Едва они поднялись, пошел снег, сперва закружились крохотные нерешительные снежинки, потом повалили крупные хлопья. Окружающий пейзаж, местами выбеленный предыдущим снегопадом, окончательно побелел. Роуз предупредила новичков, чтобы те прихватили теплую обувь и свитера для прогулок и на случай, если в доме будет холодно. Тут имелось центральное отопление, днем в «общих комнатах» в каминах пылали дрова, а вечером и в спальнях, но Боярс (предупредила Роуз) нельзя было назвать теплым домом.

— Заливной луг замерз? — поинтересовался Джерард.

— Наверно, — ответила Роуз, — должен был. Чуть позже схожу и проверю.

Джерард и Роуз, хорошо катавшиеся на коньках, держали их в Боярсе. Обоим не нравилась неестественность и ослепительная яркость катков в залах. Дженкин кататься не умел, но любил смотреть, как катаются другие. Дункан и на коньках не стоял, и не любил смотреть на других, которые, в том числе и Джин, отлично владевшая коньками, по его мнению, вечно делали это напоказ, хвастая своим умением. Тамар умела кататься, но забыла захватить коньки. Роуз подумала, что ей подойдут старые Аннушкины коньки. (Аннушка, прекрасно катавшаяся, давно оставила эту забаву.) Лили сказала, что когда-то каталась немножко и готова попробовать снова. Гулливер уверил, что дружен с коньками. Однако не признался, даже Лили, что купил их только что, именно для этого случая, и это были его первые в жизни коньки. Накануне утром он долго тер новенькие ботинки грязью, чтобы они не блестели. Глупая и дорогая покупка. Ему до сих пор не удалось найти работу.

— Слушай, — окликнул Дженкин Роуз, — тут божья коровка ползет по буфету. Что с ней делать, пересадить на те цветы? Поймать ее?

— Я поймаю, — сказала Роуз, — и посажу на место. Они заползают в щели в дереве, а весной вылетают. Удивительно, до чего насекомые живучи.

— Они переживут ядерный взрыв, — согласно кивнул Дженкин. — Это, пожалуй, несколько успокаивает.

Роуз достала винный бокал, поймала в него божью коровку и унесла ее.

В эту минуту на пороге появился, держа хвост трубой, белый с серовато-муаровыми полосами кот, и Лили подхватила его на руки.

— Роуз, как зовут твоего котика?

— Маусбрук.

Вообще кота звали Маусбрук, Сиреневый Кот, но Роуз еще не чувствовала достаточной близости с Лили для таких подробностей.

— Какое забавное имя!

— Коньки сегодня попозже, днем, как считаешь? — предложил Джерард.

— Да, — подтвердила Роуз. — А с утра вы, мальчики, должны поработать. Взгляните, сколько снега! И жуткий холод.

Что, черт возьми, она хочет этим сказать, недоумевала Лили, с трудом удерживая вырывавшегося кота.

После завтрака, пока остальные продолжали спорить о «планах» на день, Дункан поспешил наверх в свою спальню. Аннушка, как всегда напоминала им Роуз, не убирала постели. Вчера вечером в свете камина спальня казалась уютной. Сейчас, когда камин не горел, здесь было холодно и серо от непрестанно движущейся завесы снега за окном. Дункан спал не в той комнате, которую всегда занимал с Джин. Роуз тактично поместила его в спальню поменьше в задней половине дома, где, как она сказала, лучше вид из окна. Вид, по крайней мере, был иным, но Дункан был рассержен тем, что комната оказалась тесная и без смежной ванной. Он глянул в окно, раздражающе маленькое, стрельчатое, разделенное ромбовидными планками окно в стиле замковой «неоготики Строберри-Хилл», характерном для этой части дома. Он одобрял прадеда Роуз, который переделал (или «изуродовал») переднюю часть дома, предпочтя вместо псевдоготического солидный эдвардианский стиль, и добавил не слишком привлекательную, но полезную пристройку. Дункан распахнул окно, чтобы лучше видеть, что находится с этой стороны дома, но тут же захлопнул, когда в комнату ворвался колючий холодный ветер, неся снежинки. Спальня выходила на заднюю лужайку и сад, ели и густые кусты, заросшие вьющейся розой стены, окружающие огород, часть леса, мягкие очертания невысоких холмов чисто английского пейзажа, ферму вдалеке и Римскую дорогу — часть без конца и начала прямой, в несколько миль, знаменитой Римской дороги, которая в этих местах идет по холмам и долам, представляя собой своеобразный ориентир. В наши времена это уже не главная дорога. Главная, не автострада, но тоже важная, проходила на порядочном расстоянии от дома, за рекой.

