— Почему ты ударила их, Риана? — В тоне лейны Астар не было угрозы. Казалось, ей искренне любопытно.

— Я что-то чувствую, — нерешительно ответила Риана. — Ну, в смысле, в теле. Не знаю что. — Она не могла сказать лейне Астар, что поддалась жажде мести убийцам семьи Аннона Ашеры.

— Ты — здоровая девочка-подросток, — произнесла лейна Астар. — Сказывается действие гормонов — они наращивают мускулы и кости, чтобы ты могла расти. Не надо беспокоиться из-за ощущений: это совершенно нормально.

— Не для меня, — пробормотала Риана.

Лейна Астар по-прежнему улыбалась, словно не услышала.

— Давай-ка я провожу тебя в келью.

— Боюсь, это не понравится конаре Бартте. Я пропущу молитву.

— Для молитв всегда есть время, — беззаботно сказала лейна Астар. — По-моему, в данный момент для тебя гораздо важнее устроиться на новом месте.

Риана была так благодарна, что смогла только кивнуть.

День Рианы складывался так: подъем до рассвета на первую молитву, потом скудный завтрак в трапезной вместе с прочими ученицами и занятия с разными наставницами-рамаханами с перерывом на молитву. В полдень — обед, за ним еще одна молитва, затем физический труд почти до самой вечерней молитвы, после чего ее ждали личные занятия с самой Барттой. Риана предпочла бы проводить вечера с лейной Астар, но об этом не могло быть и речи. Ревнивая Бартта не допустила бы соперницы.

Ее больше не дразнили. Гораздо хуже: другие девочки подчеркнуто не замечали ее. Риана слушала их разговоры в душевых, чувствуя себя совершенно чужой, по-прежнему неловко и неуютно. Бывали времена, когда это становилось просто невыносимо; тогда она прижималась головой к стене и горько плакала по жизни, которую когда-то вел Аннон — жизни богатой и привилегированной; теперь от нее ничего не осталось, словно и не существовало никогда. Аннону не доводилось выбрасывать мусор, чистить овощи, голыми руками выкапывать из земли клубни. Работать двадцать звездных часов в день, а спать четыре. Он был волен есть, когда хочется, играть, когда хочется, охотиться, когда хочется, идти, куда хочется. Все это было недоступно Риане. Она была — по сути, если не по названию — пленницей.

“Лучше привыкай к нынешней жизни, — не уставала твердить Бартта. — Другой у тебя нет”.

Все это было так нечестно!

К счастью, текущая вода скрывала слезы, но какое это имело значение? Ученицы нахально пробегали мимо или отворачивались, когда собирались посплетничать, не обращая внимания на ее боль и страдания.

Каждая мелочь превращалась в проблему: от пересчета в'орннских звездных часов на кундалианские лунные часы, от пищи, которую приходилось есть, до койки, на которой она спала. Всякий раз, когда Риана работала, принимала душ, одевалась или ходила в туалет, ее поражала чуждость нового тела. Что делать с грудями или местом, где когда-то болтались интимные места Аннона? Между ног теперь было совершенно гладко, отчего она чувствовала себя вернувшейся в детство. Она старалась избегать зеркал, ибо лицо, смотревшее из зеркала, вызывало у нее неудержимую дрожь. Внешность, отражавшаяся в зеркале, совершенно не соответствовала содержанию. Казалось, этот разрыв невозможно преодолеть, да она и не особенно пыталась — хотя бы потому, что просто не могла отказаться от прошлого. Ее приводила в ужас мысль, что, если она смирится с произошедшей переменой, все, что осталось от Аннона, в сущности, умрет.

И это были не пустые страхи. Бытовые мелочи привычной Аннону жизни постепенно стирались из памяти. Бывали времена, когда это становилось просто невыносимо. Все равно что наблюдать за собственной смертью: медленно, неумолимо драгоценные кусочки вырывают из тебя, как страницы из книги. Бывали времена, когда она не сомневалась, что сойдет с ума; ведь что такое, собственно, рассудок, как не осознанное ощущение своего “я”? Если нет “я” — или если это “я” быстро исчезает, — как существовать рассудку? Где жить — если использовать психологическую метафору, — раз дома нет?

