За окном ночь. Лето в разгаре и почти тепло, пахнет талым льдом и немного сеном, этот запах совершенно не соответствует снежно-голубому великолепию Альп, но странным образом успокаивает, убаюкивает… спать нельзя… нельзя спать. Если пересесть поближе к окну, то холод прогонит сон. И стул перетащить. Он неудобный, точно не засну. Рубеус с мрачным выражением лица наблюдает за моими действиями. Под его взглядом неуютно, и я задеваю низкий столик. Воздушно-стеклянное нечто - то ли ваза, то ли чаша - скатывается вниз, разлетаясь на тысячи цветных осколков. Рубеус молча встает и отбирает стул.

- Я уберу, сейчас…

Осколки стекла синими звездами блестят в густом ворсе ковра, какие же они мелкие… ничего, зато занятие будет.

- Сколько суток ты на ногах?

Не помню. Двое, трое, пятеро… какое это имеет значение? Главное, что стоит мне закрыть глаза, и я снова вернусь туда, а я не хочу. Я боюсь.

- Так нельзя, Конни. Тебе нужно поспать.

Не нужно, совсем не нужно. А голос у него ласковый, только это ложь, чтобы уговорить… ему просто надоело, что я хожу следом. И вазу разбила. Сев на пол, собираю стекло в ладонь, синего больше, но есть зеленое и желтое.

- Что ты делаешь?

- Убираю. Я случайно, я не хотела… я больше не буду мешать, честно.

Он сел рядом и, протянув руку, попросил.

- Дай их сюда.

В его ладони осколки кажутся маленькими и тусклыми.

- Все?

- Да.

- Хорошо, - Рубеус высыпал стекло обратно на ковер и, поднявшись, подхватил меня на руки. - Пойдем.

- Куда?

Он не ответил. Он принес меня в свою комнату. Темно и жарко, окна забраны щитами и кажется, будто комната и есть мир, точнее, нет мира за ее пределами. Хорошо. Мне нравится в этой уютной темноте, вот только тепло расслабляет, убаюкивает… нельзя спать.

Кровать огромная. Зачем ему такая кровать? И почему я раньше сюда не заходила? Пуховое одеяло неуловимо пахнет Рубеусом и хочется с головой спрятаться в этот теплый, успокаивающий запах.

- Давай, ложись… ботинки снимем. И рубашку… - он долго возится с пуговицами, а у меня нет сил ни на то, чтобы оттолкнуть, ни чтобы помочь.

- И штаны тоже… вот так, умница, а теперь давай под одеяло.

- Не уходи.

- Не уйду, - он ложится рядом, обнимает и приказывает: - Закрой глаза.

- Я не хочу спать. Я не буду спать! Я… ты не понимаешь, я снова буду там и снова… даже не уговаривай, спать я не буду.

- Не спи, - Рубеус соглашается как-то подозрительно легко. - Давай тогда поговорим.

- О чем?

- О чем-нибудь. Хочешь, о тебе. Знаешь, я раньше думал, что ты призрак. Из казармы виден карниз, а ты там часто сидела, то с книгой, то просто так. Сама белая и одежда тоже. А если не знать, что карниз есть, то можно подумать, будто в воздухе висишь. Я не умею рассказывать, да?

- Нет. Ты хорошо рассказываешь. А я не помню, точнее, не знала, что внизу что-то есть, Карл запретил ходить в ту часть замка, наверное, если бы и знала, то ничего не изменилось бы.

Разговор о прошлом столь отдаленном безопасен. Но спать нельзя, ни в коем случае нельзя спать.

- Потом ты мне помогла выбраться. Наверное, помогла, я до сих пор не уверен, что не бредил. Я потом, когда среди людей уже, все думал, существуешь ты или нет.

- И к какому выводу пришел?

В кольце его рук спокойно и тепло, и замираю, чтобы ненароком не разрушить это спокойствие.

- Что тебя нет и быть не может, и Морли говорил то же самое… спасаясь от одиночества и не такое придумаешь. А потом я увидел тебя в замке…

- И возненавидел.

- Я? - Рубеус засмеялся и покрепче обнял меня. - Ты бы себя видела: полтора метра надменности, и это несмотря на некоторые особенности твоего положения. Беспрецедентная наглость и полное отсутствие уважения к кому бы то ни было. Как такое ненавидеть? Мне было интересно, хотелось потрогать, например, уши… - Рубеус провел пальцем по краю уха, и я зажмурилась от удовольствия.