Дункан, которого пребывание в компании заставило ненадолго забыть о страданиях, вновь вернулся к прежнему состоянию. Он переел за завтраком и его тошнило. Ему было плохо, плохо, плохо. Накануне вечером он объявил, что рано утром должен уехать на воскресенье, чтобы подготовиться к заседанию. Ранее он вообще не хотел ехать к Роуз, но решил, что все-таки должен появиться, чтобы не создалось впечатление, что он избегает Тамар. Сейчас эта причина казалась нелепой. Почему кто-то должен подумать, что он избегает ее, какой у них может быть повод для этого? Эти мысли были вызваны чувством вины, которую он испытывал за то, что так коротко, так неожиданно произошло тем вечером. Он едва мог представить то состояние души, то внезапное отчаянное желание найти утешение, которые вынудили его тогда обнять эту девочку, этого ребенка. Теперь это не выглядело как вожделение, это была просто непреодолимая жажда любви, женской любви, жажда оказаться в женских объятиях и услышать, что она скажет, как сказала Тамар: «Я люблю вас, и всегда буду любить». Словно бы она прошептала: «Я защищу тебя, спасу, избавлю от боли, укрою от этого мира, сделаю невидимым и недостижимым для него навек». Возможно, она сказала что-то похожее. Он был сильно пьян тем вечером. Должно быть, чудовищно пьян, чтобы так себя вести. Был ли он отвратителен, груб, ужасен? Похоже, тогда она так не думала. Но что чувствовала потом? Дункану не хотелось верить, что теперь она видит в нем пьяную скотину. Но с другой стороны, не хотелось верить и в то, что она действительно любит его. Как это скажется, чем обернется? Какие, какие слова найти, чтобы объяснить Тамар что он благодарен ей, но это и впрямь была минутная слабость, и он не сможет ответить любовью на ее любовь? Действительно ли благодарность чувствовал он сейчас к Тамар, маленькой невинной Тамар с ее школьной прической и тонкими ногами? Она учтет, думал он, она поймет, что это было помрачение ума. Что он был потрясен, только что получив письмо адвоката Джин, она это поймет. О господи, почему он вел себя так глупо, почему это должно было случиться! Он больше не может быть один. Конечно, она же и подтолкнула его, сам бы он даже не двинулся, никогда бы на это не решился! Такая кокетка, соблазнительница, что за ужасное невезение, какой он мерзостный ублюдок!

Дункан еще не совсем пришел в себя после письма адвоката, но привел в порядок мысли, так что письмо больше не казалось ему ни смертным приговором, ни концом всех его надежд. Частью это было результатом разговора с Джерардом, который состоялся на другой день после встречи с Тамар. Дункан показал ему письмо, и они обсудили его. Было большим облегчением в кои-то веки (поскольку Дункан в последнее время не рвался видеть друзей) поговорить с Джерардом, хотя откровенная готовность Джерарда к разговору и раздражала. Джерард любил рассматривать все доводы «за» и «против». Он по-прежнему воспринимал себя как лидера, врачевателя, как человека, с которым не случается ничего плохого, который остается вечно молодым, тогда как Дункан потолстел, обрюзг и постарел. Даже волосы, хотя еще густые, без намека на проседь и волнистые, у него выглядели как тяжелый парик, тогда как у Джерарда вились и блестели, как у юнца. Это, конечно, было смехотворно, так же смехотворно, как новое чувство ревности к Дженкину, будто бы это Дженкин, постоянно общаясь с Джерардом, все больше мешал Дункану свободно поговорить с ним, как прежде. Однако то обстоятельство, что прежде они были так близки, оставалось гарантией неизменности их дружбы. Джерард предположил или, скорее, уловил мысль Дункана, что письмо адвоката не означает ничего окончательного. Это даже мог быть некий блеф или что-то в этом роде, на который Краймонд велел Джин пойти в обычном порядке. Дункан не должен воспринимать письмо всерьез. Такой довод побудил Дункана написать в ответ адвокату, что он удивлен, получив его письмо, он не стремится к разводу, по-прежнему любит жену и желает и ждет ее скорого возвращения. Ответом ему было молчание. Джерард сказал, что это хороший знак.