Но не щекотливая ситуация с титулом заставляла Майкла держаться на расстоянии. Он не смог бы переселиться в Килмартин-Хаус, даже если бы Франческа не была беременна. Она все еще была там.

И она все еще была графиней Килмартин. Даже если он станет графом и никаких сомнений насчет его титула не будет, она все равно никогда не будет его графиней, и он был не слишком уверен, что сумеет перенести такую насмешку судьбы.

Он надеялся, что горе вытеснит из его сердца вожделение, что он наконец-то сможет находиться рядом с ней и не желать ее, но, увы, у него по-прежнему перехватывало дыхание всякий раз, когда он входил в комнату, где сидела она, и тело его напрягалось, когда она случайно задевала его, и сердце его изнывало от любви к ней.

Разница заключалась лишь в том, что теперь его угнетала еще одна вина — как будто мало было этого при жизни Джона. Франческа сейчас страдала, она была в горе, и он, как двоюродный брат, должен был бы утешать ее, а не вожделеть к ней. Боже правый, ведь Джона так недавно похоронили! Так что же он за чудовище, если способен вожделеть к его вдове?

Его беременной вдове.

Он уже занял место Джона во многих отношениях. Нельзя было довершить это предательство — занять место брата и возле его вдовы.

И потому он держался на расстоянии. Не то чтобы он прервал всякие отношения — это было бы слишком очевидно, да и невозможно, пока и его мать, и мать Джона жили в Килмартин-Хаусе. К тому же все ждали, что он именно сейчас возьмет на себя обязанности графа Килмартина, независимо от того, перейдет к нему титул или нет.

Впрочем, эти дела он взял на себя. Ему не в тягость было заниматься мелочами и проводить несколько часов в День, опекая состояние, которое, возможно, перейдет к другому. Это было самое меньшее, что он мог сделать для Джона.

И для Франчески. Он не мог заставить себя быть для нее другом, как должен был бы, но он мог сделать так, чтобы ее финансовые дела были в полном порядке.

Однако он знал, что она недоумевает из-за его холодности. Она часто заходила к нему, когда он сидел в кабинете Джона в Килмартин-Хаусе над бумагами, прочитывая многочисленные отчеты управляющих и стряпчих. И он понимал, что она искала прежних товарищеских отношений, которые были между ними, но он просто не способен был теперь поддерживать их.

Называйте это как хотите — слабостью, эгоизмом. Но он просто не мог быть ей другом, и все. По крайней мере сейчас.

— Мистер Стерлинг?

Майкл поднял глаза. В дверях стоял его камердинер, а рядом с ним — ливрейный лакей из Килмартин-Хауса в зеленой с золотом ливрее, которую ни с чем не спутаешь.

— Вам записка, — сообщил лакей. — От вашей матери.

Майкл протянул руку и, пока лакей шел через всю комнату, дабы вручить ему записку, думал, что же это может быть на сей раз. Мать вызывала его в Килмартин-Хаус едва ли не через день.

— Сказали, очень срочно, — добавил лакей, вкладывая конверт в руку Майкла.

Срочно? Это было что-то новенькое. Майкл посмотрел на лакея и камердинера, взглядом давая им разрешение удалиться, а затем, оставшись в комнате один, вскрыл конверт.

«Приходи немедленно, — было написано в записке. — У Франчески выкидыш».

В Килмартин-Хаус Майкл скакал сломя голову и едва не убился. Гневные крики пешеходов, с трудом избегших копыт его коня неслись ему вслед всю дорогу.

Но теперь, добравшись до места, он стоял в прихожей и не знал, куда ему деваться.

Выкидыш? Это было нечто сугубо женское. Что же ему следует делать? Конечно, это трагедия, и он дрожал за жизнь Франчески, но что же он может ей сказать? Зачем его вызвали сюда?

И тут его словно громом поразило. Теперь он граф. Свершилось. Медленно, но верно он прибирал к рукам все, что некогда принадлежало Джону, заполняя собой все уголки его былого мира.

