— Я надеялась, что вы сюда придете, — проговорила я с благодарностью, когда Арон подошел ближе. Вглядевшись в темноту за его спиной, я спросила:

— А где Брук?

Арон покачал головой.

— Здесь ее нет. Может, отец увел ее в одно из городских убежищ?

— Кстати, — я скептически посмотрела на отца Арона, — как твой папа перелез через стену?

И попыталась представить Арона, подсаживающего отца, как я подсадила Анджелину.

— Ты удивишься, каким резвым он может стать, если у него за спиной война. — Брови его поднялись, но я понимала, что он не шутит, и меня это впечатлило.

Арон сел рядом, и я прислонилась к нему, испытав в его обществе такое облегчение, которое вряд ли можно передать словами.

— Как она? — спросил Арон, кивнув на Анджелину.

Я ощетинилась, хотя знала, что в его словах нет никакого подтекста. Если заглянуть в его глаза, в них не будет невысказанного вопроса, почему она всегда молчит, почему не может говорить так, как все дети в ее возрасте. Вопросы, которые тревожили меня всегда и вынуждали думать, что люди могут что-то подозревать, догадываться, что отличия Анджелины этим не заканчиваются.

— Она в порядке, — резко ответила я. А потом добавила, уже не так враждебно: — Просто устала.

Я знала, что Арон поймет.

Мы молча слушали тихие голоса окружавших людей, которые гадали, что может происходить за городскими стенами.

В такие моменты деление на классы исчезало, однако я чувствовала все вариации голосов, интонаций и языков. И хотя я не могла поделиться услышанным с Ароном, мне было понятно каждое слово.

Люди говорили о возможности полномасштабного нападения на город.

Некоторые выдвигали мысль о ложном срабатывании городской системы защиты.

Я надеялась и молила о последнем, не отваживаясь представить ничего иного, поскольку мои родители все еще оставались там.

И вдруг откуда-то из темноты донесся голос, эхом отразившись от каменных стен. А затем еще один, и еще, и вскоре все вокруг уже вставали, повторяя знакомые слова Обета.

Я подняла Анджелину, не желая отпускать ее или будить, и присоединилась к остальным.

— Своим дыханием я клянусь почитать королеву превыше всех остальных.

Своим дыханием я клянусь подчиняться законам нашей страны.

Своим дыханием я клянусь уважать старших.

Своим дыханием я клянусь вносить вклад в развитие своего класса.

Своим дыханием я клянусь сообщать обо всех, кто может, причинить вред моей королеве и моей стране.

Клянусь соблюдать этот Обет, пока дышу.

Сейчас, в такую ночь, эти слова несли больше смысла, чем когда-либо прежде. Не знаю, был ли это страх или патриотизм, но в ту минуту я действительно присягала своей королеве. Молила ее о защите, дать которую была способна одна она.

Потом мы опустились на землю, и разговоры постепенно стихли. Стояла глубокая ночь. Я поддалась усталости и обняла Анджелину, прислонившись спиной к согревавшему меня Арону.

В какой-то момент из выбора сон превратился в неизбежность.

Эхо торжествующих, радостных голосов перекатывалось по коридорам шахты. Эти крики разбудили меня, и я расправила уставшие плечи, разминая затекшие руки и шею. Анджелина уже сидела, делая вид, что нашептывает свои тайны Маффину на ухо.

Я прикоснулась к ее ноге.

— Ты как, нормально?

Она кивнула.

Снаружи сияло солнце, и я легко могла разглядеть проходы, которых достигал дневной свет.

Я взглянула на Арона, до сих пор сидевшего рядом с нами.

— Сюда кто-то приходил?

Он кивнул, и в этот момент я осознала, что из шахты ушли почти все, включая его семью.

Я улыбнулась, глядя на Анджелину, продолжавшую играть с Маффином.

— Что это было? — спросила я. — Из-за чего выли сирены?

— Войска королевы Елены прорвали оборону нескольких небольших городков на востоке. Сирены включили как меру предосторожности, на случай, если они подойдут ближе.

