Контроля над собой он вовсе не терял: если бы он потерял его, сэр Джеффри лежал бы сейчас у ее ног в луже крови.

Франческа приоткрыла было рот, намереваясь сказать что-нибудь еще, что-нибудь успокоительное, а может, даже смешное, но обнаружила, что дар речи покинул ее. Да и вообще способность что-либо делать: она могла только стоять и во все глаза смотреть на человека, которого, как ей казалось, она знала так хорошо.

Словно загипнотизированная, она не в силах была оторвать от него взгляда. Он тяжело дышал, явно все еще борясь с одолевавшим его гневом, он был, поняла она вдруг с изумлением, словно бы и не совсем здесь. Невидящий взгляд его был устремлен куда-то вдаль, и вид у него был такой…

Словно ему больно.

— Майкл? — позвала она шепотом. Никакой реакции.

— Майкл? — На сей раз она протянула руку и коснулась его, и он вздрогнул и обернулся к ней с такой стремительностью, что она невольно сделала шаг назад и едва не упала.

— Что? — спросил он нелюбезно.

— Ничего, — пролепетала она, забыв, что хотела сказать, и даже не помня, собиралась ли она что-то говорить или ей просто хотелось позвать его по имени.

Он прикрыл глаза на мгновение и тут же снова открыл их и уставился на нее, явно ожидая, что она скажет.

— Думаю, мне лучше отправиться домой, — сказала она. Бал утратил для нее всякую привлекательность. Ей хотелось только одного: свернуться клубочком где-нибудь, где все вокруг знакомо и безопасно.

Потому что Майкл вдруг перестал казаться как знакомым, так и безопасным.

— Я передам твои извинения хозяевам, — чопорно сказал он.

— Я потом пришлю карету обратно, за тобой и матерями, — добавила Франческа. Когда она видела матерей в последний раз, обе веселились вовсю. Ей не хотелось портить им настроение.

— Проводить тебя через задние ворота, или ты предпочла бы уйти через бальный зал?

— Думаю, лучше через задние ворота, — сказала она.

И он проводил ее до самой кареты, и всю дорогу она чувствовала его обжигающе горячую руку на своей спине. Но когда они дошли до кареты, она, вместо того чтобы просто забраться внутрь, вдруг обернулась и задала вопрос, который так и вертелся у нее на языке:

— А как ты догадался, что я вышла в сад?

Он ничего не ответил. То есть, может, он и ответил бы чуть погодя, но ее не устраивало такое промедление.

— Ты что, приглядывал за мной? — спросила она. Губы его изогнулись не то чтобы в улыбке, но все же в некоем ее подобии.

— Я всегда приглядываю за тобой, — ответил он мрачно.

И вот это его заявление ей предстояло обдумывать весь оставшийся вечер.

Глава 14

…Франческа действительно сказала, что скучает по мне? Или ты просто заключила это по косвенным признакам?

Из письма графа Килмартина его матери, Хелен Стерлинг, спустя два года и два месяца после его отъезда в Индию.

Три часа спустя Франческа сидела в своей спальне в Килмартин-Хаусе и прислушивалась, не возвращается ли Майкл. Хелен и Джанет вернулись уже давно и когда Франческа (не без умысла) столкнулась с ними в прихожей, сообщили ей, что Майкл решил закончить вечер в своем клубе.

«Скорее всего он отправился в клуб, чтобы избежать встречи со мной», — решила Франческа. Хотя с чего бы ему думать, что можно столкнуться с ней в столь поздний час? Когда она уезжала с бала, ей показалось, что Майклу не хочется оставаться в ее обществе. Он встал на защиту ее чести со всею доблестью и целеустремленностью настоящего героя, но она не могла избавиться от ощущения, что делал он это не без внутреннего сопротивления, как если бы это было нечто такое, что он должен был сделать, а не то, что он сделать хотел.

Хуже того, ей показалось, что она была для него особой, чье общество он вынужден терпеть, а вовсе не дорогим другом, как она сама всегда считала.

И это открытие, как она вдруг поняла, ранило ее в самое сердце.

