Девушка казалась слишком потрясенной, чтобы что-то делать; она напоминала животное, попавшее в поле зрения охотников. Сабара загнала ее в угол.

Она представила, как могла бы разобраться с девушкой самостоятельно: в кончиках ее пальцев возникло покалывание от предвкушения, а ладонь начала сжиматься в легендарный кулак. Будь она моложе и сильнее, стиснуть пальцы было бы просто. Через несколько секунд девушку настигла бы смерть.

Но сейчас она не могла позволить себе такую расточительную трату энергии и расслабила руку, сделав быстрый летящий жест в направлении обреченной служанки.

— На виселицу ее, — приказала она, перейдя на англез, чтобы все в зале смогли понять сказанное. Ее плечи были прямыми, голова высоко поднята.

Стражники направились к девушке, не посмевшей им сопротивляться и даже молить о пощаде. Она знала, что нарушила закон. И знала, что за это бывает.

Королева наблюдала, как стража уводит девушку из зала. Она ощущала себя такой живой, какой не чувствовала уже давно.

Она только что нашла себе новое развлечение.

Я нагнулась за вилкой, с дребезгом упавшей на пол, и смущенно улыбнулась мужчине, одиноко сидевшему за столом.

— Сейчас принесу чистую, — сказала я, поднимая вилку с пола.

Ответная улыбка преобразила все его лицо, добравшись до глаз и удивив меня. Люди из класса чиновников редко бывали искренними.

Что ж, это хорошо. По крайней мере, вилку не пришлось вылизывать, думала я, ухмыльнувшись Бруклин по пути к прилавку.

Брук несла из кухни корзину со свежеиспеченным хлебом.

— Видела парней за шестым столиком? — Она подмигнула. — Надеюсь, сегодня мне кое-что перепадет.

Бруклин утверждала, что причина, по которой она работает в ресторане моих родителей, а не в лавке своего отца-мясника, — чаевые, однако я знала, что это не так. После смерти матери она использовала любой предлог, чтобы оказаться подальше от дома и от дел своей семьи. Работа и дополнительный заработок были удобным способом избежать болезненных воспоминаний и отца, который больше ее не замечал.

Какими бы ни были эти причины, мне нравилось, что она рядом.

Я обернулась и посмотрела на трех мужчин, занявших угловую кабинку. Двое из них, казавшихся слишком большими для своего столика, голодными глазами пожирали Бруклин. Именно так смотрели на нее большинство мужчин.

Я подняла брови.

— Вряд ли их чаевые станут для тебя проблемой.

Она нахмурилась.

— Вот только самый симпатичный из них не замечает меня в упор.

Я посмотрела на того, о ком она говорила. Третий мужчина, моложе и чуть поменьше, явно скучал в присутствии своих спутников и всего, что его окружало. Брук не любила, когда на нее не обращают внимания. Ее глаза хитро сверкнули.

— Наверное, мне надо подключить все свое обаяние.

Покачав головой, я взяла новую вилку для клиента, ожидавшего за моим столом. Я не сомневалась, что к концу смены карманы Бруклин будут полны.

Когда я возвращалась с вилкой, мое сердце забилось быстрее, а щеки покраснели.

Чиновник больше не обедал в одиночестве — пока меня не было, к нему присоединилась семья.

Сидевшую рядом девушку я узнала сразу и решила, что это его дочь. Почти каждое утро я встречала ее у Академии. Это она получала извращенное удовольствие, насмехаясь надо мной и моими друзьями. Сидни. Сейчас она была в школьной форме, вновь напомнив мне о том, что в ее жизни полно преимуществ и ей не приходится после школы бежать в ресторан родителей, чтобы работать в нем весь вечер.

Внезапно мне захотелось оплевать все их вилки. Возникло непреодолимое желание развернуться и избавить себя на этот вечер от работы, сказать отцу, что я плохо себя чувствую и ухожу домой.

Однако я изобразила на лице свою лучшую фальшивую улыбку, — которая определенно не затрагивала глаз, — и сосредоточилась на том, чтобы не споткнуться о собственные ноги по пути к столу.

