— И я бы их всех нанизал на гарпун.
Фыркнув, Громф вновь обернулся к черепу.
— Ты бы тыкал ею во все, что плавает в зоне досягаемости. Рыбалка с удочкой не столь неразборчива, — он выпрямился и повернулся лицом к оружейнику, притворившись, что только что осознал, насколько любопытным было его прошлое заявление. — Даже если ты разглядишь рыбу, которую собираешься пронзить, то все равно ты не будешь выбирать себе еду так же тщательно, как рыбак с удочкой.
— Почему ты так утверждаешь? — спросил Энджрел. — Потому что рыбак с удочкой отпускает обратно любую рыбу, которую сочтет нестоящей, в то время как я убиваю свою добычу ещё до того, как выну её из воды?
— Потому что рыбак с удочкой уже определился, какая именно рыба ему нужна, — поправил его Громф, — выбирая наживку и место для рыбалки, направление и глубину погружения крючка. У разных рыб разные предпочтения, и, зная это, мудрый рыболов может надлежащим образом расставить западню.
Он опять повернулся к черепу-драгоценности.
— Возможно ли, что архимаг Громф с годами становится все более загадочным?
— Хотелось бы надеяться! — ответил Громф, кинув взгляд через плечо, и увидел, что нюансы его слов снова ускользнули от бедняги Энджрела. — Жизнь среди дроу Мензоберранзана зачастую похожа на рыбалку с удочкой, разве ты не согласен? Зная подходящие приманки, ты можешь привлечь и подцепить на крючок и врагов, и союзников.
Архимаг опять повернулся к Энджрелу, на этот раз держа в руке на уровне глаз череп-драгоценность. Вырезанный из прозрачного драгоценного камня, череп отбрасывал танцующие блики от множества горевших в комнате свечей, и из-за этих вспышек глаза Громфа тоже сияли.
Оружейник все равно казался озадаченным аналогией архимага, и это окончательно убедило Громфа в том, что Тиаго его не предал.
Ибо Энджрел не знал, что Равель Ксорларрин заглядывал в этот самый череп-драгоценность, и в нем молодой ткач нашел информацию о награде, за которой и гнался сейчас Дом Ксорларрин. И Энджрел даже не подозревал о том, что Тиаго помог ткачу проникнуть в личные покои Громфа в Магике, делая одолжение Джерту, оружейнику Дома Ксорларрин, который был одним из главных соперников Энджрела в городской иерархии воинов.
— Сейчас Дом Ксорларрин действует именно так, как и нужно Дому Бэнр, и цель их путешествия стоит того, чтобы её исследовать, — разъяснил Громф.
Услышав это, Энджрел слегка покачнулся на каблуках.
— По велению Матери Квентл с ними отправился Тиаго, — продолжил архимаг, и глаза Энджрела широко распахнулись.
— Тиаго? Почему он? Он же моя правая рука, мой подчиненный?
Громф рассмеялся. Он упомянул Тиаго только для того, чтобы заставить Энджрела задрожать от возмущения — зрелище, которым архимаг всегда наслаждался.
— Если ты отдал Тиаго один приказ, а Мать Квентл — другой, как думаешь, кому он должен подчиниться?
Энджрел помрачнел.
Ну конечно, Громф знал это. Молодой Тиаго и правда был вторым после Энджрела, но лишь немногие соглашались с текущим положением вещей. Ведь у Тиаго было кое-что, чего не было у Энджрела — прямое кровное родство с Дантрагом Бэнром, величайшим оружейником в истории Дома Бэнр. Тиаго был сыном Дантрага, и, таким образом, внуком Ивоннель и племянником Громфа, Квентл и остальных аристократов. Энджрел, сын одной из кузин, все ещё принадлежал к знати, но в будущем его вполне можно было заменить.
Что ещё хуже, ни один дроу, который видел этих двоих сражающимися, не считал, что Энджрел мог победить Тиаго один на один — молодого Тиаго, который с годами будет становиться только сильнее.
