Мне трудно понять, зачем была необходимость в приказе об уничтожении всех рабочих записей и всей дежурной и оперативной документации, которая сухим текстом фиксировала происходящее. Мы люди военные и приказы исполняем, не задумываясь над их смыслом. Но мы все-таки люди. Теперь, когда события последнего месяца и то, что произошло неделю назад, начинают доходить до сознания, я решил все-таки завести этот дневник, чтобы сохранить хотя бы крупицы информации для истории. Я не тешу себя иллюзиями по поводу того, что кто-то наверху выжил. Я сам не знаю, для кого я это пишу. Быть может, для себя. Это несколько упорядочивает тот хаос, который творится в моей голове, равно как и в головах моих сослуживцев. Быть может, пока я пишу, я не позволю себе застрелиться, как это сделал Лишенко в первый же день войны. У меня была зависть к нему, что он решился. Что у него хватило мужества. Но сейчас, когда я сижу и пишу, я думаю, как это глупо. Глупо и зря. Торопиться на тот свет не стоит. Все равно мы все умрем. А мне даже интересно, что будет дальше. Поэтому я планирую выжать из оставшихся мне дней все и постараться это зафиксировать для того, кто это, быть может, когда-нибудь прочитает. Какой ты будешь, читатель будущего? Мутант? Человек? И сможешь ли ты это прочитать? Кто научит тебя грамоте и алфавиту? Я, наверное, цепляюсь за какую-то соломинку, которой даже нет. Но все-таки есть призрачная надежда. Это даже символично. Мы не смогли уберечь Москву от ударов. Но зато оградили от массированного удара Надеждинск. Небольшой военный городок в Калужской области. Наша призрачная надежда в Надеждинске. Вот такой каламбур получился. Надеюсь, там выжило много людей. И там много военных. Десантура, летчики. По крайней мере, я уверен, что есть еще люди там, наверху. И это наши люди.
Калуга. Мне больно писать об этом. Но мы, перехватив вражескую ракету с термоядерной начинкой, смогли отвести ее от Москвы, и она ударила по Калуге. Наверное, это был основной мотив самоубийства Лишенко. Ведь это было произведено его расчетом. По Калуге, конечно, ударили и без нас. Но единожды. Сколько там могло выжить людей? Да сколько бы ни выжило. Не имеет значения. Мы их добили. Ведь у боеголовки, летящей на Москву, должно было быть не менее пяти мегатонн смерти. А может, это лучший вариант для тех, кто не погиб сразу? Это очень страшно, так думать. Ты, читатель, даже не представляешь, насколько это страшно…
Николай вздохнул. Дальше текст был неразборчивый. Целый абзац расплылся синей кляксой. Он взглянул в смотровую щель. Пейзаж был все тот же.
Упоминание о родном Надеждинске заставило сжаться сердце. Как там теперь? Что происходит? Не было ли землетрясений? Он ощутил тоску по родному городу. По теплому подвалу, ставшему давно его постоянным домом. Куда можно было прийти после рутинной работы или дозора и спокойно лечь на скрипучую кровать, растянувшись и чувствуя облегчение в мышцах. И там можно было услышать смех детворы. Он тосковал по профессору Третьякову. По Эмилю Казанову и по погибшему в схватке с червем Гуслякову. Нет, он не жалел, что отправился в экспедицию, но скучал по покинутому отчему дому, чувствуя, что если он и вернется туда, то очень нескоро.
Николай осторожно перелистнул хрустящую страницу. Вверху текст разборчивый более-менее. Ниже снова клякса размытого текста, пропитавшая лист насквозь. Придется читать то, что возможно.
