- А что ты сделал?

Она подходит вплотную к замершей громаде танка, касается брони, настороженно, точно опасаясь, что прикосновение разбудит уснувшего зверя. Не разбудит. Мертв. И этот, и остальные, и пехота, и наверное дальше, до рубежа Имперцев, обозначенном ежами колючей проволоки.

- Это Анке, да?

- Да.

Северный ветер и его, Рубеуса, страх не успеть, он не думал, он сделал первое, что пришло в голову: просто направил всю имеющуюся в наличии энергию в ущелье, сам толком не понимая, что создает: щит или меч. Зато Анке понял. Заиндевевшие каменные стены, снежные узоры на броне и тела, похожие на оловянных солдатиков. Ледяных солдатиков. Скольких он сегодня убил? Несколько сотен? Несколько тысяч? Тоска наползала, порождая новую волну ярости.

- Они все равно умерли бы, - Коннован мягко касается руки. - Здесь больше нечего делать, кроме как убивать и умирать. Это война, Рубеус… и ты зря за меня беспокоился, я бы справилась, честно.

Конни смотрит снизу вверх, в лиловых глазах отражение неба… так близко, но все равно далеко. Зачем она дразнит, неужели не понимает, насколько тяжело быть рядом?

- Идем, - лед ее запястий обжигает пальцы, губами бы прикоснуться, поймать пульс… поймать душу, девушка-призрак, за что эта мука? Сжать руку, боль за боль… кто бы понял, насколько тяжело. Вечное небо над головой, уставшие крылья Северного Ветра. Некого винить, не у кого просить прощенья.

Незачем. Все равно безнадежно, так стоит ли унижаться.

- Отпусти, мне больно. - Не делает попыток вырваться, но просит. - Пожалуйста…

Разжать пальцы, добровольно выпустить? Убежит, но иначе нельзя… прижимает ладонь к плечу. Ранена? Господи, какой же он идиот, что не заметил. А Коннован почему молчала?

- Все в порядке. Нормально. Ничего страшного. - Она пыталась улыбаться, она пыталась убедить, что все в порядке, она сбежала сюда, где убивают, лишь бы не оставаться в Хельмсдорфе. Она настолько ненавидит его, что готова лезть под пули, лишь бы не возвращаться.

Нельзя показывать слабость. В конце концов, у него осталось еще чувство собственного достоинства, и Рубеус приказал:

- Идем.

Она подчинилась.

- Идиот, неизлечимый идиот. - Карл руками смахнул с мокрых волос воду. - Ты о чем думал, когда границу обрушил? Вот так, одна секунда и вся энергия в ущелье ушла. Выбил. Всех. Начисто.

В помещении воняло свежей краской. Бледно-зеленые стены с тяжелыми венами кабелей, белый потолок и заботливо укрытый простыней стол. На полотне россыпь круглых пятен, часть белые, часть зеленые, сквозь стены внутрь комнаты проникает нервное гудение работающих заводских линий, и приходится делать усилие, чтобы сосредоточится на деле.

- Думаешь, я не мог подобным образом? Да две секунды, концентрируешь всю имеющуюся в наличии энергию в одной точке и получаешь эффект полной стерилизации заданного квадрата.

Полотенце полетело на стол, не слишком чистое, но Карлу все равно. Да и Рубеус не отказался бы смыть въевшуюся в кожу пыль, всего-то час в ущелье, а ощущение, будто год в окопе проторчал.

- Зато граница голая. И надейся, что узлы просто отключились, иначе… это даже не идиотизм. Это хуже. Ну скажи, какого ты вмешался?

- Ты обещал поберечь ее, - Рубеус постарался говорить спокойно.

- Настолько, насколько это будет возможно, - уточнил Карл. - Тем более, что вы, Хранитель, в данном вопросе не имеете права голоса.

Жестко. Вежливо. На «вы» перешел, почти пощечина. Странно, он ведь должен ненавидеть Карла, а теперь злится из-за дурацкой показной вежливости.

- Ты сам от нее отказался.

Карл, натягивая рубашку, тихо добавил:

- Может быть потом, когда оба успокоитесь. Жизнь ведь длинная.

Длинная, только времени все равно мало. И комната эта вызывает отвращение. Лишенная окон, с очищенным вентиляцией воздухом… не комната, а…

Вальрик

Камера. Настолько тесная, что, кажется, стены вот-вот столкнуться друг с другом. Если встать в центре, то можно дотянуться руками серого бетона, причем не важно, слева ли, справа. А потолок высоко. Лампа забрана мелкой решеткой. Она разрезает свет на неровные квадраты, часть из которых желтыми пятнами расцвечивает тонкое покрывало, часть стекает со стен на пол. Иногда свет ярче, иногда почти гаснет, и камера погружается в тягучую унылую недотемноту.