- Или пальцы, все время гадал, куда когти убираются, почему пальцы такие тонкие, а при этом когти довольно длинные. Или кожа… белая-белая, интересно же везде ли она такая белая, например, здесь… - рука скользнула под одеяла, палец коснулся соска.

- Или здесь… - вторая рука легла на живот, - или…

- Перестань.

- Совсем? - Рубеус целует в шею. - Не могу. Знаешь, каково было, когда разум говорит одно, а хочется совсем другого? Искушение. Я считал тебя посланницей Дьявола, который таким образом желал свернуть меня с пути истинного, и мужественно боролся с искушением.

- И каким же образом?

- Молитвой, - совершенно серьезно ответил он. - В то время я стал очень набожным. Даже Морли удивлялся. Мне было чертовски стыдно, это как найти в себе порок, о котором не подозревал. А ты все время с Вальриком возилась, то лечила, то тренировала, то просто вертелась рядом, и меня это злило. Я решил, что ты охотишься и за его душой, а сама понимаешь, допустить подобного я не мог.

- Мне просто было одиноко.

- Прости…

Его поглаживания становились все более настойчивыми, и не могу сказать, чтобы мне не нравилось.

- А потом вирус этот, болезнь и безумная идея Вальрика, на которую ты согласилась. Это же было опасно, ты вообще понимаешь, что могла умереть?

- Теперь да, тогда - нет, честно говоря, я довольно смутно представляла себе, что нужно делать.

- Пороть тебя некому.

- Кто бы говорил. Прекрати! Что ты делаешь… мы же разговариваем…

Тело тает в томной неге, тело тянется за его руками, не желая расставаться даже на долю секунды… хорошо…

- Разговариваем, - соглашается он, - потом… позже…

Позже я проваливаюсь в уютную дрему, сквозь которую продолжаю ощущать присутствие Рубеуса, оно успокаивает, позволяя думать, что теперь я в безопасности.

- Спишь…

Хочу ответить, что не сплю и проваливаюсь в мягкое тепло.

- Спи, я скоро вернусь, я ненадолго…

Ему нельзя уходить… я не помню почему, но знаю, что нельзя, но ласковые лапы сна отбрасывают тревогу прочь. Потом, позже… завтра.

Вальрик

Коридоры, двери, комнаты. Редкие следы жизни и еще более редкие - запустения, вроде перегоревшей лампы или тонкого слоя пыли на черном экране. Где бы ни находилось это место, но оно замерло во времени, сохранив мгновенье агонии, когда и жизнь и смерть в равной степени далеки.

Кружка с горячим чаем, вяжущая горечь на губах, крошки печенья, белый кусок чего-то сладкого и тающего во рту. Портрет девушки, мятый халат, небрежно брошенный на кресло…

Вальрик переходил из комнаты в комнату, в одних задерживался, рассматривая предметы, обыскивая шкафы и ящики столов, в другие просто заглядывал. Оторванное от внешнего мира и времени существование убаюкивало. Еще бы солнца, хотя бы немного солнца даже пусть за стеклом, лишь бы настоящее, светло-теплое и живое.

Вальрик пытался найти выход из хитросплетенья коридоров, но потом бросил бесполезную затею. Это место существовало само по себе, а солнце принадлежало другому миру, тому, где люди и боль, которую они причиняют.

Правда, боль была и здесь, в содранной на запястьях коже, в ушибленном ненароком локте или в обожженной случайным прикосновением к какому-то прибору ладони. Вальрик и забыл, насколько разной она бывает.

Снова поворот. Ровный квадрат зала, запертый в зеркалах. Стекло под пыльным покровом почти дружелюбно. Тени отражений медленно переплывают с одной стены на другую, прячась за яркими пятнами света. Лампы здесь горят чуть ярче, и пол выложен черно-белой плиткой, рисунок тот же, что и на куртке.

Низкая мебель непривычных форм. Материал странный, похоже на отполированное до блеска черное дерево. Нет, здесь ему определенно не нравилось, и Вальрик повернулся, чтобы уйти куда-нибудь, где бы не настолько ощущалось присутствие смерти.

Девочка стояла у двери, внимательно наблюдая за ним. Простое платье, тонкие косички, белые сандалии… самый обыкновенный ребенок.