Шейды незнатного происхождения оставались позади в катастрофическом меньшинстве и неорганизованности — и сражались с группами закаленных людей, которые боролись за свои семьи.
При этом появился человек, которого многие знали как Баррабуса, некогда их выдающийся воин, а теперь самозабвенно разрубающий их ряды.
И появилась Далия, некогда противостоящий им воин, иногда свирепая гигантская ворона, в остальное время эльфийская воительница, которую они раньше и сейчас сильно боялись.
Если бы Алегни одержал победу на мосту, город принадлежал бы им. Если бы Эффрон и остальные не сбежали, у них мог бы быть шанс.
Глорфатель вспомнил инструкции Дрейго Проворного, и решение было не из трудных. Он не шагнул в тень, как Эффрон, но вместо этого создал врата посреди площади, фиолетово-чёрную светящуюся дверь, приглашающую его подопечных сбежать с поля боя.
— Я б сама призвала их, — заверила его Амбра.
В тот момент Глорфателю было наплевать. Он был первым, кто вошел в собственные пространственные врата.
Но определенно, не последним.
Многие шейды умерли, многие сбежали через врата или даже за пределы городских стен, а многие другие, особенно из числа сражавшихся на дальней стороне моста, сдались, когда битва за Невервинтер быстро обернулась разгромом.
На стороне гарнизона была и Амбер Гристл О'Мол из клана О'Мол цитадели Адбар, легким движением провернув одну из черных жемчужин на ее зачарованном ожерелье, дварфа превратила признаки принадлежности к тени в грязь дорог. Она знала, кто победит, а Амбра всегда предпочитала быть на стороне победителей.
Посреди сражения, держа меч в руке, стояла Аруника. Не один шадовар бросался на эту, с виду обыкновенную, женщину, считая её лёгкой добычей, но в итоге сваливался замертво.
Наблюдая, как редеют ряды шейдов, суккуб знала, что сыграла роль превосходно.
Угроза со стороны Тэя была устранена, а теперь отступили и шадовары.
Это произошло незадолго до того, как Владычество возвратилось, и даже если бы этого не произошло, Аруника знала, что сможет найти место для господства. Возвращение Владычества не за горами. А если это и не так, Аруника всё равно была уверена в том, что найдёт себе подходящее место.
Дрожащий и на удивление не запачканный пятнами крови, Брат Антус наткнулся на нее, слезы исполосовали его щеки. Мгновение Аруника смотрела на него, задаваясь вопросом, не огорчился ли он так из-за какой-то раны.
Но нет, это были слезы радости, поняла она.
— Я был дураком, когда сомневался в тебе, — бормотал монах.
Аруника одарила его сияющей улыбкой, затем сбила с ног тяжелым ударом.
— Никогда больше не повторяй эту ошибку, — предупредила она.
— Слушай, женщина, разве у нас мало врагов на поле боя? — раздался голос из-за её спины, и Аруника обернулась, чтобы увидеть приближающегося Джелвуса Гринча. В отличие от Антуса, этот действительно видел сегодняшнее сражение — самую малую его часть, судя по одежде, сплошь испачканной в крови.
— Невервинтер свободен, — сказал он. — Благодаря тебе.
— Едва ли, — ответила Аруника, и она действительно не хотела, чтобы её рассматривали как подстрекателя этого бунта, или как главную фигуру в поражении Алегни.
В конце концов, нетерезы могли вернуться с новыми силами!
Она посмотрела на мост, направляя взгляд Джелвуса Гринча, чтобы показать бывшего чемпиона, стоявшего на краю, и дроу-следопыта, который шёл к нему, неся в руках могущественный меч Алегни. Пока они наблюдали за ними, гигантская ворона приземлилась, вернув себе облик Далии.
— Благодаря им, — поправила Аруника.
В правой руке Дриззт держал меч с алым лезвием за украшенную металлическую рукоять, плотно обмотанную бинтами. В другой руке дроу держал ониксовую статуэтку пантеры. Он все еще взывал к Гвенвивар, когда Энтрери скакал на своем адском коне, чтобы присоединиться к нему.
Дриззт знал, что тщетно пытается дозваться Гвенвивар, поскольку ощущал, что пантера была вне его досягаемости и вне действия статуэтки.
Далия приземлилась рядом с ними, приняв облик эльфийки. Определённо, она не испытывала восторга. Дриззту не нужно было спрашивать причину, так как он понял, что она не видела окончательной смерти Херцго Алегни. Хуже того, Дриззт задался вопросом, избежал ли Херцго Алегни их нападения, дематериализовавшись. Если та мысль тревожила его, а так и было, что она могла сделать с Далией, чья ненависть к Алегни была более глубокой, чем Дриззт когда-либо видел?
— Тебе стоило оставить его в реке, — качал головой Энтрери, заметно обеспокоенный и опасающийся.
— Где какой— Нибудь житель Невервинтера мог наткнуться на него? — спросил Дриззт.
— Клинок не добрался бы до него.