Я поменяла вилку и взглянула на сидевшую передо мной идеальную семью чиновников: мать, хладнокровная и серьезная; любящий отец; избалованная дочь. Я постаралась не слишком на них пялиться. Не хотелось давать Сидни повод для радости, если вдруг она поймет, что я ее узнала, хотя она-то меня узнала наверняка.

— Принести вам что-нибудь выпить? — спросила я, с облегчением ощутив, что в моем голосе нет дрожи. Это был хороший знак.

Я не хотела нервничать. Наоборот. Каждый день последние двенадцать лет я проходила мимо высокомерных детей чиновников — в том числе мимо нее, — и устала притворяться, будто не слышу презрения в их голосе. Или в их словах.

Сидни не ответила напрямую, и моя кожа начала зудеть до самых костей в таких местах, где я никогда бы не смогла ее почесать.

Она посмотрела на мать в безупречном костюме белого цвета, который у торговцев встречался редко. Он был непрактичным и быстро пачкался. Возможно, она была доктором, адвокатом или даже политиком. В тот момент, когда Сидни открыла рот, чтобы передать свой заказ через мать, мир вокруг меня завибрировал, знакомым образом предупреждая, что понимать следующие слова я уже не должна.

— Скажи ей, пусть принесет воды. — Я ощутила на себе пристальный взгляд Сидни. — Нет, стой! Сначала спроси, подают ли у них чистую воду. — Плавный говор чужого языка казался мне грязным. Я заставляла себя смотреть вниз, пока они общались между собой.

— Спасибо, — произнесла женщина, вернувшись к англезу, и в ее словах уже не было той масленности. — Мы будем только воду.

Услышав общий язык, я подняла голову.

— Я дам вам несколько минут, чтобы вы изучили меню, — ответила я как можно вежливее, стараясь подражать дипломатичной интонации матери. «Точно, политик», — подумала я и добавила: — Вернусь с водой.

Я пряталась за стеной так долго, как только могла себе позволить, медленно разливая воду в три стакана. Мне очень хотелось что-нибудь с ней сделать, но я знала — если отец увидит меня за этим занятием, его хватит удар, — и не хотела брать на себя ответственность за вдовство матери и сиротство сестры. Я сказала себе, что не поддаться такому желанию — признак невероятной силы воли, и была очень собой горда.

Я несколько раз вздохнула, осматривая ресторан. Мне хотелось попросить Бруклин поменяться столиками — только на этот раз, — но это сочли бы оскорблением: так я нанесу обиду семье чиновников, сидевшей за моим столом. А Брук была счастлива: она могла флиртовать с мужчинами и льстить им, чтобы заработать чаевые. Кроме того, она ненавидела детей чиновников почти так же, как я.

Она бы ненавидела их больше, если бы понимала, что они говорят.

Выбора у меня не было, поэтому я собрала стаканы и направилась в переполненный зал.

— Вы решили, что будете заказывать? — спросила я на беглом англезе.

Сидни вновь не стала скрывать ядовитого тона, и я почувствовала, как моя решимость тает.

— Я хочу пойти в другое место. Не понимаю, почему мы не можем поесть в каком-нибудь менее… — Она бросила на меня взгляд прежде, чем я успела опустить голову, и на секунду наши глаза встретились. — …убогом заведении.

Щеки мои горели, я пыталась заставить себя отвернуться, но не могла. Это было правильно. Это было проявлением уважения. Законом. Она разговаривала не со мной; я не должна понимать, что она говорит.

Но я понимала.

Когда я ставила стаканы, мои руки задрожали. Вода выплеснулась через край и залила горящие свечи; их фитили зашипели и погасли.

Сидни деланно застонала и вскочила со стула так, словно я плеснула водой ей в лицо. Она уставилась на меня, потрясённо открыв рот, и когда я взглянула вниз, то увидела на ее белоснежной блузке крошечные капли воды.

— Идиотка! — взвизгнула она, и на этот раз я все прекрасно поняла. Все поняли. — Она на меня посмотрела! — обвиняюще произнесла она, обращаясь не ко мне и так громко, что теперь ее слышал весь ресторан. — Вы это видели? Она смотрела прямо на меня, когда я говорила на термани!