— Кухарка сказала, что, если будет маловато, она придумает еще что-нибудь, — заверила Мэри, увидев, как разгорелись глаза у гостьи. — А выбирал сам милорд д'Арси.

С этими словами она стрелой умчалась вниз, чтобы моментально вернуться с кувшином бургундского и повторить ту же присказку:

— Ваш брат сам выбирал в подвале.

— Спасибо, Мэри. Все очень хорошо. А теперь сообщите, пожалуйста, моему брату, что я готова его принять.

Мэри ринулась выполнять просьбу, а. Пен наполнила кубки темно-красной жидкостью, сверкающей в огне свечей как закатное солнце.

Когда Оуэн, учтиво постучав, вошел, Пен встретила его улыбкой, каковую, как она считала, можно было назвать вежливо-холодной.

Во взгляде, которым он окинул ее, она прочла одобрение, граничащее, пожалуй, с восхищением. Так ей хотелось думать… Хотя для чего все это, если она твердо решила не допускать с ним близости? Поэтому она занялась перестановкой блюд, с такой тщательностью размещенных на столе руками Мэри.

— Вы почти совсем исчезли в этом халате, — сказал он с улыбкой. — Не лучше было воспользоваться рубашкой?

— Чтобы сидеть за столом с голыми ногами? — возмущенно воскликнула Пен и, к еще большему возмущению, увидела, что его позабавила ее реакция, а в улыбке, в глазах появился открытый призыв. Как непристойно!

Нужно заговорить о другом.

— Я должна выразить вам восхищение, шевалье, — сказала она светским тоном, — тем, с каким тщанием выбрали вы еду для ужина.

Он поклонился.

— Это потому, мадам, что, как мне кажется, я уже неплохо знаю, чем могу вас порадовать.

Опять эти грязные намеки! Какой невозможный человек!

Больше она ни о чем подумать не успела, так как он склонился над ней, взял за подбородок и ласково поцеловал в губы, а потом погрузил руки в ее пышные волосы.

— Сегодня вечером, дорогая, — произнес он, — вы выглядите еще прекрасней, чем обычно. Голод и усталость вам так к лицу!

И снова зовущая улыбка…

«Господи, дай мне силы вынести все это!..»

— И все-таки, шевалье, не могу понять, откуда вам известны мои предпочтения в еде? — Она взяла в руки кувшин. — Еще вина, сэр?

— С удовольствием, мадам.

Он некоторое время не отрывал губ от кубка, глядя на Пен своими черными глазами.

— Что касается ваших вкусов в еде, — заговорил он, — все очень просто: я наблюдал за вами не единожды за столом и заметил, что вы предпочитаете куриное мясо говядине и никогда не упускаете случая полакомиться устрицами.

— Наблюдательность профессионального шпиона, — язвительно сказала она.

— Или любовника, — уточнил он.

— О нет! Минута слабости, шевалье, не превратила вас в любовника. Но давайте начнем ужин.

Она опустила ложку в блюдо с устрицами.

— Конечно, мадам. Я ждал этого момента весь день… Что касается минуты слабости, о которой вы изволили сказать, то ее не было с моей стороны. Было желание и его осуществление.

— Что ж, значит, вам не в чем упрекнуть себя. В слабости отличилась я…

Этот словесный поединок выматывал из нее последние силы, как если бы они сражались настоящим оружием.

— Как правило, — сказал он, — я стараюсь не делать вещей, за которые мог бы упрекнуть себя.

Он отрезал кусок мяса и положил ей на тарелку. Она демонстративно подцепила с блюда устрицу. Он наполнил свой кубок, густо намазал маслом кусок ячменного хлеба. Она полила щавелевым соусом положенный ей на тарелку кусок петушиной грудки. Они оба выпили вина и наконец взглянули друг на друга.

— В этой гостинице на редкость умелый повар, — сказала она. — Или кухарка. Не помню, когда я пробовала такие изумительные устрицы. Кстати, здешняя речная форель тоже очень хороша. Обязательно попробуйте, пока мы в этих местах.

Он кивнул, продолжая смотреть на нее. Потом задумчиво произнес:

— Итак, вы отдали дань слабоволию. Но с чего бы это, Пен? Вы отнюдь не кажетесь слабым человеком. Напротив… Душевных сил у вас хоть отбавляй.

