинках вверх, сложил руки на генитапиях и улыбнулся как игривый котенок или тигренок. Ничего подобного я раньше не видела. Ни приглашений, ни трепа. Улыбка и все.

– Располагайся как дома, – насмешливо пригласила я на английском и стала осторожно подбираться ближе; квартира вращалась вокруг своей оси.

– У тебя отличная норка, – сказал Амаури по-испански и раскинул руки так, будто увидел долгожданного друга. И снова по-английски: – Иди сюда, детка.

– Не знаю, – замялась я.

– Оуе ahora[134], – рассмеялся Амаури. Я села на пол в гостиной и попросила:

– Расскажи мне немного о себе.

От этой просьбы он расхохотался еще сильнее. Среди гулких раскатов я услышала электронное пиканье. Амаури снял с пояса пейджер, посмотрел на экран и облизнул губы.

– Что ты хочешь знать? – спросил он по-английски. – Ты ведь все уже знаешь. – А я ничего не знала про этого типа. И продолжал по-испански: – Ты просила меня позвонить, верно, не для того, чтобы вести разговоры.

– Ты продаешь наркотики? – осведомилась я. Амаури изобразил ужас и скривил губы. – Уснеивис мне так сказала. Ты обманул меня, назвав свою профессию.

Он схватился за живот. Придурок.

– Оуе ahora, – повторил Амаури. – Escucha es'o[135]. Я понятия не имела, что он сказал. Откинулась назад, опершись на руки, и притворилась, что мне не страшно.

– Я серьезно, мне это важно знать. – Я с ужасом поняла, что гляжу на него точно так же, как мои белые либеральные коллеги смотрят на меня. Только, пожалуйста, не тронь меня, латинос.

Амаури не сводил с меня взгляда.

– Что тебе хочется знать? Чем я занимаюсь?

– Не желаю связываться с человеком, торгующим наркотиками.

– Хорошо. – Он пожал плечами.

– Итак?

Амаури выпрямился. Я чувствовала, что ему так же неловко со мной, как и мне с ним. Мне стало жаль его.

– Что? – Он начал постукивать пальцами друг о друга.

– Так продаешь или нет?

– Наркотики – нет. – Амаури потянулся к журнальному столику, взял коробку из-под диска Ольги Таньон, вынул обложку и стал разглядывать, притворяясь, что ему безумно интересно. Затем, не поднимая глаз, продолжил: – Наркотик. Один наркотик – кокаин. – Посмотрел на меня и опять улыбнулся.

Я прекрасно понимала, что в этот момент мне следовало указать наркодельцу на дверь. Выпроводить вон и никогда больше с ним не разговаривать. У Ребекки наверняка есть свод правил на каждую ситуацию. Ты больше не студентка колледжа, много работаешь, стала ведущей колонки в одной из главных газет, тратишь тысячи долларов на лечение – так что тебе не пристало взять вдруг и переспать с торговцем наркотиками.

Но знаете что? Как только он это сказал, как только признался, мое тело взбрыкнуло. Точнее – взыграл клитор, стало покалывать спину, соски приветственно выскочили из поддерживающего грудь бюстгальтера. Я с неудовольствием поняла, что этот молодой проходимец завел меня.

– Тебе лучше уйти, – соврала я. Sucia обязана сохранять лицо.

Амаури что-то быстро произнес по-испански. Я не поняла, попросила повторить, и он перевел на английский.

– Я никогда к нему не прикасался. – Он горделиво вскинул голову. Я не верила своим ушам. Много лет брала у людей интервью и обрела своеобразный радар – могла сказать, когда люди лгут, а когда нет. Амаури не лгал.

– Ты говоришь о кокаине?

– О нем, детка. Конечно, о нем. – Он посмотрел на книжную полку рядом с моим компьютером и продолжал по-испански – медленно и отчетливо, чтобы я поняла: – И еще, Лорен, я не продаю его своим. Юристы, гринго – вот кто его покупают. – Амаури рассмеялся. – Нашим кокаин не осилить.

Я подсела к нему на диван и с рассудительной нежностью старшей спросила:

– Зачем ты это делаешь?

Амаури удивил меня во второй раз – прошелся по комнате, остановился у книжной полки и пробежал глазами названия на корешках.

– Тебе это нравится? – Амаури вытащил испанский текст «Портрета в сепии» Исабель Альенде. Когда-то я осилила с испано-английским словарем страниц тридцать и смотрела каждое третье слово. Потом составила в желтом блокноте список тех, которые надо выучить. Я хорошо помнила несколько первых предложений, потому что прочитала их много раз, прежде чем поняла смысл. Книга оставалась нераскрытой в смуглых руках, а Амаури цитировал первые две фразы: – «Я явилась на свет в Сан-Франциско во вторник, осенью 1880 года, в доме моих бабушки и дедушки по материнской линии. И пока в лабиринтах деревянного здания мать задыхалась и тужилась и се героические кости и сердце тщились дать мне дорогу в свет, за стенами кипела дикая жизнь китайского квартала – с ее незабываемыми экзотическими ароматами, оглушающими водоворотами кричащих диалектов и несмолкаемым гудением кишащего людского улья».

– Ты читал? – изумилась я.

Амаури рассмеялся и снова начал пританцовывать под музыку.

– Я умею читать.

– Я не это имела в виду. – Я смутилась.

– Все в порядке. – Снова пожав плечами, он стал рассматривать фотографии на подоконнике. Упс! Его взгляд остановился на Эде. Надо же – эту забыла порвать.

– Кто такой? – спросил Амаури по-английски.

– Никто.

– Раз никто – значит, кто-то. – Он перешел на испанский и подмигнул.

– Ты догадлив, – похвалила я.

Амаури окинул взглядом мои компакт-диски.

– Слишком много пуэрториканцев.

– Что?

– Пуэрто-Рико, Пуэрто-Рико… – насмешливо передразнил он. – Совсем нет доминиканцев. Только Пуэрто-Рико. Меня тошнит от Пуэрто-Рико.

– А как насчет этого? – Я кивнула в сторону проигрывателя.

Амаури снова рассмеялся.

– О, извини, я понятия не имела. Думала, она доминиканка – поет меренгу.

– Ничего подобного.

Я хотела подняться, но не удержалась и снова шмякнулась на пол.

– Попробую догадаться. – Амаури подал мне руку. – Этот никто бросил тебя, ты закатилась с подружкой в клуб и теперь хочешь сравнять счет.

– Попал.

Он окинул меня критическим взглядом. Хитрющий, хитрющий парень. А затем Амаури поцеловал меня, и я растаяла в нем, ответила на поцелуй. Мы двинулись к дивану и рухнули на него. Я отстранилась и почти неразборчиво прошептала:

– Твоя очередь. Теперь попробую угадать я. Ты торгуешь наркотиками, смышлен, смазлив, все женщины твои, ты используешь их, а затем выбрасываешь, как мусор.

– Не попала, – покачал головой Амаури. – Ты совсем не знаешь меня.

Мы продолжали целоваться и щупать друг друга. Я начала рвать его одежду. Амаури оказался на вкус и на ощупь именно таким, каким я его представляла. Солоноватым. Я попыталась расстегнуть молнию на его брюках.

Он остановил меня.

Я попыталась опять.

Снова остановил.

Остановил.

Меня.

Меня!

– Ты не хочешь меня?

– Si mi amor, si me gustas tu muchisimo[136], – ответил Амаури.

Я ему нравилась. Сильно.

– Тогда в чем проблема?