Архимаг какое-то время рассматривал Энджрела, а затем понял, что посеял в нем зерна сомнения и беспокойства достаточно глубоко — тот факт, что с этим чрезвычайно важным заданием Дом Ксорларрин сопровождал Тиаго, ещё много дней заставит оружейника мерить шагами свою комнату.
Поэтому Громф подумал, что сейчас самое время сменить тему.
— Как хорошо ты знаком с Джарлакслом?
— Из Бреган Д’эрт? — запнулся Энджрел. — Слышал о нем… немного, — растерявшись от собственного признания, он быстро добавил. — Я сталкивался с ним пару раз.
— Кажется, Джарлаксл всегда даёт толчок интересным начинаниям, — произнес Громф. — Возможно, данный случай не будет исключением.
— Что ты имеешь в виду? — спросил оружейник. — Дом Бэнр помог в этом деле Дому Ксорларрин?
— Ничего подобного. Мать Зиирит действует по своей собственной воле.
— Но мы поспособствовали, направляя эту волю, так?
Громф уклончиво пожал плечами.
— Что тебе известно, архимаг? — потребовал Энджрел.
Громф неторопливо положил череп из драгоценного камня на полку и отошел, чтобы вновь занять место за своим столом. Усевшись, он вернулся к пергаменту и взял перо.
— Я не какой-то там простолюдин! — взорвался Энджрел и грохнул тяжелым сапогом, словно ставя точку в своем заявлении. — Не обращайся со мной таким образом!
Громф посмотрел на него снизу вверх и кивнул.
— И правда, — согласился он, одновременно дотягиваясь до закупоренной пробкой склянки, полной дыма. Поставив её перед собой так, чтобы она оказалась прямо между ним и Энджрелом, он вытащил пробку. Из склянки потянулась струйка дыма. — Ты не простолюдин, — согласился Громф. — Но сейчас ты свободен.
С этими словами Громф дунул на дым, посылая его в сторону Энджрела. Сделав это, он быстро высвободил ряд заклинаний.
Энджрел изумленно воззрился на него, пораженный и обеспокоенный, даже испугавшийся. Он почувствовал, как его сущность, его телесная форма утоньшается и становится менее материальной.
Он попытался заговорить, но было уже слишком поздно. Громф смотрел, как его, словно ветер, неспособный управлять своими перемещениями, уносит прочь из комнаты, затем взмахом руки послал следующий, более сильный порыв воздуха, который не только выдул прочь все, что оставалось от Энджрела, но и захлопнул за ним дверь.
Громф знал, что Энджрел не обретет вновь материальную форму, пока ветер не унесет его достаточно далеко от этой части Дома Бэнр.
Архимаг не думал, что надоедливый оружейник сможет вернуться в ближайшее время. Несмотря на это, Громф нахмурился, представив, какое было бы у Энджрела выражение лица, расскажи он ему другие известные ему маленькие тайны. Ведь в походе Тиаго сопровождал один из самых старых сообщников Громфа, старый дроу по имени Гол’фанин — маг, ставший воином, а затем кузнецом. С собой у него были две бутылки — одна с джинном, а другая с фазовым пауком, — а также проект древнего меча, который веками не давался Гол’фанину из-за того, что тот не мог правильно переплавить драгоценности и металл.
Если судьба экспедиции Ксорларрин сложится так, как и ожидают Громф, Мать Зиирит и Мать Квентл, и, если катаклизм был вызван яростью древнего огненного зверя, то нанесенное Энджрелу оскорбление будет казаться ничтожным по сравнению с тем, что его ждет, когда Тиаго вернется домой.
Эта мысль очень порадовала старого архимага.
Часть I
Старая неприязнь
Я проживаю второе столетие своей жизни, и всё же мне кажется, будто земля под моими ногами — зыбучие пески. Пройдя столько путей, я уверен в себе не больше, чем много десятилетий назад, когда впервые свободным покинул Мензоберранзан — по правде говоря, неуверен даже больше, потому что тогда мои эмоции основывались на чётком ощущении правильного и неправильного, вполне определённом понимании отличий между правдой и ложью.