Время сна.

Спать не хочется. Есть тоже, но Вальрик ест, потому что должен выжить и отомстить. Ненависть теперь совсем другая: тяжелая, давящая, требующая немедленных действий. Но как действовать, когда вокруг лишь стены, пол квадратами мутного света и железная дверь. Вальрик колотил в дверь пока сбитые в кровь пальцы не онемели, да без толку. Тем, кто снаружи, было наплевать на стук.

Предательство. Ставки, приказ и предательство, втройне подлое из-за того, что Ихор знал, насколько важен этот бой. Знал и не позволил… почему так? Вальрик честно попытался понять, вот только та тварь, что поселилась внутри него, мешала думать. Она требовала крови и мести, и Вальрик с радостью подчинился бы, но… вырваться отсюда невозможно, оставалось ждать.

Когда-нибудь его выпустят отсюда. Должны выпустить. Невозможно представить, чтобы эта клетка навсегда, и каждый раз, заслышав шаги с той стороны, Вальрик надеялся, что уж сегодня дверь откроют, именно дверь, а не узкое, в две ладони, окно, через которое передавали тарелки с едой. Он пытался говорить с теми, кто приходил, но его игнорировали.

Но за что с ним так? За то, что убивал? Или за то, что побеждал, хотя должен был умереть? За то, что Хозяин поставил на Шрама и испугался, что проиграет? Или за то, что поверил? Нельзя верить, никому нельзя верить. Джулла не обманывала, а остальные лгали. Всегда. Постоянно. Использовали, ломали его в угоду собственным потребностям, а он подчинялся.

Идиот. Трижды идиот, что слушал Ихора, а надо было… как хотел, нож в столовой и по горлу, там где пульс. Тогда бы Шрама ни один врач не спас. Честный бой… таких не бывает, у кого-то всегда преимущество. А он, Вальрик, забыл об этом.

Время честных поединков прошло.

Кровать жесткая, узкая. И сны тяжелые, серые, будто тюрьма продолжается даже там. Лучше сдохнуть, чем дальше так жить непонятно кем, а еще лучше убить того, по чьей вине Вальрик попал в эту клетку.

Быть может, завтра дверь откроют…

Открыли. Это было настолько неожиданно, что Вальрик растерялся. Ждал, надеялся, караулил, вслушиваясь в доносящиеся снаружи звуки, а теперь растерялся.

А ему приказали:

- Выходи.

Вальрик подчинился. За ним пришли четверо, болотно-зеленая форма, высокие шнурованные ботинки, автоматы…

- Встать. Лицом к стене. Руки за спину, - жесткий тон свидетельствовал о серьезности намерений, интересно, что будет, если он откажется выполнять приказ? Надоело быть послушным, и Вальрик, резко развернувшись, ударил ближайшего из конвоиров. Почти дотянулся, но… тот ушел в сторону и ответил. Удар прикладом по ребрам, и еще один, сзади, по шее. И по голове… вспышка и темнота…

Холодная вода привела в чувство, по полу растекалась розовая лужа, которая, добравшись до черной рифленой подошвы, нерешительно замерла.

- Подъем. - Скомандовал тот же голос. Вальрик попытался встать, качнуло. По лицу что-то течет, а вытереть никак - руки за спиной связаны.

- Давай, вставай, нечего тут… - его подняли вверх за ворот рубахи и недружелюбно подтолкнули в спину. - Иди. И без шуток, ясно? А то будет еще больнее.

Больнее? Боли нет, во всяком случае, Вальрик ее не ощущает. Дышать носом тяжело, наверное, сломали. Зуб шатается, и левым глазом почти ничего не видно. Пройдет. Вот наручники - куда более серьезная проблема. Плотно сидят. И ладони у него широкие, не пролезут, а силой - бесполезно, хотя Вальрик все равно попытался, но получил лишь прикладом между лопаток.

- Без шуток, - повторил конвоир.

Коридор выглядит продолжением камеры. Те же тянущиеся друг к другу стены, те же забранные сеткой лампы, нездоровый резкий свет, ровный пол, по которому ползут, вздрагивают, отзываясь на шаги, длинные тени. Одна его и еще четыре чужие. Тени добрались до решетки раньше людей и спокойно переползли на ту сторону, а людям пришлось возиться с замком, сначала открывать, потом закрывать… и снова коридор. Решетка-коридор, решетка-коридор, узкие длинные отсеки, разделенные стальными прутьями. Когда вместо решетки из-за поворота выглянула дверь, тяжелая, металлическая, с узкой прорезью смотрового окна, Вальрик понял, что путь окончен.