— Ах, Майкл! — воскликнула его мать, вбегая в прихожую. — Я так рада, что ты здесь!

Он обнял мать несколько неловко. И даже сказал что-то совершенно бессмысленное, что-то вроде «какая ужасная трагедия», но в общем-то он просто стоял столбом, чувствуя себя очень глупо и не на своем месте.

— Как она? — спросил он, когда мать наконец оторвалась от него и отступила на шаг.

— Она в шоке. Плачет все время.

Он нервно сглотнул, отчаянно жалея, что нельзя чуть распустить галстук.

— Что ж, этого следовало ожидать, — сказал он. — Я… я…

— Она никак не может перестать, — перебила его Хелен.

— Перестать плакать? — спросил Майкл. Хелен кивнула:

— Я просто не знаю, что делать.

Майкл заставил себя дышать ровно. Медленно. Спокойно. Вдох и выдох.

— Майкл? — Мать подняла на него глаза, ожидая какого-то ответа. Может, и ценных указаний.

Как будто он мог знать, что в таких случаях следует делать.

— Ее мать приехала, — сказала Хелен, поняв, что от сына ответа не дождется. — Она хочет, чтобы Франческа перебралась обратно в Бриджертон-Хаус.

— А Франческа этого хочет?

Хелен печально пожала плечами:

— Я думаю, она сама не знает. Для нее это такой шок.

— Да, — сказал Майкл и снова сглотнул. Ему очень не хотелось оставаться здесь. Ему хотелось поскорее убраться отсюда.

— Доктор говорит, что в любом случае нельзя трогать ее в течение нескольких дней, — добавила Хелен.

Майкл кивнул.

— Ну и, естественно, мы послали за тобой. Естественно? Никогда в жизни он не чувствовал себя до такой степени неестественно. Он был совершенно растерян, не знал, что делать и говорить.

— Теперь ты граф Килмартин, — негромко сказала его мать.

Он снова кивнул. Только один раз. Это был единственный ответ, на который он был способен.

— Должна сказать, что я… — Хелен смолкла и поджала губы каким-то странным, нервным движением. — Всякая мать желает самого лучшего для своих детей, но я никогда не думала и никогда не стала бы…

— Не надо об этом, — прервал ее Майкл хрипло. Он не был готов к тому, чтобы услышать из чьих-либо уст, что это к лучшему для него. А если кто-нибудь — от чего Боже упаси! — вздумает лезть с поздравлениями…

Тогда он за себя не отвечает.

— Она спрашивала о тебе, — сказала Хелен.

— Франческа? — переспросил он, широко открыв глаза от изумления.

Хелен кивнула:

— Да, она хотела тебя видеть.

— Я не могу, — сказал он.

— Ты должен.

— Я не могу. — Он отрицательно покачал головой, вернее, затряс быстро-быстро из-за обуревавшей его паники. — Я не могу войти туда.

— Но не можешь же ты вот так бросить ее, — скале зала мать.

— Она никогда не была моей — и не мне ее бросать.

— Майкл! — так и ахнула Хелен. — Как ты можешь говорить подобные вещи?!

— Мама, — сказал он, отчаянно пытаясь направить разговор в иное русло, — ей нужно общество женщин. Что же я могу сделать?

— Ты можешь вести себя с ней как друг, — негромко сказала Хелен, и он снова почувствовал себя восьмилетним мальчишкой, которого бранят за необдуманный поступок.

— Нет, — сказал он и сам испугался своего голоса. Голос был как у раненого животного, в нем были и боль, и смятение. Но одно он знал наверное. Он не в силах был видеть ее. Не сейчас. Только не сейчас.

— Майкл, — сказала его мать.

— Нет, — сказал он снова. — Я встречусь с ней… завтра. Я… — И он направился к двери, бросив через плечо: — Передай ей мои наилучшие пожелания.

Он просто сбежал.