Мое школьное детство прошло в условиях попыток политехнизации, а точнее, — приготовления нас к рабочим местам. В старших классах мы просто половину времени проводили у станков. А вот в средних и младших нас таскали по всяким производственным предприятиям. В Там бове, помню, мы были на конезаводе, в Москве — на огромном множестве различных предприятий. Более всего из этих визитов мне запомнились хлебозаводы, а еще больше, пожалуй, — маленькие пекарни. На хлебозаводах, конечно, нечеловеческие условия приготовления этой пищи № 1, хотя все и в белых халатах. А в маленьких булочных в подвалах и полуподвалах так вкусно и сытно пахнет хлебом, такие интересные, заманчивые печи и все так засыпано мукой. В этих булочных готовят самый вкусный хлеб, аппетитные булочки типа калорийных или французских. Партии маленькие, и поэтому каждая несет сюрприз индивидуальности.

О мифологии хлеба и кирпичей: все, что связано с печами, есть священнодействие, порождающее цеховую замкнутость и масонство. Пекари и каменщики — это самые таинственные люди на свете. Не зря ведь в Древнем Египте именно евреев, людей чудных и необычных, поставили на такие работы, как обжиг глиняных табличек для иероглифов. Не хлебом единым, но этими кирпичиками и табличками жив человек. И хлеб наш насущный даждь нам днесь, а насущен не только этот, но и духовный.

Черняшка. Мне кажется то, что называется застоем, имеет свое историческое начало, а может, это эпоха отчуждения людей друг от друга, а заодно и от совести. Речь идет о повальном переходе от хлеборезок в булочных к булочным самообслуживания. А до того я вспоминаю Первомайскую улицу в Измайлове, бывшую Малую Стромынку, 52-й продмаг на углу Первомайской и 2-й Парковой. Сначала он был деревянный, потом на другой стороне 2-й Парковой построили четырехэтажный дом. Хлебный отдел был самым дальним. Женщина в белом фартуке, в белом халате нарезала черный хлеб с точностью до грамма в каждой полбуханке или четверть буханке, довешивая и добавляя маленькие брусочки кислопахнущего хлеба. Горка росла, даже не горка, а пирамида. И мы внимательно следили за равновесием между этой глыбкой и горкой чистеньких гирек. Вес шел на граммы. Не знаю ничего более аппетитного по запаху, чем этот кислый черный хлеб. Это запах голода, потому что когда наступает голод — человек уже не думает ни об авокадо, ни о винограде, ни об ананасах. Он мечтает только об этом кислом и теплом хлебе. Черный хлеб может быть благородным, оснащенным разными добавками, тмином, кориандром и другими пряностями. Таков бородинский хлеб, тминный, рижский.

Сейчас уже не то и все не так — я не брюзжу. Действительно теряется искусство и возрастает безразличие к тому, что делаешь. Хлеб становится все более бездуховным, а потому все более однородным. В самом начале импорта зерна из Канады и Америки появились столовый, орловский и обдирный хлеб. Он не дотягивает ни до белого, ни до черного — это какая-то серятина, правда, корочка у этой серятины вкусная, особенно когда хлеб дожарист и, растрескавшись, дает широкую борозду, трещинку, которую обычно и объедают в первый день. Черный хлеб, как и все прочие, подорожал. Некоторое время у нас делали вид, что поднимают цены для расширения объемов производства.

Первое, что загребли в свои руки коммунисты, торговцы и преступники в осажденном Ленинграде, был хлеб. Этим распоряжались эти три структуры, распоряжались жестоко, безнаказанно. Моя тетушка выжила в блокаде благодаря тому, что ее тетушка мадам Богданова-Чеснокова спустила огромную массу фамильного золота, серебра и драгоценностей в обмен на хлеб. Естественно, что большевики попустительствовали этой спекуляции, так как участвовали в ней негласно.

После 1815 года государственная машина Российской империи решила во что бы то ни стало «догнать и перегнать» Европу. Не только французские духи употреблять в два раза больше парижанок и шампанского дуть также в два раза больше — по этим частям мы Европу давно уже обставили. А захотелось короне иметь вполне конвертируемую валюту (конечно, много чего еще хотелось и в образовании, и в свободах и искусствах всяких, и в градостроительстве, но здесь пойдет речь только об этом).