Франческа сказала себе, что, когда он вернется в Килмартин-Хаус, она не станет докучать ему. Только послушает под дверью, как он топает по коридору к себе в спальню. (Она была достаточно честна сама с собой, чтобы признавать, что не считает подслушивание под дверью ниже своего достоинства — более того, не в силах противиться такому искушению.) Затем прошмыгнет к тяжелой дубовой двери, соединившей их спальни (и всегда запертой с обеих сторон с того самого дня, как она вернулась в Килмартин-Хаус из дома своей матери; разумеется, она совершенно не боялась Майкла, просто приличия — это приличия), и еще немного послушает.

Она не понимала, почему ей необходимо было услышать, как он расхаживает по спальне, и не представляла, что, собственно, надеется услышать, — ей просто это было нужно, и все. Что-то изменилось сегодня вечером. А может, ничего и не изменилось, и это еще хуже. Возможно ли, чтобы Майкл всегда был совсем не тем человеком, каким она его считала? Возможно ли, чтобы она была так близка с ним долгие годы и числила его среди лучших своих друзей — и совершенно не знала его при этом?

Ей никогда и в голову не приходило, что у Майкла могут быть тайны от нее. От нее! От всех остальных — сколько угодно, но не от нее!

Эта мысль сильно выбила ее из равновесия, и в голове ее воцарился хаос. Такое же ощущение у нее возникло бы, если б кому-то вдруг вздумалось подложить целую груду кирпичей под южную стену Килмартин-Хауса, сдвинув весь ее мирок набекрень. Что бы она ни делала, о чем бы ни думала, ее не покидало ощущение, что она скользит по наклонной поверхности. Куда? Она не знала и не осмеливалась даже строить предположения.

Определенно одно — ноги ее не стояли больше твердо на земле.

Окна ее спальни выходили на фасад Килмартин-Хауса, и когда на улице было тихо, она слышала, как хлопает парадная дверь, если закрывали ее достаточно энергично.

Ну, какая бы сила ни требовалась, а Майкл, очевидно, приложил ее, так как она хорошо расслышала глухое «бум» внизу, за которым последовал неясный рокот разговора — видимо, Пристли болтал с хозяином, снимая с него плащ.

Итак, Майкл был дома, что означало, что она может наконец лечь и по крайней мере сделать вид, что спит. Он был дома — следовательно, вечер можно считать официально законченным. Надо перевернуть эту страницу и двигаться дальше, может, сделать вид, что вообще ничего не было…

Но когда она услышала, как он поднимается по лестнице, она вдруг сделала такое, чего сама от себя никак не ожидала…

Она открыла дверь своей спальни и выскочила в коридор.

Она сама не понимала, что делает. Совершенно не понимала. Но когда она ощутила под босыми ногами ковровую дорожку, дикость ее собственного поступка так потрясла ее, что мороз пробежал по коже и дыхание перехватило.

Майкл выглядел изнуренным. И удивленным. И головокружительно красивым — крахмальный галстук чуть распущен, пряди иссиня-черных волос падают кольцами на лоб. Это заставило ее спросить себя: и когда это она начала замечать, насколько он хорош собой? Раньше она воспринимала его красоту как нечто данное, как явление природы, про которое она знала, что оно существует, но никогда не обращала на него внимания.

Но теперь…

У нее перехватило дыхание. Его красота, казалось, заполнила собой все вокруг нее, захлестнула ее, так что она задрожала и одновременно почувствовала, что ее охватил жар.

— Франческа, — сказал Майкл, и это прозвучало скорее устало.

А ей, разумеется, было совершенно нечего сказать. Это было настолько не в ее характере — вот так взять и выскочить, не раздумывая и не загадывая. Но она вообще сегодня была словно не в себе. Она была настолько выбита из колеи, настолько выведена из равновесия, и в голове ее, перед тем как она выскочила в коридор, была одна-единственная мысль (если это вообще можно было назвать мыслью): она должна его увидеть, хотя бы мельком, и, может, услышать его голос. Если бы она смогла убедиться, что он по-прежнему был тем самым человеком, которого, как ей казалось, она так хорошо знала, то можно было бы считать, что и она осталась прежней.