— Клинок поглотил бы его, — сказал Дриззт. — Или поработил, … — дроу сурово посмотрел на Энтрери, позволяя своему разочарованию выйти наружу. — Ты пожертвовал бы ничего не подозревающим человеком?
— Я освободился бы от этого несчастного меча любым способом!
— Я бы не позволил, — возразил Дриззт. — Каких бы рабов Коготь ни нашёл, он бы вернулся к тебе, и силой заставил бы подчиниться.
— Так я должен взять его теперь и победить силой воли?
Дриззт смотрел на Энтрери, но инстинктивно убрал клинок подальше от него. Дроу не много знал о разумном оружии, артефактах великой силы и великого разума, но он понял, что Энтрери после десятилетий порабощения не смог бы управлять Когтем Харона, держал бы он этот меч или нет.
Энтрери тоже знал это, понял Дриззт, когда убийца засмеялся над своим собственным абсурдным вопросом.
— Тогда уничтожь его, — предложила Далия.
— И тогда я превращусь в пыль, — убеждённо сказал Энтрери. Он усмехнулся, с печалью и покорностью. — Что должно было случиться полвека назад.
На лице Далии отразилась тревога, и это ужалило Дриззта больше, чем должно было бы.
— Уничтожь его, — согласился Энтрери. — Ты не смог бы оказать мне большей услуги, чем освободить меня от неволи Когтя Харона.
— Должен быть другой способ, — почти отчаянно сказала Далия.
— Уничтожь его, — сказал Энтрери.
— Полагаешь, мы сможем? — напомнил ему Дриззт.
От могущественного артефакта было не так легко избавиться.
Но когда он произнес эти слова, Дриззт вдруг нашел ответ. Он посмотрел на Далию, зная, что она тоже поняла.
Поскольку она, как и Дриззт, стала свидетелем силы более могущественной, чем Коготь Харона, с магией и энергией, более древней и первородной, чем даже двоемеры, пропитавшие этот великолепный, зловещий клинок.
Часть II
Обычная судьба
Мысли плавно текут перед моим внутренним взором, подобно скользящим змеям, сплетаясь друг с другом и расплетаясь вновь, всегда только вперёд, извивающиеся и стремительные, вне досягаемости.
Погружаются вглубь, в тёмные воды, куда я не могу следовать.
Одна из наиболее распространённых истин жизни та, что все мы принимаем как само собой разумеющееся вещи, которые окружают нас. Супруг ли это, друг, семья или дом, после того, как проходит достаточно времени, этот человек, место или ситуация становятся общепринятой нормой нашей жизни.
Но до тех пор, пока мы не сталкиваемся с неожиданным, до тех пор, пока обыденное не исчезает, мы не начинаем по— Настоящему ценить то, что у нас было.
Я уже говорил об этом, я постиг это, я прочувствовал это так много раз…
Но я снова оказался выбитым из равновесия, и змеи скользят мимо, поддразнивая меня. Я не могу схватить их, не могу разделить их переплетённые тела.
Это как с больным человеком, который должен внезапно предстать перед фактом смертности, когда парализующие кандалы концепции вечности разорваны. Когда время сокращается, каждое мгновение кристаллизуется в значимость. В своих странствиях я встречал нескольких людей, которые, узнав о своей скорой кончине, твердили мне, что их болезнь была величайшим событием их существования, настаивали на том, что цвета стали более яркими, звуки более чёткими, выразительными и приятными, а дружеские отношения более располагающими.
Когда привычная рутина разбивается вдребезги, человек начинает жить полной жизнью, как ни парадоксально, учитывая, что катализатором, так или иначе, является неизбежность смерти.
Но, несмотря на знания, несмотря на наш жизненный опыт, мы не можем подготовиться.
Я почувствовал эту рябь на спокойном озере, в которое превратилась моя жизнь, когда Кэтти-бри поразила Магическая Чума, а затем, ещё более глубоко, когда её и Реджиса забрали у меня. Все мои чувства пронзительно кричали; так не должно было случиться. Так много событий было просеяно через тяжелый труд и испытания, что мы, четверо оставшихся Друзей Мифрилового Зала, были готовы для должного и справедливого вознаграждения: приключений и отдыха на наш выбор.
Я не знаю, воспринимал ли я двух этих дорогих друзей как должное, но их неожиданная и внезапная потеря, безусловно, взорвала спокойствие тихих вод, окруживших меня.
Озеро, наполненное бурными встречными течениями и извивающимися змеями противоречивых мыслей, скользящими повсюду. Я помню своё смятение, свою ярость, беспомощную ярость… Я ухватился за Джарлаксла потому, что мне нужно было за что-то держаться, за некий прочный объект и твёрдую надежду, чтобы не дать течению унести меня прочь.
Так и с уходом Вульфгара, чьё решение оставить нас, на самом деле, не было неожиданным.
Так же и с Бруэнором. Мы прошли путь вместе, и знали, что он закончится так, как закончился. Вопрос был только в том, он или я умру первым на острие вражеского копья.
Я чувствую, что уже очень давно оградил себя от этой ошибки просто принимать прошлое с ложным убеждением, что оно всегда будет существовать.
Почти в любой ситуации.