И почти весь XIX век прошел как непрерывный экспорт зерна из России, несмотря на то, что век этот для России был не самым урожайным — 64 года на столетие имели недород. Тем не менее, хлеб составлял 90–95 % внешней торговли страны. Изучая портовую статистику Крыма, я даже там обнаружил почти полную монополию зерна в экспортных отгрузках. Виноград, вино, табак и прочие культуры и товары потреблялись на месте, либо вывозились из Крыма по железной дороге вглубь страны (чтоб не грешить — в столицы), а хлеб — через проливы в желанную Европу. Не за святыни воевали мы с Оттоманской империей, не за братьев-славян, за проливы…

Голодная и голодающая Россия к началу XX века стала важнейшим поставщиком хлеба в Европе и, стало быть, в мире. Не надо обольщаться при этом «развитием капитализма в России», особенно в сельском хозяйстве, — что при крепостном праве, что в пореформенное время крестьянское хозяйство оставалось низкопроизводительным и почти напрочь натуральным: какой там экспорт, самим бы до лета дотянуть! Решающую роль в формировании зернового экспорта играли немецкие колонисты, расселившиеся по южным окраинам России от Одессы до Саратова.

Вот только не надо говорить, что, де, потому и высокотоварно было зерновое хозяйство у штундистов (так называли в России немецких лютеран), что жили они на самых лучших землях. Все с точностью до наоборот — потому и доверены были им эти земли, что правительство знало — эти байеры не сопьются, землю не загубят чересполосицей и оврагами, урожай вырастят такой, что не прожрешь вместе со скотиной.

Так по сути немцы кормили немцев, а в казне от этого прибывало, пока, наконец, в 1887 году рубль не стал конвертируемым. Продолжалось это, правда, недолго и накануне Первой мировой рубль утерял эту свою столь долго пестуемую респектабельность. С 1890 года начался массовый отъезд русских немцев в Америку. Там, в Миннесоте, Канзасе и других штатах Среднего Запада они и создали знаменитое зерновое хозяйство США.

Хлебный экспорт в России пошел насмарку. Но лучше б это, чем то, что развернулось вскоре…

А вскоре развернулось буквальное ограбление страны, прежде всего — хлебное.

Про продразверстку знают все, кто даже не сдавал историю партии. Но было в ней два «убойных» штриха, от которых мурашки по телу до сих пор.

Отнятое у крестьян зерно тут же отправлялось (не все, но значительная часть) в Германию, «в помощь голодающим немецким товарищам». Эта официальная версия продразверстки, естественно, вызывала не просто недоумение — взрыв крестьянского негодования: вот только что воевали с немцами и мира, кажется, с ними не заключали, и продолжаем воевать, а зерно власти силком отбирают именно им. Кто ж это с кем воюет и на чьей стороне?

Второй эпизод — позорный польский поход. Из указаний Ленина Первой Конной цель похода — не установление советской власти в Польше (эта авантюра даже кремлевскому мечтателю казалась сомнительной), а грабеж богатых украинских сел: по инструкции Ленина войскам вменялось заходить в деревни, назначать самых зажиточных крестьян «уполномоченными по продразверстке» и стоять постоем до тех пор, пока все не сдадут, а, если и после этого покажется, что не все выгребли, то выйти из деревни, сделать крюк и зайти еще раз.

Начало 20-х годов в России ознаменовалось неслыханным голодом, ограблением церквей якобы в помощь голодающим и экспортом зерна, обеспечившим выпуск в 1924 году золотого конвертируемого червонца. Страна села на хлебные карточки, но экспорт зерна — это святое.

Вторую массовую экспроприацию хлеба у населения Сталин провел под знаменами коллективизации. Помимо чекистов, в ней участвовали те самые коммунисты-двадцати пяти тысячники, воспетые Михаилом Шолоховым. Не мог не знать писатель того факта, что зарплату эти заводские коммунисты получали по месту своей работы (на Путиловском заводе, если говорить конкретно о товарище Давыдове), что семьи их оставались в городах и что, следовательно, вели себя эти двадцатипятитысячники на селе как организованные мародеры и палачи, а вся лирика и душевность шолоховских героев — омерзительная патока поверх зла и насилия. Именно тогда хлеб и стал партийной культурой. Уже при Брежневе ради хлеба стали оставлять под снег сады, бахчевые и прочее: райкомы требовали отчета прежде всего о зерне, хотя это бессмысленно — сжигать червонец в поисках оброненной копейки.