Возможно, моя уверенность была основана исключительно на отрицательном опыте; когда я осознал истину города Мензоберранзан обо мне, я знал, что не смогу принять, знал, что не найдёт отклика в моём сердце и в душе, и задался вопросом понятия лучшей жизни, лучшего пути. И дело было отнюдь не в том, что я знал, чего хотел, потому что любое подобное понимание возможностей за пределами кокона Мензоберранзана определённо было за гранью моего жизненного опыта.
Но я знал, чего не хочу и что не смогу принять.
Ведомый этим внутренним компасом морали, я проложил свой путь, и моя вера только укреплялась благодаря друзьям, которых я нашёл — родных не по крови, но по духу.
И я прожил жизнь, хорошую жизнь, как мне кажется, с твёрдой верой в правое дело, которая направляла мои клинки. Конечно, бывали времена сомнений, и много ошибок на пути. Рядом оказывались друзья, возвращавшие меня на верный путь, шедшие рядом и поддерживавшие меня, укреплявшие мою веру в то, что общность лучше, чем одиночество, что есть цели более высокие и благородные, нежели простой гедонизм, столь распространённый на моей родине.
Теперь я стал старше.
Теперь, снова, я не знаю.
Потому что обнаружил себя втянутым в конфликт, которого не понимаю, и где обе стороны кажутся мне в равной степени неправыми.
Это не Мифриловый Зал, охраняющий свои владения от мародёрских набегов орков. Это не гарнизон Десяти Городов, отбрасывающий нападения полчищ варваров или сражающийся с монстрами, подчиняющимися Акару Кесселлу. Во всём Фаэруне теперь конфликты, тени, неразбериха и чувство неполной победы. Мир стал темнее, и окружает его темнота, так что могут возникнуть и тёмные законы.
Я тоскую по простоте Долины Ледяного Ветра.
Но здесь, в более заселённых землях, есть Лускан, полный предательства, обмана и необузданной жадности. Боюсь, по всему материку разбросаны сотни таких «Лусканов». В последовавшей суматохе послечумных лет, возвращения Империи Нетерил и возвышения шейдов, равно как и распространения тьмы Царства Теней по всему Фаэруну, такие места не могли остаться не затронутыми. Кто-то видит в хаосе врага, которого необходимо победить и укротить; другие, как я знаю по опыту ранних лет, видят в хаосе возможность для личной выгоды.
По всему Северу разбросаны сотни общин и деревень, жизни чьих обитателей зависят от гарнизонов городов, которые не придут на помощь. В действительности под пятой деспотов и тиранов, или тех же высших капитанов Лускана, все эти селения зачастую становится добычей тех самых городов, которые должны были их защищать.
Здесь, на Севере, есть Много— Стрел, орочье королевство, потом и кровью созданное королём Обольдом на землях Серебряных Пределов в давно забытой войне — хотя даже сейчас, по прошествии целого столетия, Много— Стрел остаётся своего рода испытанием, попыткой создать нечто ранее не виданное и чьи последствия невозможно предсказать. Что сделал король Бруэнор, подписав Соглашение Ущелья Гарумна: положил конец войне или же просто отсрочил начало ещё одной, более страшной?
И подобные заблуждения, подобные вопросы будут возникать, боюсь, всегда.
Но лишь до тех пор, пока я в очередной раз не обнажаю клинки, и это горькая истина о том, кем я стал. Когда в моих руках оружие, немедленно разгорается битва с единственной целью — выжить. Когда-то мою руку направляла более великая цель, которая на деле есть не что иное, как морок, который тоже, подобно всем великим рекам, обратится в пыль, сухой песок.
Я живу на земле со множеством Акаров Кесселлов, но лишь немногие места, похоже, стоят того, чтобы их защищать!
Возможно среди жителей Невервинтера существует такая же величественная защита, которую я чувствовал в Десяти Городах. Но и они находятся в триаде интересов — тэйцев с их полчищами нежити, нетерезов, и других личностей, не менее эгоистичных и безжалостных. Несомненно, не менее несправедливых.
Как мог я позволить втянуть себя в ту пучину, которая грозит поглотить весь Невервинтер? Как мог я сражаться с такой непоколебимой уверенностью в том, что действительно бьюсь за правое дело, ради доброго народа?