Почти, как теперь я понимаю.
Я говорю о компаньонах Мифрилового Зала, словно нас было пятеро, затем четверо, когда Вульфгар ушёл. Даже сейчас, когда осознаю свою ошибку, я обнаружил, что кончики моих пальцев всё так же вывели: “нас четверо.”
Нас было не пятеро, в те ранние дни, а шестеро.
Нас было не четверо, когда Вульфгар ушёл, а пятеро.
Мы остались не вдвоём, когда у нас забрали Кетти-бри и Реджиса, а втроём.
И та, кого я редко принимаю во внимание, та, кого, боюсь, я слишком часто воспринимаю как должное, является одной из наиболее близких сердцу Дриззта До'Урдена.
И теперь змеи возвращаются, вдесятеро больше, сплетаясь вокруг моих ног, всё так же вне досягаемости. И я шатаюсь, потому что под ногами у меня не твёрдая почва, а зыбкие пески под грохочущими волнами, потому что равновесие, которое я знал, было вырвано у меня.
Я не могу призвать Гвенвивар.
Я не понимаю — Я не потерял надежду! — но впервые, держа ониксовую статуэтку в руках, пантера, моя дорогая подруга, не явится на мой зов. Я не чувствую её присутствия, не слышу, как она взывает ко мне сквозь планы миров. Она прошла с Херцго Алегни в Царство Теней, или куда-то ещё, растворившись в чёрном тумане на крылатом мосту Невервинтера.
Я ощутил дистанцию вскоре после этого, обширное пространство между нами, слишком большое, чтобы дотянуться с помощью магии идола.
Я не понимаю.
Разве Гвенвивар не была вечна? Разве не была она сутью пантеры? Конечно же, такая сущность не может быть уничтожена!
Но я не могу призвать её, не могу услышать, не могу почувствовать её рядом с собой и в своих мыслях.
Что же это тогда за дорога, на которой я очутился? Я следовал тропою мести рядом с Далией — нет, за Далией, можно ни капли не сомневаться, что именно она руководит моими шагами. Так я пересёк лиги, чтобы убить Силору Салм, и я не могу считать это ошибкой, потому что именно она освободила предтечу и посеяла разруху в Невервинтере. Вне всяких сомнений, победа над Силорой была справедливым и достойным делом.
И вот снова я побывал в Невервинтере, чтобы отомстить этому тифлингу, Херцго Алегни — а я даже не знаю, за какое преступление. Стоит ли мне оправдать свою битву знанием того, что он поработил Артемиса Энтрери?
Могу ли я в том же духе оправдать освобождение Артемиса Энтрери? Возможно, его порабощение было в действительности тюремным заключением, расплатой за дурной образ жизни. Не был ли тогда Алегни просто тюремщиком, которому поручили контролировать убийцу?
Могу ли я знать?
Я качаю головой, когда осмысливаю реальность, где я вступил в любовную связь с эльфийкой, которую не понимаю. И с той, что, без сомнения, совершала деяния, за которые я бы никогда к ней добровольно не примкнул. Вникнуть в прошлое Далии значило бы открыть многое, я боюсь — слишком многое, и поэтому я решил не пробовать.
Пусть всё остаётся так, как есть.
Так же и с Артемисом Энтрери, за исключением того, что я решил просто дать ему возможность искупить вину, чтобы смириться с тем, кем он был и каким он был. И надеюсь, что рядом со мной он, возможно, станет лучше. У него всегда был кодекс чести, чувство правильного и неправильного, хотя ужасно извращённое через призму его затуманенных болью глаз.
Не глупец ли я? С Далией? С Энтрери? Дурак по расчёту? Одинокая душа, дрейфующая в слишком обширных и бурных водах? Растревоженное сердце, слишком израненное, чтобы сохранить надежды — теперь я знаю — несбыточные?
Вот он, камень преткновения для самых мрачных мыслей.
Эти вопросы я хотел бы задать Гвенвивар. Конечно, она не смогла бы ответить мне, но вместе с тем, она, конечно, ответила бы. Своими глазами, своим открытым взглядом, своим искренним вниманием, напоминая мне заглянуть в свою душу с такой же честностью.
Рябь, волны, бурные встречные течения вздымают и бросают меня, крутят во все стороны, и я не могу твёрдо встать на ноги и определить нужное направление. Мне следовало бы опасаться, что эти неожиданные повороты, эти метания по сторонам налево и направо, происходят не по моему собственному выбору.
Следовало бы, но тем не менее я не могу отрицать, что всё это очень захватывает: Далия, более дикая, чем дорога; Энтрери, связь с иной жизнью в другом мире и времени. Присутствие Артемиса Энтрери, конечно, усложняет мою жизнь, но при этом возвращает меня в те простые времена.
Я слышал, как они поддразнивают друг друга, и видел, какими обмениваются взглядами. Они очень похожи, Энтрери и Далия, чего не скажешь обо мне. Они разделяют что-то, чего я не понимаю.
Сердце подсказывает мне, что я должен оставить их.
Но это — далекий голос, такой же далёкий, возможно, как Гвенвивар.