Она тоже намазала масло на хлеб.

— В ту ночь я, наверное, слишком много выпила, — сказала она. — Кроме того, в праздник Двенадцатой ночи по традиции положено отбрасывать все условности, не так ли? Традиции одержали надо мной победу..

— Ох, Пен… — Он неодобрительно покачал головой. — Я многое могу вытерпеть, но не такую вопиющую не правду.

Она попыталась твердо посмотреть ему в лицо.

— Это единственное объяснение тому, что произошло, шевалье. Другого у меня нет и не будет… А теперь не поговорить ли о том, как мы будем действовать завтра с утра?

— По наитию, Пен, по наитию, — ответил он. — Так мне приходилось нередко поступать.

Он наклонился вперед, взял ее руки в свои, удерживая их над столом.

И снова она ощутила странное чувство — как если бы та часть плоти, к которой он притрагивается, перестает принадлежать ей и все тепло ее тела, кожи исходит от него.

— Пен?

Он произнес ее имя как вопрос, требующий немедленного ответа.

И она ответила.

— Нет, — сказала она. — Нет, Оуэн, я не хочу этого.

Он отпустил ее руки, но продолжал внимательно, с настойчивостью смотреть на нее, и она чувствовала себя голой и беспомощной под этим взглядом, но не собиралась сдаваться, пыталась накапливать сопротивление.

— Не лгите мне, Пен. Вы можете меня убедить, что решили больше не вступать со мной в близкие отношения, но не пытайтесь уверить, что не желаете этого…

Она потеряла мужа и ребенка. Она не выдержит новой боли, новых потерь. С нее достаточно до конца жизни. И она не может… не должна любить бездомного странника, перекати-поле, иноземного соглядатая, который заведет ее в трясину горести и предательства. Если уже не завел.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Считайте, что вы правы, я приняла решение.

Он не пошевелился. Словно окаменел. Его руки неподвижно лежали на краю стола.

— Можете вы сказать — почему? — спросил он.

Неужели он сам не понимает? Внезапный гнев охватил ее.

Хорошо, она ему ответит! Но не будет объяснять слишком долго, скажет только то, что он легче всего поймет.

— Итак, выслушайте мой ответ, шевалье. — Негодование оставалось, но голос был ровным и спокойным. — Вы остановили на мне свой выбор… не как на женщине, а как на вероятном сообщнике. И кое в чем я сумела оказаться вам полезной, но, конечно, этого для вас мало. С этим покончено, шевалье. Я выполнила свою часть соглашения, теперь дело за вами.

А потом… потом я хочу навсегда потерять вас из виду.

— Но, Пен… — попытался он возразить.

Она остановила его резким жестом и продолжила:

— Я не доверяю вам, Оуэн. Не знаю, говорили вы правду о том, что ваше правительство на стороне принцессы Марии, или просто хитрили со мной. Но даже если вы не солгали, ваш король может в любой момент изменить свои пристрастия.

Она забыла о еде, которая продолжала радовать взор, о том, как она сама выглядит в мужском халате, и что у нее с прической, и, откинув с лица мешающую прядь волос, вновь заговорила, обращаясь, похоже, не к нему, а к себе:

— ..И разве могу я находиться в любовных отношениях с человеком, ни одному слову которого не в состоянии верить? С человеком, который использовал мою беспомощность, мое глубокое отчаяние для своих целей? Вы заслуживаете презрения, шевалье.

Она испытала потрясение от вырвавшихся у нее слов, но сказала себе, что так лучше… Лучше, чем если между ними снова возникнет близость, которая принесет лишь горе и разочарование. Да, так лучше…

Оуэн поднялся из-за стола.

Не говоря ни слова, он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Пен закрыла лицо руками, не сдерживая слез.

Оуэн стремительно вышел из гостиницы. Дверь с треском захлопнулась за его спиной. Он быстро шагал по главной улице, словно хотел умчаться от злости и обиды, оставленных позади.

Как она посмела?

Как посмела говорить ему такие вещи? Он всегда был честен с ней. Да, предложил заключить соглашение, сделку, но разве он пытался обмануть ее? Даже открыл ей, чем занимается в Англии и для кого.