Я не могу этого сказать с уверенностью. Не сейчас. Не когда тут замешаны чьи-то тёмные интересы.
Но похоже, что меня более не окружают друзья с такими же устремлениями. Если бы это играло роль только для одного меня, я бы сбежал из этих земель, может, в Серебряные Пределы, где ещё (я надеюсь) сохранилась надежда и чистота помыслов. В Мифриловый Зал или Серебристую Луну, которые всё ещё держатся за идеалы Бруэнора Боевого Молота и леди Аластриэль. А может, и в Глубоководье, до сих пор, словно маяк, озаряющее тьму — где лорды до сих пор восседают в совете на благо собственного города и его жителей.
Но Далию не уговорить уехать. Что-то здесь присутствует, некая старая неприязнь, которая находится далеко за пределами моего понимания. Я последовал с ней за Силорой Салм добровольно, сводя с колдуньей свои счёты, как Далия — свои. И мне придётся пойти до конца, когда я или останусь с ней, или отступлю в сторону, если она не захочет пойти со мной.
Когда Артемис Энтрери упомянул это имя, Херцго Алегни, в Далии поднялся такой гнев, и такая грусть, что она не станет слушать ни о какой другой цели.
Как и не станет слушать о каких-либо задержках, хотя очень скоро нас накроет зимней толщей. Боюсь, никакая буря не замедлит её; никакой снег не будет достаточно глубоким, чтобы упрямая Далия не прошла через него в Невервинтер, туда, куда она должна идти, чтобы найти этого нетерезского лорда, этого Херцго Алегни.
Я считал ее ненависть к Силоре Салм глубокой, но нет, теперь я знаю, она не выдержит сравнения с отвращением Далии к этому тифлингу, военачальнику нетерезов. Она убьет его, так она говорит, и когда я пригрозил оставить ее на произвол судьбы, она и глазом не моргнула, не колебалась, и не особо озаботилась нежными прощаниями.
Таким образом я снова втянут в конфликт, которого не понимаю. Возможно ли найти праведный курс в нём? Есть ли хоть какая-то мера добра и зла между Далией и шадоваром? По словам Энтрери, этот тифлинг — абсолютный зверь, и заслуживает жестокой смерти, и, конечно, репутация Нетерила поддерживает эту идею.
Но неужели я настолько забыл о том, каков мой собственный путь, если готов следовать словам Артемиса Энтрери? Неужели я так долго жил порознь с собственным чувством правоты, правильности, вдали от действительно хороших людей, что всё, в конечном счёте, свелось к этому?
Пески текут под моими ногами. Я обнажаю свои клинки, и в отчаянии боя я буду владеть ими, как делал это всегда. Мои враги не будут знать волнений моего сердца, растерянности из-за того, что передо мной нет чёткого пути морали. Они узнают только укус Ледяной Смерти, вспышку Мерцающего.
Но я буду знать правду.
Интересно, является ли мое нежелание сталкиваться с Алегни отражением недоверия к Далии? Она уверена в выбранном ею курсе — более уверенна, чем я когда-либо видел ее, или кого-то другого, если на то пошло. Даже Бруэнор в его давних поисках ради возвращения Мифрилового Зала не шёл к цели столь решительно. Она убьёт этого тифлинга, или умрёт сама в попытке этого добиться.
Неужели из меня настолько ужасный друг и спутник, раз я не готов идти до конца?
Но я не понимаю. Я не вижу отчётливо путь. Я не знаю, какому благу я служу. Я не сражаюсь в надежде улучшить свой уголок мира.
Я просто сражаюсь.
На стороне Далии, которая интригует меня.
На стороне Артемиса Энтрери, казалось бы.
Может быть, в другом веке я вернусь в Мензоберранзан, но не как враг, не как завоеватель, не для разрушения структур общества, которое считал самыми мерзкими.
Может быть, я вернусь потому, что принадлежу ему.
Всё это — мой собственный страх о потраченной впустую жизни из-за того, что я рождён иным. И весь этот страх, вся эта жизнь порождены наивными недостижимыми идеалами, больше присущими невинному ребёнку, который верит, что есть нечто большее..