Новости были хорошие — пока что Капитолий находился в безопасности. Кроме того, система оповещения сработала не вхолостую. Тревога была реальной. Значит, сиренам можно доверять.

Еще лучше было то, что скоро за нами должен прийти отец.

— Арон, ты не обязан здесь оставаться. Ты можешь пойти домой, к семье.

Он сморщил нос, взглянув на меня так, словно я молола чепуху, и, покачав головой, ответил:

— Чарли, ты прекрасно знаешь, что без тебя я никогда бы не ушел.

Я действительно это знала — он мог не объяснять.

Ухмыльнувшись, я пожала плечами.

— Забавно. А вот я бы тебя мигом бросила.

Арон не медлил с ответом:

— Врунишка. Ты бы никогда меня не оставила.

Когда нас с сестрой нашел отец, то крепко обнял обеих, пообещав никогда больше не отпускать. Даже Арон заслужил объятие. Отец целовал нас с сестрой, шепча на ухо то слова радости, то извинения. Анджелина засияла от счастья, когда он подбросил ее в воздух и поймал прежде, чем она долетела до земли. Это немного напоминало гризли, играющего с перышком.

А самое главное — мы снова были в безопасности.

На время.

Хотя нападение не было настоящим, ситуация в городе изменилась. И изменилась радикально.

Был введен комендантский час. Он начинался не слишком рано и не был железно строгим, однако стал очередным доказательством силы королевы. Нам давали понять, что ее власть крепка, несмотря на провокации повстанцев и их союзников.

Теперь каждый вечер из громкоговорителей доносилось три кратких блеющих сигнала. Они означали, что наступило время, когда каждый должен покинуть улицу и вернуться домой. Нам сказали, что это лишь временная мера предосторожности.

Очередное изменение, к которому мы, в конце концов, привыкли, как привыкали ко многим за последние дни, недели и месяцы. Привыкание было ключом к выживанию.

Я пыталась расспросить родителей о той ночи, узнать, почему они не пошли со мной и Анджелиной. Почему они вытолкнули нас на улицу, несмотря на угрозу военных действий. На мои отчаянные расспросы отец реагировал равнодушно, говорил, что я преувеличиваю, то и дело напоминая, что реальная опасность нам не угрожала и все было в порядке. Но ведь он не знал, что будет именно так. Мать просто меняла тему, пока я, в конце концов, не махнула на это рукой.

После тревожной ночи жизнь постепенно вошла в повседневное русло, но еще несколько дней в атмосфере города витало ощущение угрозы, невидимой крадущейся опасности, из-за которой наши страхи усиливались, заставляя нас всех быть слегка настороже.

Я, как и остальные, тоже поддалась их влиянию: они поглощали мои мысли и диктовали поступки. Я чаще обдумывала свои дела, просчитывала реальные и воображаемые риски.

Но такую бдительность можно было поддерживать лишь краткое время, после чего она становилась менее суровой, и ее внешний слой шел трещинами, уступая место обычному поведению и привычным мыслям. Скоро я начала думать о вещах менее пугающих, чем угроза войны, не таких напряженных, как ночной оглушающий вой сирен, и более… интимных. Хотя от этого не менее тревожных.

Макс.

Я не уследила, когда он начал возвращаться в мои мысли, но теперь, вне всяких сомнений, он был там. И отвлекал меня. Я думала о нем в самые неподходящие моменты, представляя, где он может быть и что делать.

Я не видела его с тех самых пор, как встретила утром в ресторане, когда потребовала, чтобы он оставил меня в покое, и теперь анализировала нашу встречу, вновь и вновь обдумывая его слова и действия. Я проигрывала в голове звук его голоса, и это, возможно, была любимая часть нашего краткого разговора.

Мне всегда нравились голоса. Слова имели смысл, а голоса отражали эмоции.

Я думала и о других его качествах, которые легко могла вспомнить. Он был симпатичным, высоким, прямым, и меня влекло к нему, несмотря на страх. Очевидно, притяжение подобного рода не имело классовых границ.