В такие моменты Риана поднимала старательно расшатанную плитку под койкой и извлекала два мирских предмета, которые тайком пронесла в монастырь: нож, подаренный Элеаной, и древнюю кундалианскую книгу, найденную в пещерах под дворцом в Аксис Тэре.

Дотрагиваясь до ножа, Риана не могла сдержать слез. Он вызывал в ней столько чувств, что справиться с ними казалось невозможным. При воспоминании об Элеане грудь разрывалась от боли. Оглядываясь назад, она понимала, что начала влюбляться в Элеану, хотя в'орнн, каким она когда-то была, никогда бы не признался в таком. Но что теперь делать с этой любовью, которая обосновалась в сердце так же крепко, как пятнистое солнце в безоблачном небе Кундалы? Она — женщина. Действительность была такой странной, что Риана не могла осознать ее. Возможно, Аннон смог бы принять существование в теле кундалианина — но кундалианки! Это уж чересчур.

“Если бы я только не убежал из дворца, — думала она. — Если бы я только последовал первому побуждению вернуться и перерезать Бенину Стогггулу глотку. Если бы я только не поехал сюда с Джийан. Если бы я только остался с Элеаной”. Но о каком “я” шла речь? Лучше привыкай к нынешней жизни. Другой у тебя нет.

Иногда, несмотря на неизбежное суровое наказание, черное отчаяние заставляло Риану кидаться в драку — как сделал бы в'орнн Аннон, — то расквасив нос задире, то подбив глаз мучительнице. Оказалось, что это тело, несмотря на относительную слабость, обладает замечательной реакцией, огромной выносливостью и упрямым сердцем. Как ни странно, подвиги совсем не принесли ей любви других жертв задир, которые упрямо держались ближе к стаям, частью которых стремились быть. Так что она оставалась одинокой, отверженной даже среди тех, кого пыталась защитить.

Но бывали и другие случаи, более пугающие и сбивающие с толку, когда, мучительно тоскуя по прежней жизни, ей вспоминались замороженные степи, покрытые льдом скалы и заснеженные холмы — настолько отчетливо, что она понимала, что когда-то жила там. Аннон никогда не видел голографических снимков этих мест и тем более не бывал там. Риана тихо стонала, обхватив голову, словно иначе мозг разлетелся бы на куски.

Такие припадки были хуже всего, однако она никому не рассказывала о них, даже Бартте, которая хотя бы знала Аннона, пусть и совсем недолго. И еще. Аннон всегда мог поговорить с Курганом; у Рианы не было никого. Она не смела доверить правду даже лейне Астар. И все равно лейна Астар ухитрялась приносить Риане утешение. Астар то и дело посылала ее в Библиотеку, большое двухэтажное хранилище всех знаний рамахан, и там девочка часами читала — быстро, почти исступленно, буквально проглатывая том за томом. Они с лейной Астар часто встречались в Библиотеке и просто молча сидели бок о бок за книгами.

Риана не рассказывала Бартте о новой подруге, а тем временем лейна Астар потихоньку начала учить ее тому, как поступать, что говорить и, пожалуй, самое важное, что не говорить. Даже Бартта начала замечать перемены. Астар превращала занятия в остроумные и требующие все большего напряжения игры, возбуждая присущее Риане стремление побеждать и одновременно давая выход агрессивности. Таким образом, Риана начала считать лейну Астар чем-то вроде ангела-хранителя, сияющим оазисом в отвратительном месте, где она оказалась. Она медленно и мучительно училась быть кундалианкой, быть женщиной, быть рамаханой, но ужасная правда по-прежнему отделяла ее даже от Астар.

Постепенно Риана привыкла делать то, что велит Бартта, какой бы низкой или неприятной ни была задача или сколько бы таких задач ни наваливалось на нее каждый день, — намного больше, чем поручалось другим учениц, намного больше, чем она вообще могла выполнить. Соответственно, как бы тяжело Риана ни трудилась, она была обречена на неудачу, вызывая недовольство того самого человека, которому следовало угодить.

Так прошло шесть недель. Однажды Бартта пришла за Рианой во время третьих курантов и велела идти за ней. Они молча прошли по лабиринту коридоров, атриумов и садов в квадратную комнату. Три ученицы в синих муслиновых платьях стояли на коленях, выжидающе глядя на конару в шафрановом одеянии из шелка-сырца. В двух из них Риана узнала девочек, которых регулярно мучили в душевой.