…За месяц до этого страшного дня к нам приехала инспекция. На сей раз не крысы кабинетные. Эти были куда более серьезные. И их заботила не покраска плинтусов в помещениях или отсутствие портрета президента за спиной командира. Они проверяли работу аппаратуры, системы очистки и регенерации воздуха. Давно мы не припоминали такой проверки. Обычно приезжают треклятые бюрократы в погонах, которые готовы докопаться до цвета кафельной плитки в сортире, лишь бы мы нарубили им «поляну» и сварганили баньку с русалками за положительную оценку. Однако мы не сильно удивились этой внеплановой и такой нетипичной проверке. Даже не удивило то, что они были на самом деле озабочены состоянием объекта и нашими нуждами. Нас удивило, что они все в штатском были. Однако у каждого была серьезная ксива. Так называемый «вездеход», с тремя подписями самых главных силовиков, включая верховного. Вот это было необычно. Звания у них были засекречены, и обращаться нам к ним нужно было — «товарищ контролер». Всего пять человек. Один из них — товарищ старший контролер. Три дня они рыскали по объекту с озабоченными лицами и проверяли все, включая работоспособность сливных бачков и уровень пылеобразования в помещениях. Но они не кричали на нас, какие мы тут бездельники и как тут у нас все запущено. Они спрашивали, что конкретно нам нужно для устранения того или иного замечания в пятидневный срок. Это тоже было удивительно и непривычно…
Дальше снова неразборчивый текст, и Николай стал читать на следующей странице…
…Остался старший контролер. Он не мешал нам и старался не смущать своим присутствием. Но и мы и другие смены чувствовали его присутствие остро. Он дотошно наблюдал за каждой мелочью, которая могла иметь отношение к работоспособности объекта в особый период. Его абсолютно не интересовали нарушения формы одежды некоторыми нашими товарищами. Его не беспокоили другие вещи, которые не имели отношения к работоспособности коллектива. Видимо, это был не помешанный на уставе штабной строевик. Тогда мы не особо задумывались, что назревает что-то серьезное. Мы подготовили резервные помещения, как и требовала эта группа контролеров. И вскоре к нам начали завозить через «метро-2» различные грузы, новые электрогенераторы. Разговоры о чем-то нехорошем и о предчувствиях начались после того, как завезли целый состав нового стрелкового и тяжелого ручного оружия. Там были образцы, которые мы только в компьютерных играх увидеть могли. «Абаканы», «Грозы», «Винтари». Даже западное оружие. Немецкие штурмовые винтовки G-36 и еще много чего. Боеприпасов много. Напряжение в наших умах усилилось, когда спецтранспортом из метро прибыли три человека со взводом охраны и с какими-то ящиками и, заняв одно из помещений, провели из него через специальный портал для кабельтрасс спецсвязи какой-то странный толстый армированный кабель. Вывели они его в тоннель. И если оружие вроде как предназначалось для всего нашего состава и для трех других дежурных смен, то с этим все обстояло иначе.
Нам категорически запретил старший контролер приближаться к занятому ими помещению и к этому кабелю. Но мы тоже не ваньки какие-нибудь. Мои ребята (на всякий случай называть их не буду) разнюхали кое-что. Этот кабель провели до второго поста в метро и интегрировали его во все линии. Включая правительственную, генштабовскую и ФСБшную связь. Также в резервный кабель связи особого периода. Порталы, выходившие на метеостанцию и антенны ГЛОНАССа. Все это датчиками какими-то усыпали. Мне потом рассказывали, что взвод охраны на втором посту всем составом мучился головными болями через день, когда эти странные связисты закончили монтаж своего кабеля. Их заменили на амбалов из ФСО, а ребят вроде отправили в «Бурденко» на внеплановую диспансеризацию. Сейчас я на сто процентов уверен, что…
Что? Николай досадливо дернул записной книжкой. Дальше текст прочитать было невозможно. Что он там писал? В чем он уверен?
— Это что, Монино? — послышался голос Яхонтова, наблюдавшего в перископ.
— Монино, — угрюмым голосом ответил Юрий. — Севернее Звездный городок, где нас готовили с Андреем.
— Черт. Я всю жизнь хотел в Монинском авиамузее побывать, — вздохнул Варяг.
— Там не осталось ничего, — сонно пробормотал Людоед. Что и говорить, спал он чутко. Если, конечно, спал. — Скажи Юре, чтоб ходу прибавил. Нельзя тут задерживаться. Тут банда терминаторов базу держит неподалеку.
